Мне нужен земельный крестьянский надел средней величины: 3–4 десятины. Купить такой кусок земли мне не на что. Заарендовать на стороне невозможно: мешает клеймо бывшего политического арестанта, сживут со свету власти, если кто-нибудь из помещиков согласится даже отдать мне кусок земли. Вы с мамой сдаете землю крестьянам в аренду. Оставьте и за мной такое право и на тех же условиях арендной платы. Чтобы не быть конкурентом крестьянам, я прошу отдать мне новый, никогда еще не обрабатываемый участок: большую лесную поляну, примыкающую к парку с восточной стороны имения вашего, вдоль проходящей здесь дороги на Замураевку. Мы с женой осматривали места и облюбовали эту поляну. От вас в стороне, не на виду, есть вода - ручей из прудов, не потребуется тяжелого труда по корчевке. Рассчитываю, что лесу на постройку избы со службами вы нам дадите в кредит, с рассрочкой уплаты на пять лет арендного срока. Деньги на первоначальное обзаведение хозяйственным инвентарем у нас с женой найдутся, а в кредитоспособности не сомневайся: я хороший столяр, кузнец, слесарь и сапожник, а жена моя Лариса Петровна - женщина работящая, хорошая хозяйка, не боится никакого труда, огородница и рукодельница. Хотим сделать пристань хотя бы на пять лет, а там видно будет. Вот это есть наша просьба и предложение. Я отлично понимаю, что жить нам в общем доме нельзя из-за того, что жена моя - простая крестьянка. Для вас, да и для нас - дело неподходящее. И так болит сердце за маму, которая, конечно, при своих взглядах, примет мой брак и мое счастие за несчастие и оскорбление своего дворянского достоинства. Ты, как я знаю, не страдаешь этими сословными предрассудками, а потому я и пишу о своем деле тебе.
Помоги делу по-братски, успокой маму и найди в разговоре с ней такие слова, чтобы не разгорелась в ее душе обида на меня и на мою жену, ни в чем не повинную. Главное тут еще в том, что я прошу землю в аренду за плату. Вот это может оскорбить мать, и тут я надеюсь на твои ум и твою тактичность, которой совсем не имею.
Слышал от дяди Вани, что скоро вы все собираетесь двинуться в отчий дом. Постарайся все выяснить и разрешить вместе с мамой до вашего приезда, а мне напиши о решении. Кто знает? Может быть, мама так воспылает гневом, что лучше нам и не видеться? С волнением ожидаю решения и письма твоего, а пока целую тебя по-братски и посылаю поклон от жены.
Твой брат Григорий.
Павел Николаевич прочитал письмо, встал и стал мерить шагами свой кабинет.
- Гм! - по временам выпускал он из-под усов. Садился в кресло, курил и снова вскакивал. Такая, казалось бы, простая задача на все четыре действия, а не знаешь, с какого конца подойти к ее решению. Лично для Павла Николаевича тут нет, конечно, ничего мудреного: пусть его! У всякого барина своя фантазия. Но вот с матерью… с ее заскорузлыми, застывшими, закостеневшими понятиями? Тут вопрос весьма сложный и действительно щекотливый…
Поговорил с Леночкой.
- Сын, родной сын, просится в арендаторы?! Ради Бога, не говори об этом бабушке! Да ее новый удар хватит… Дайте ей поправиться. Пусть пока живут в старом флигеле… Хорошую партию сделал твой братец!..
Поссорились.
Уже все в доме знали о чрезвычайном событии. Только бабушке и Елене Владимировне оно казалось трагическим. Павел Николаевич усматривал тут комическую гримасу жизни и, сохраняя серьезное лицо, тайно предвкушал будущий веселый фарс в дворянском доме. Сашенька отмалчивалась, но в глубине души была всецело на стороне Григория, который от женитьбы на простой крестьянке в ее глазах только возвысился. Сашенька на курсах уже успела набраться вольного духа и отрешиться от многих предрассудков своей дворянской провинциальной среды. Ребята, такте не осуждали, а просто радостно изумлялись:
- Знаете что? Наш дядя Гриша на бабе женился! Ей-богу! На бабе! - сообщали они в первую голову гостям…
Как-то зашел бабушкин любимец, отец Варсонофий, тот самый, которому Павел Николаевич подарил пару йоркширских поросят. Конечно, дети и этого гостя встретили в передней сообщением животрепещущей новости о дяде Грише. И тут услыхавший из кабинета разговор детей с гостем Павел Николаевич перехватил отца Варсонофия и надолго заперся с ним в кабинете. Павел Николаевич нашел совершено неожиданный подход к разрешению трудной задачи с помощью отца Варсонофия. Посвятил его во все подробности раскрытой уже ребятами тайны, признался, что болезнь матери стоит в связи с этим семейным событием, и сперва повел разговор о ценности человека вообще, потом о влиянии христианства на этот вопрос, и все в приятном для отца Варсонофия духе:
- Совершенно правильно! Для Господа Бога все люди равны в своей ценности и несть бо ни эллин, ни иудей!
- Вот вы, батюшка, и убедите мою мать, что бывает и так, что жена-дворянка, да не радоваться, а плакать приходится, и что жена-крестьянка может быть чище и выше перед людьми и Господом, чем дворянка…
- Да ведь не Господь, а мы, грешные, всех людей поделили по одежке да знатности и богатству, а Христос-то рыбарей к себе призвал…
- Именно, именно. Так убиваться, чуть не помереть оттого, что сын на крестьянке женился! Пожалуй, чего доброго, проклянет вместо благословения…
- Избави, Господи, помилуй нас!
- Так вот моя покорнейшая просьба к вам, отец Варсонофий! Наставьте в истине мою старуху! Только вы и можете вернуть ей здоровье и спокойствие. Доктора тут бессильны с лекарствами…
- Тут доктора ничего не могут… Я понимаю… Постараюсь, Павел Николаевич, и верю, что Господь поможет мне в этом деле. Я собственно и пришел проведать почтенную Анну Михайловну… об ее драгоценном здоровий… Услыхал, что прихворнула, и вот…
Часа полтора просидел отец Варсонофий у постели выздоравливающей бабушки. Заперлись. Горничная подумала, что исповедуется бабушка. Дети перепугались.
А отец Варсонофий спустился вниз с радостным лицом и, прощаясь с Павлом Николаевичем, подмигнул и бросил словцо:
- Сделано! - обернулся к двери и добавил: - Волею Божиею смирилась!
Еще раз кивнул головой, улыбнулся добродушно-ласковой улыбкой и исчез.
Перед сном Павел Николаевич зашел проститься с матерью, спросил о здоровье.
- Слава Богу, лучше… Вот что, Паша… Возьми там икону Спасителя… Пошли Грише от меня… Бог с ними! Я им не судья. Пусть живут как хотят, по-своему. Напиши, что прощаю и желаю счастья…
XVII
Не без оснований бабушка Анна Михайловна назвала свой отчий дом "никудышевским зверинцем". Вот теперь этот зверинец пополнился еще одним новым и редкостным для дворянских гнезд зверем. Я говорю о подруге жизни Григория Николаевича Кудышева, Ларисе Петровне Лугачёвой.
Не сразу раскрылось, что это за зверь и какой породы. Но по ходу повествования нам приходится воспользоваться теми отчасти фактами, отчасти слухами, которые раскрылись лишь с течением жизни, чтобы теперь же знали, каким экземпляром обогатился "никудышевский зверинец".
Родом Лугачёвы с вольных степей Дона, из казаков, в смутное время государства Российского, когда искоренялись всякие засорившие православие ереси, перебежавшие на восток, за Волгу, к рекам Черемшану и Еруслану. Весь род Лугачёвых был исстари еретическим: искал Бога по разным путям и дорогам вне православия и государственной церкви. Ныне Лугачёвы принадлежали к весьма распространенной и правительством преследуемой секте "Нового Израиля", разделявшейся на несколько "кораблей", но одинаково именующих себя "духоборцами". Православные люди, стоявшие далеко от сектантских кругов и тайн, даже духовенство, боровшееся с ересями, не говоря уже о полицейских властях, духовенству в этих случаях усердно помогавших, плохо разбирались в сектантских учениях и тайнах, валили все "корабли" в одну общую кучу с вульгарным названием "хлыстов" и верили всем гадостям, которые возводились на голову сектантов, от чего несведущему человеку эти люди казались развратниками, кощунниками, злостными обманщиками, половыми психопатами и т. д.
Григорий Николаевич, близко стоявший к этим сектам и сам, по-видимому, одно время поблуждавший по этой дорожке, не любил по этой части откровенничать, но все же, возмущаемый ходячими по адресу сектантов сплетнями грязного характера, иногда не выдерживал своего молчания. Вот что немногое мы могли бы узнать о том "корабле", к которому принадлежала Лариса, а может быть, и сам он.