Казалось бы, что Черный Яр - самое подходящее место для исправления политических преступников: все крамольное должно из них выпариться. Скука - адская, жара - адская, лень - непролазная, тоска - смертная. А не исправлялись! Бацилла революции и тут не дохла. Горсточка ссыльных продолжала питаться собственным соком: спорили, горячились, сходились и расходились, возвеличивали и развенчивали друг друга, судились судом чести, влюблялись, решали мировые вопросы и судьбы государства Российского…
Временами, однако, по веснам, наступал вдруг такой момент, когда всем становилось тошно смотреть друг на друга: все сказано, все выяснено, каждый видит другого насквозь, знает, что тот скажет, как поступит, какой жест сделает. Тогда кто-нибудь вдруг возьмет да и убежит из Черного Яра.
Событие, которое сразу окрылит всю ссыльную публику! Такой же подъем бывает, когда появится новый политический свежий человек! Беда тогда этому новичку: как клопы, накинутся на этого свежего человека.
Так было с Григорием Николаевичем, когда он появился в роли ссыльного в Черном Яру. Переполох вышел необычайный. Засуетились, запищали, как мыши в подполье. Еще бы! Брат, родной брат чуть-чуть не повешенного Дмитрия Кудышева! Впрочем, тут спорили: одни утверждали, что - брат родной, другие, - что брат двоюродный.
Не успел Григорий Кудышев выпить чаю с дороги, как в дверь номера постучали. Предполагая, что это просто предупредительный знак номерной прислуги, Григорий продолжал умываться, освободившись от пиджака и жилета. Тогда за дверью прозвучал мелодичный женский голос:
- Можно к вам на одну минуту?
Григорий всегда был конфузлив и застенчив, а после долгого одиночного заключения совершенно отвык от женского общества.
- Простите, - виновато заговорил он в щель слегка приотворенной двери. - Я не совсем одет - умываюсь.
- Эка важность! Вы в брюках?
- Я? Да, я… но…
- Этого у нас вполне достаточно. На одну минуту!
- Позвольте… я сейчас того…
Но было поздно: дверь отворилась, и появилась хорошенькая девушка с искусственно серьезным лицом.
- Вы ссыльный?
- Да.
- Вы брат того Кудышева, который… которого чуть не повесили с Ульяновым по процессу "Первого марта"?
Григорий смутился:
- Почему вы этим интересуетесь?
- Я от кружка, от колонии политических. Меня послали узнать. Брат вы?
- Ну что ж… брат.
- Родной или двоюродный?
- Ну… родной брат.
- Пока больше ничего.
Девушка протянула руку, крепко пожала руку Григория и, уходя, отрекомендовалась:
- Я - Татьяна Николавна Линева. По делу Сабунаева.
На другой день в номер Григория Николаевича зашел господин средних лет, по лицу из интеллигентов, по костюму не то мещанин, не то фабричный, с длинной трубкой во рту, и отрекомендовался уполномоченным представителем колонии:
- Степан Скворешников! Наверное, слыхали?.. Я статистик-экономист, сотрудничаю в "Юридическом вестнике"… Освещаю вопросы с точки зрения материалистического понимания истории. Я, батюшка, могу себя считать первым марксистом в России… Плеханов и заграничная братия со своей "Охраной труда" пошла по моим следам… А пальма первенства все-таки за мной…
Григорий совершенно отстал от современности и плохо понимал, о чем идет речь, а гость понял его молчание как признак несочувствия своему направлению и, оборвавши самовосхваление, деловито и лаконично передал приглашение колонии прийти по сообщенному адресу вечером на кружковой чай.
После первого же товарищеского чая, на котором все ощупывали новичка в программном отношении и попутно ругались между собою, Григорий почувствовал себя здесь чужим и далеким. То, что было для Григория значительным, для этих людей не стоило выеденного яйца, и наоборот: что казалось им значительным, не трогало Григория. Своими ересями по адресу социализма и коммунизма он вызывал сперва злость и нападки, а потом общий хохот. Революционное реноме Григория быстро пало, и все, не исключая женщин, перестали относиться к нему серьезно и начали называть просто Гришенькой.
Изредка Григорий Николаевич посещал все-таки "чайное повечерие", не зная, куда бы пойти. Слушал рефераты "первоучителя Скворешникова" и шумные споры разномыслящих слушателей после реферата. Сидел смирненько в уголке и не ввязывался, так как все вопросы, которые он пытался было задавать на вечерних сходках, оказывались "не относящимися к делу"…
Скворешников читал о росте капитализма в России, о путях революции, об интеллигенции как категории капиталистического строя, и так сух и безразличен был в своих цифрах и выкладках, словно и сама Россия-то существовала только для того, чтобы подтвердить марксовский "Капитал".
Сперва эти рефераты сопровождались боями до хрипоты и ссор, но с течением времени ересь уже перестала возмущать. Терпеливо слушали, тайно позевывая от уныния, и не возражали. А Скворешников воспринимал это как победу и гордился…
Вот уже третий год, как этот "первоучитель марксизма" разъезжает по городам и городкам Волги и проповедует евангелие от Карла Маркса. Владимира Ульянова числит в своих новообращенных учениках, но жестоко критикует его статьи, появившиеся за границей под псевдонимом Ленин:
- Марксист, да ненастоящий! Неправоверный. Перескочки делает.
Целый год Григорий Николаевич слушал рефераты, но однажды потерял терпение, выступил с заявлением, что для того, чтобы народ воспринял социализм, необходимо освятить его идеей Бога и христианской моралью. Скворешников сразу оборвал:
- Стара шутка! Нас на мякине не проведешь.
Только посмеялись над Гришенькой и его отсталостью. Кто теперь верит в Бога? Только научные невежды да попы некоторые, а весь религиозный культ служит только буржуазии для устрашения эксплуатируемого человечества.
Григорий перестал посещать чайные повечерия. А вскоре произошел и совершенный разрыв с колонией.
Пришла девочка, дочка одного ссыльного, и принесла Григорию письмо: