Хлопот полон рот у бабушки: и грехи отмаливать, и дом прибирать, и пасхальный стол приготовить. А бес, конечно, этим и пользуется.
Господи, Владыко живота моего!
Губы шепчут: "И не осуждати брата моего!" - а в мыслях: "опять плут Ерофеич сдачи пятачок недодал! Я тебя выведу на чистую воду!"
Недолюбливает Ерофеича бабушка. И не потому, чтобы Ерофеич был человек нехороший, а просто как увидит Ерофеича, так и вспомнит покойника Никиту, - сразу рассердится, точно Ерофеич виноват в том, что Никита помер.
- Прости, Господи, мое согрешение! Осудила брата моего…
"Заботы наши, как мыши ночью, душу человеческую грызут", - подумала бабушка, и тут опять неподходящее в мысли полезло: вспомнила, что по ночам крысы в комнатах нижних бегают, как кошки, и грызут комоды и буфеты разные. Надо Ерофеича к арендатору Абраму Ильичу послать: нет ли у него какого-нибудь средства от крыс и мышей?
Вернулась от вечерни, побранила Ерофеича за недоданный пятачок и послала к Абраму Ильичу.
И этим воспользовался лукавый. Большая неприятность вышла.
Пришел Абрам Ильич. Хмурый, недовольный чем-то. Поздоровались.
- Ну, какое у вас до меня дело, мамаша?
- А ты что сердитый такой?
Абрам Ильич пожал плечом, погладил бороду:
- У меня, мамаша, большая неприятность… Что вы от меня хотите?
- Да вот, родной мой, крысы нас одолевают. Покою по ночам не дают. Не знаешь ли какого-нибудь средства!
- Э! Что может, мамаша, человеку сделать крыса?
- У тебя на мельнице тоже есть крысы. Как ты их выводишь?
- Э, мамаша! Я не мешаю, мамаша, крысам. Надо как-нибудь жить и крысам… А вот скажите, мамаша, как жить нам, евреям, для которых уже придумали такое средство, какое хочет мамаша…
- Говори толком! Ничего не понимаю…
Абрам Ильич рассказал про Кишиневский погром, вынул клетчатый платок и отер слезу: у него убили в Кишиневе сестру и ее грудного ребенка. А сейчас он узнал, что умер в больнице его торговый компаньон, и теперь тот не может заплатить ему большие деньги: его лавку разграбили и семейство - нищие. Власти не хотели помешать: смотрели себе, как евреев грабили и убивали.
- А вы пожаловались бы своему Витте: он ведь стоит за вас, за жидов!
- Что, мамаша, значит Витте, когда уже есть Плеве? Вы знаете, мамаша, что сказал этот министр нашей депутации после Кишиневского погрома? Он сказал: пусть ваши дети прекратят революцию, и я прекращу погромы!
- А разве это не правда? Все говорят, что у нас жиды делают революцию…
- Мы делаем революцию? Разве ваши дети, мамаша, жиды? А где ваши дети? Почему два были в Сибири, а почтенный такой Павел Николаевич должен был поселиться в Архангельске? Если, мамаша, ваши дети делают революцию, а наши помогают, так за это можно вас, мамаша, убить и ограбить? И ваши, и наши дети вместе делают это дело, почему же не убить не ограбить не одного меня, а нас вместе, мамаша?
Трудно сказать, что оскорбило бабушку. То ли что Абрам Ильич попрекнул ее детьми-революционерами, то ли употребленный им сравнительный метод, при котором и она, бабушка, очутилась в таком же правовом положении, как и этот "жидок", но бабушка даже побледнела от этой дерзости суждений Фишмана и, задыхаясь от гнева, сказала:
- Вот что… Поди вон! Вон отсюда! Чтобы жидовским запахом не пахло!
Абрам Ильич пожал плечом и смущенно вышел, а бабушка с тяжелым дыханием осталась в кресле и выбрасывала кусочки негодования:
- Ах, нахал! А? Вот до чего… обнаглели как… генерал правду сказал… Ух! Нинилушка… дай стакан водицы!
- Что случилось, матушка барыня? Что он, жидюга?..
- И меня, видишь ли, надо убить и ограбить…
Потом бабушка, успокоившись маленько, начала припоминать весь этот неприятный разговор и сама не могла найти возмутившее ее преступление Абрама Ильича. Ведь он сказал только, что за преступление детей нельзя наказывать родителей! Дерзко как-то сказал это, а подумаешь, так оно, конечно, верно… Напрасно погорячилась и выгнала Абрашку!
Исповедуясь, бабушка рассказала все отцу Варсонофию, покаялась и сняла этот грех с души своей.
В Великий четверг приехала Наташа. Целовались и плакали обе от радости. Пристально смотрели в лица друг другу, точно не могли нагляделся…
- Вот ты какая стала!
- А ты, бабушка, ни капельки не постарела!
Точно ласточка в доме завелась: летает по всему дому, веселая, говорливая, непоседливая. Все ей надо посмотреть: как было и как стало? Все разузнать: что с кем случилось? Что-то переменилось в Наташе: она новой меркой стала мерить все окружающее. Рвалась назад к недавнему прошлому и во всем точно разочаровывалась. Все теперь не таким ей кажется - погуляла по улицам городка и вернулась недовольная:
- По-моему, лучше жить в деревне, чем в таком городе. Ходят люди, как сонные мухи. Даже смотреть скучно на них… Выгорел он, что ли? Раньше больше был…
- Побывала за границами да в столицах, вот и не нравится теперь Алатырь. Люди как люди!
- Смешные какие-то. Точно все притворяются большими, а на самом деле - маленькие…
- Должно быть, сама выросла больно…
Уж как дружила Наташа с Людочкой Тыркиной, а повидалась и разочаровалась в своей бывшей подруге:
- А все-таки, бабушка, она не умная!
- Верно, сама больно умна стала… Где уж нам, провинциалам, с тобой равняться…
Бабушку и обижала, и пугала какая-то перемена в Наташе. "Это уж московское в ней", - думала бабушка, но что именно разумела под "московским", и для самой было неясно. Гордость, что ли, особенная, столичная…
В церковь ездит с бабушкой охотно и молится Богу хорошо, как прежде: вся в молитву уходит, а приедет домой - к роялю и романс разучивает.
- Наташа! Пост великий, а ты песенки поешь!
- Неужели, бабуся, ты думаешь, что Бог будет сердиться, если где-то в Алатыре в посту на рояле играют? Вот ты любишь псалмы Давидовы читать, а Давид их пел под аккомпанемент арфы. Бог любит музыку…
- Набралась уж в Москве всяких глупостей…
То очень уж весела и бойка на слово, то точно увянет вдруг и сделается грустной и задумчивой.
- Что ты, по мужу соскучилась? Скоро же!
- Я? Нет. Так… Мой Адамчик не такой веселый, чтобы без него скучать…
- Адамчик? Это ты мужа своего так окрестила? Точно мальчика называешь…
Конечно, бабушку больше всего беспокоил вопрос: счастлива ли Наташа в семейной жизни? Странно, что не говорит о нем.
- Невеселый, говоришь, Адам-то Брониславин?
- Не очень.
- Это не мешает человеку быть верным и любящим мужем… Не может же человек в его возрасте и положении козлом около тебя прыгать!
Наташа звонко и весело расхохоталась. Вся грусть в ней сразу прошла…
И снова за роялем, напевает: "Я вас ждала, но вы, вы не пришли!" Тут уж бабушка вскипела. Прогнала от рояля и крышкой хлопнула:
- Страсти Господни скоро читать будут, а у нас музыка… Нет уж… В чужой монастырь со своим уставом не ходят, Наташа. У вас в Москве по-своему, а у нас в Алатыре - по-своему…
Наташа не обиделась, а повисла на бабушке и давай ее целовать… Слезы из глаз прыгают, целует и шепчет:
- Я, бабуся, скверная стала… Прости меня, не сердись!..
Чует бабушка, что не все тут благополучно, но в чем дело - понять не может. Спят они вместе в бабушкиной комнате. Перед сном потихоньку разговаривают. Вот бабушка и старается выпытать тайну…
- Ты писала мне, что театрами увлекаешься?
Стоило только заговорить про театр, как Наташа загорелась, села в постели: глаза большие, щеки пылают, голосок захлебывается:
- Я всего больше на свете люблю театр, бабуся! Я настоящую жизнь не люблю, а люблю выдуманную. Настоящая жизнь… противная! Ну да! А в театре даже на злого и скверного человека интересно смотреть. Ах, если бы ты, бабуся, побывала в нашем Художественном театре! Вот, например, "Три сестры" или… "Вишневый сад"… Я всегда плачу в театре, бабуся! Смеюсь и плачу…
- Что же, с мужем вместе ходите по театрам-то?
- Ему некогда! И он ничего не понимает. Он и музыку не любит. Он всего больше любит государственных преступников… Он все разъезжает…
- Муж разъезжает, а ты - по театрам? С кем же по театрам-то путешествуешь? Провожает, что ли, кто? Неужели одна по ночам по улицам ходишь?
- Ну, провожатые всегда найдутся… А если без провожатого, так на извозчике.
- А гости у вас бывают? Много знакомых-то?
- Бывают… У меня - свои знакомые, русские… Знаешь, бабуся, что? Я не особенно люблю поляков. Когда у нас собираются гости Адамчика - мне неприятно. Я - как чужая…
- Даже и гости разные!
- Мне кажется, что они ненавидят и Россию, и нас, русских… Знаешь, бабуся, что я думаю?
- Ну!
- По-моему, любить по-настоящему можно только поляку - польку, а русскому - русскую…
- Вот тебе раз! Да ведь вот вы любите же друг друга?!
Наташа ответила с маленьким промедлением:
- Не знаю, бабуся… Я не так представляла себе любовь… Адамчик очень умный, но мне с ним… ну, холодно как-то… Он всегда хитрит, всегда прячется как-то…
- Прячется?
- Душой прячется. Понимаешь? Ну, и я не могу с ним…