Прошел на звук голосов к веранде. Вспорхнувшие, как воробьи от ястреба, обитатели дома снова слетелись, хотя не полностью. Думая, что всякая опасность миновала и что гость сюда не покажется, тетя Маша с мужем сидели на обычных местах: она в плетеном кресле с вышивкой, он в качалке с "Русскими ведомостями". Егорушка с Елевферием играли в шахматы. Земский врач Миляев, Зиночка с Ваней, Елена Владимировна и Сашенька с ребятами были в саду около качелей и гимнастики.
- Тетя Маша! Надо подкормить гостя! Он голодный!
Сказал и ушел. Тетя Маша бросила на стол вышивку и, вздохнувши, пошла распорядиться насчет "глазуньи-яичницы". Все думали, что яичница отправится в кабинет, и были застигнуты врасплох, когда Павел Николаевич ввел на веранду гостя. Маленькое замешательство. Тетя Маша намеревалась было нырнуть незаметно в дверь, но Павел Николаевич помешал:
- Ведь вы, кажется, знакомы? Марья Михайловна Алякринская… А это…
- Владимир Ильич Ульянов.
- Как же, как же… помню, знаю…
Поздоровалась и удрала.
- А это ее муж…
- Весьма приятно-с, Алякринский!
А сам в дверь.
- Мы знакомы! - произнес Елевферий и, заметив вопрос на лице гостя, пояснил: - Помните мою "схему двух путей революции"?
Елевферий утвердил полным именем свое "я", и гость вспомнил:
- Что же, когда будем хоругви поднимать? - спросил насмешливо.
- А время терпит. Над нами не каплет.
Егорушка не то со страхом, не то с благоговением принял протянутую гостем руку. Не сказал, кто он, а гость не поинтересовался этим. Подали яичницу, домашнюю ветчину, простоквашу. Гость развеселился, покушал и подсел к упорным шахматистам. Впутался сперва советами, а потом обыграл обоих.
Павел Николаевич заинтересовался. Он когда-то считался лучшим игроком в шахматном клубе Симбирска, но отстал и забросил любимую игру. Да не было в окружении и достойных противников.
- А ну-ка попробуем!.. Вы, кажется, недурно играете, Владимир Ильич…
Вернулся Миляев и, когда ему представили Владимира Ильича, точно обиделся: он предполагал в "брате повешенного" наличность наследственной или родственной герою внешности, а тут совершенно неинтеллигентная физиономия и вид не то приказчика, не то волостного писарька. Павел Николаевич играл с гостем в шахматы, а Миляев косился на Ульянова разочарованно, словно хотел сказать: "Федот, да не тот!"
Павел Николаевич проиграл очень быстро партию и замаскировал свою обиду поражения шутливым восхвалением соперника:
- Да, с вами, видимо, шутить не следует… Не знаю, как вы по юридической части, а в шахматах у вас большая смелость и расчет на разгильдяйство соперника. Вот этот ход ваш пешкой, - Павел Николаевич поставил пешку на старое место, - перевернул всю историю моей игры.
Ульянов засмеялся одними хитрыми глазками:
- Пешка в шахматной борьбе бывает дороже офицера. Надо только умело употребить ее в дело в подходящий момент. Фигуры - это герои, а пешки - толпа…
Тут вмешался врач Миляев. Он горел тайным желанием услыхать от Ульянова что-нибудь исключительное и придрался к первому случаю:
- А вы кому отдаете первенство в истории: героям или толпе?
- Я? - скрипнул Ульянов, уставляя шахматы.
- Да, вы?
- Я - толпе.
- Очевидно, вы придерживаетесь материалистических воззрений?
- Нет, просто практических. Толпа всегда и прежде всего - дура. А разве для точки опоры требуется еще что-нибудь, кроме дубовой крепости материала? Ум потому и ум, что на свете царствует глупость.
- Значит…
Миляев даже вскочил на ноги:
- Вы противоречите самому себе. Героев отвергаете, а толпу называете дурой.
- Нужен не герой, а просто умный догадливый человек!
- Слишком упрощаете историю, молодой человек.
Не утерпел и Елевферий:
- Вот у нас тут недавно спор был о героях Достоевского… Сергей Васильевич всех его героев называет сумасшедшими и находит одного только положительного героя - князя Мышкина…
- Я добавил: "Да и тот - идиот!" - поправил Миляев.
- Мат! - хрипнул Ульянов.
- Ах, опять прозевал! Невозможно играть, когда…
Игроки бросили шахматы. Ульянов продолжал разговор:
- Как нет положительных типов? А Раскольников? Самый положительный тип. Человек, которому принадлежит будущее. Правда, он еще не допекся до сверхчеловека, но тут виноват уже не Раскольников, а сам Достоевский. Видимо, как всегда, автору были очень нужны деньги, и потому - роман, а романа никакого не вышло бы, если бы, убивши паршивую старушонку, Раскольников не подвергся бы каким-то мукам совести и раскаяния, а стал действовать как подобает умному человеку…
Пауза общего изумления и сомнений.
- Оригинально! - протянул Павел Николаевич.
- Но невразумительно, - со вздохом произнес Миляев и разочарованно пошел с террасы в сад: не стоит, мол, слушать эту чепуху!
А Елевферий взвинтился и взял быка прямо за рога:
- Ну а вот "Бесы"… Шигалев - тип отрицательный?
- Я защищаю умных и решительных людей. У нас принято курить фимиамы перед геройством Дон Кихота, а для меня он - просто полоумный и потому вредный для других и себя самого человек. А вот Санча - тип положительный, жизненный и потому побеждающий. Каким отличным губернатором был он на острове!
- Этот прохвост и жулик? - изумленно спросил Елевферий.
- По-моему, умный прохвост куда ценнее благородного дурака!
Снова пауза. Павел Николаевич растерянно улыбался и потрясывал ногой, Елевферий сидел злой и красный. Егорушка опустил голову и расставлял на доске шахматы.
- Вы, Владимир Ильич, напоминаете мне… - виновато начал Павел Николаевич, - извините уж за сравнение! Напоминаете…
- Не стесняйтесь! Я не из обидчивых.
- Есть у Глеба Успенского рассказ про одного волостного писаря, который обучал своего приятеля занимать дам разговорами: ты, говорит, что ни скажет дама, - не соглашайся и говори напротив! - вот разговор и выйдет… Так вот вы напомнили мне этого хитрого писаря…
- Что же, писарь - человек умный, вполне правильно оценил тех дам, которых приходится занимать умными разговорами…
Павел Николаевич покраснел:
- Но мы-то, нас-то… вы… Мы все-таки не из таких дам…
- О присутствующих не говорят, Павел Николаевич!
Оба засмеялись, и гость стал прощаться, а Павел Николаевич не задерживал. Даже не пошел проводить к воротам, а остался на крыльце.
Очутившись в кабинете, Павел Николаевич долго ходил взад и вперед, полный недовольства самим собою: приехал, обобрал, обругал дураками и уехал! Зачем-то выдвинул ящик письменного стола, посмотрел в бумажнике содержимое и, задвинув ящик, запер его на ключ. Было у него такое чувство, словно его обокрали…