Подошел с фонарем в руке к воротам Иван Степанович. Никита там уж, через решетку переговаривается. Посветил Иван Степанович через решетку: баба в телеге, около телеги - никудышевский мужик, у ворот - господин незнакомый: с головы будто интеллигент, а дальше не то мещанин, не то приказчик. Борода, щеки в кучерявых волосах, усы. Совершенно незнакомое лицо!
- Кто вы такой и по какой надобности? - строго и негостеприимно спросил Иван Степанович, а фонарь на лицо незнакомое навел.
- Да нешто, дядя Ваня, ты не узнаешь меня? - спросил незнакомый, сверкнул кроткими большими глазами и показал белые зубы в улыбке.
И в этой улыбке было столько близкого и знакомого для Ивана Степановича, что он радостно воскликнул:
- Гришенька? Ты? Господи Боже мой!.. Не узнаешь тебя, родной мой!
Никита тоже теперь признал по голосу и бросился отворять ворота. Тоже обрадовался:
- Вот ведь как оно! За покойника считали, а он тут стоит!.. Чудны дела Твои, Господи!
Раскрылись ворота. Григорий с дядей Ваней трепыхались в судорожных объятиях и чуть не попали под въезжавшую телегу.
- Ах, Боже мой!.. А мать твоя все слезы давно выплакала… Что ж ты третий год весточки матери не дал? И не грех тебе…
- Так уж вышло… Потом сам поймешь…
Иван Степанович думал, что сидевшая в телеге женщина с мужиком обратно со двора выедет. Смотрит, а женщина тоже слезла. Спросил дядя Ваня Гришу на ухо:
- А это кто же, женщина-то?
- Жена моя, дядя! Вот познакомься, Лариса!
Подошла женщина в платочке, одетая во что-то среднее между городом и деревней, кивнула головой и сверкнула огромными карими глазами под тонкой бровью в лицо Ивану Степановичу. Только глаза и заметил пока Иван Степанович и подумал: "Глазастая!" Но чувствовал смущение: сразу видно, что из простого звания. Открытие совершенно неожиданное и чреватое всякими осложнениями в благородном семействе. Но какое ему дело? Сам он, Иван Степанович, этих сословных предрассудков не придерживается и свое уважение к человеку этой меркой не меряет, а потому:
- Милости прошу к нам! Лариса, а… по батюшке?
- Петровна!
Прихватили вещи: старый чемодан, узел с подушками и одеялами, еще два мешка и сундучок окованный, - и пошли за Иваном Степановичем во флигель, в окно которого с удивлением смотрела давно уже тетя Маша. "Никак к нам потащил", - сердито подумала она и пошла навстречу с недовольным лицом. Не любила тетя Маша беспорядку в жизни и ночных гостей. И вдруг:
- Машенька! Гришенька вернулся!
"Гришенька!" - несется радостное восклицание в раскрытую дверь.
- А вы-то, тетя, узнаете меня?
- М-м-м! - выпустила тетя Маша и кинулась прыжком на Гришеньку. Поцелуй молчаливый, долгий, со слезой.
А Иван Степанович:
- Вот и правда моя: я всегда говорил, что твои карты, Маша, врут! А это - жена Гришеньки, Лариса Петровна!
Тетя Маша скрыла удивление, но в голосе сразу прозвучала растерянность.
- Да, моя жена! - сказал Григорий, помогая Ларисе сдернуть верхнюю кофту.
Тетя Маша притворно обрадовалась и, понизив голос, вместо поцелуя взяла Ларису за плечи и потянула к лампе:
- А ну-ка я посмотрю… какая вы…
- А вы полно! Никаких узоров на мне нет! - застенчиво и конфузливо пряча свое лицо от света пропела Лариса.
- Откуда ты выкопал такую красавицу?
- С реки Еруслана, тетя… Уверяю вас… Есть такая река в России: Еруслан!
Тетя Маша засуетилась: наверное, с дороги покушать хотят.
- Ваня! Разбуди поди Палашку: пусть самовар поставит, а я вам яишенку сделаю… Какую ты, Гриша, бороду отрастил! Вот уж никогда бы не узнала…
- А у меня водочка осталась, к радостному случаю…
- Водки мы, дядя, не пьем.
- Давайте я самовар-от поставлю! Чего людей ночью беспокоить. И так уж извинения просим, что вас потревожили… - пропела Лариса, охорашивая темные волосы в толстых косах, расползавшихся под платком.
- Сам я поставлю, - говорит Иван Степанович, тыча самовар к печке.
Хозяева хлопотали с ужином, ахали, охали, бросали множество бессвязных вопросов и незаметно поглядывали на усевшихся у стола гостей. Иван Степанович удивлялся и редкому неразгаданному еще случаю этого брака, и необычайной красоте молодой женщины, а тетю Машу, помимо этого, осаждали вопросы: повенчаны ли они, и где их уложить спать? Если сразу водворить в главном доме, не рассердилась бы тетя Аня, которую, конечно, очень огорчит этот странный брак с женщиной, которая, хотя и красива, но ни говорить, ни держаться не умеет и от которой, как от коровника, несет деревней.
- Ну, а давно вы поженились? - нащупывала между делом тетя Маша.
- А мы с Григорьем Николаичем убегом… Я ведь не церковная…
Тетя Маша притворилась, что не слышала этого признания, а Григорий пояснил:
- Из сектантской семьи она, Лариса… Не православная.
Тетя Маша запнулась за стул и с ласковой шутливостью опять пощупала:
- А сам-то ты… раньше толстовской веры придерживался, а теперь?
- Наш же он, духоборец! - ответила Лариса, а Григорий вздохнул и сказал:
- Куда! Не знаю сам, какой я веры, тетя. Не в названии дело. По жизни да по делам человека узнается вера. Немало ведь на земле православных нехристей…
- Так-то так, а все-таки… Ну вот и яичница готова… Может, грех по вашей вере яйца есть?
- Можно, можно! - пропела Лариса. - Не то оскверняет человека, что в уста входит, а что оттель выходит…
- "Оттуда" - говори, Лариса, а не "оттель", - ласково поправил Григорий.
- А что, разя непонятно говорю?
Ели яичницу, пили чай с хлебом, и тетя Маша исподволь замечала все неуклюжие повадки деревенской красавицы. Григорий не замечал их, да и сам нет-нет да промахивался: то словцом, то жестом. "Совершенно опростился!" - думала тетя Маша и чувствовала неловкость за Григория. Мало узнали тетя Маша с мужем про жизнь Григория за время безвестной отлучки. Начал было Григорий рассказывать про то, как он в толстовской колонии под Черным яром жил и в толстовцах разочаровался, а запели петухи, и Лариса, зевнувши, пропела:
- Батюшки-матушки, никак вторые кочета поют уж! И так глянь в окошко-то: светает уж… Вдругоряд поговоришь, надо спать укладываться…
И Григорий бросил рассказ и по-мужицки перекрестился двоеперстием. Поклонился тете и дяде:
- Спасибо за хлеб - за соль!
- Не стоит… Сыты ли?
- Много довольны, благодарствуем! - пропела Лариса и зевнула сладко, во весь рот с красными чувственными губами и сверкавшими белизной крепкими молодыми зубами. - А где мы лягим-то?
Тетя Маша уже постлала им в первой комнате, игравшей роль приемной, на широком турецком диване. Лариса присела на диван, толстые косы ее выпрыгнули из-под сбившегося с головы платочка, и засмеялась:
- Ровно на коровьем брюхе! Инда подкидывает!
Тетя Маша засмеялась и поспешила оставить молодоженов.
Долго не спали тетя Маша с мужем: тихо, шепотком, говорили о том, какое новое горе ожидает тетю Аню и как поступить: написать ей или предоставить все течению времени?
- Нам лучше не вмешиваться, Маша…
- Не написать ли все-таки Павлу Николаевичу? Как же промолчать: приехал брат, которого считали пропавшим, а мы - ни словечка!
- Ума не приложу. Вот уж не ожидал от нашего Иосифа Прекрасного такой прыти. Как девушка красная был и женщин боялся… а тут извольте посмотреть!
- Ты понял, что Григорий украл ее? Ну а как же: она сама сказала, что убегом… Значит, без согласия отца с матерью.
- С убегом вовсе не значит, что без согласия родителей…
Заспорили, поссорились и, отвернувшись друг от друга, замолчали…
Когда на другой день они встали, в соседней комнате гостей не было. Все было чисто прибрано и расставлено по местам. Тетя Маша вышла и увидала Никиту. Тот сказал с веселой улыбкой, что молодые господа в садах разгуливают.
Любопытный Никита уже успел поговорить с приезжими, а потом и с дворовыми мужиками и бабами. Все радостно удивлены и взволнованы, шепчутся, хихикают. Как же не дивиться, не смеяться и не радоваться? - чудо дивное случилось: молодой барин, Гришенька, на крестьянке женился! Подглядывали за молодыми, искали случая лишний раз мимо пройти, на себя внимание обратить и поближе на чудо дивное поглядеть. По всему видать, что деревенская бабочка: и по разговору, и по ухватке, и по одежде…
В людской кухне точно праздник. Успокоиться не могут:
- Вот те и дворянская кровь! - говорит Никита. - Видно, наша, деревенская-то девка, послаще дворянской оказалась!
- А ты погляди сам: король-бардадым, а не баба! - замечает Иван Кудряшёв, - идет, как пава плывет, глазом-бровью поведет - инда сердце упадет.
- Небось, обнимет, так все барские косточки затрещат!
- Отколя такую кралечку вывез он?
- Теперя и нам послабже будет: своя собственная барыня есть!
Только коровница Пелагея не проявляет радости:
- Барыня! Из грязи да в князи… Залетела ворона в барские хоромы… Поиграт с ей маленько, а потом - поди, откуда пришла! Они все на свеженькое-то кидаются, а отведают и в сторону!
- А ты не каркай!
Бабенка из деревни в кухню зашла. Еще поклоны кладет перед божницей, а уж ей новость радостную объявляют:
- А у нас чудо-то какое! Слыхала аль нет, что наш молодой барин на хрестьянке обженился?
- Да что ты!