Однако скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Когда-то там еще сорганизуется и начнет действовать особое совещание, да когда-то его работы и постановления начнут воплощаться в разные государственные реформы, долженствующие успокоить бунтующего мужика, а пока необходимо принять экстренные меры для локализации и тушения расползающегося пожарища. Тут ничего нового пока не придумано даже умным министром финансов… Да и не его это дело. Хотя по действующим законам телесные наказания на мужика может налагать только мужицкий же волостной суд (пусть мужик сам себя порет!), но в таких случаях власть не привыкла считаться с законами вообще: стреляли, пороли, арестовывали, а потом уже предавали суду и наказывали по уголовному кодексу.
Такие крутые расправы временно успокаивали мужиков, но успокоение это, конечно, было обманчивым. Вся боль и обида пряталась в глубину мужицкой души и там тайно гнездилась под обликом внешнего раскаяния и смирения. Этими крутыми экзекуциями власть уподоблялась тому человеку, который, посеяв ветер, должен пожать бурю…
Невозвратно прошли для России те времена, когда
В столицах шум, гремят витии,
Кипит словесная война,
А там, во глубине России,
Там - вековая тишина…
В столицах кипела не только словесная, а подлинная революционная война с правительством, а там, во глубине России, не стало прежней идиллической тишины и сладостной дремотности.
"Русь! Куда ты мчишься?"
"Русская тройка" точно вырвала вожжи из рук ямщика и, въехав в ворота XX столетия, понесла седоков без пути и дороги с какой-то роковой предопределенностью к крутому обрыву… над пропастью.
III
Симбирск с давних времен считался столицей русского столбового дворянства, и потому дворяне Симбирской губернии давно уже чувствовали себя как бы именинниками. Если дворянство вообще - опора царского трона, то симбирцы - в первую голову. Однако нигде в такой степени не чувствовался разгром и вырождение дворянского сословия, как именно в Симбирской губернии. С одной стороны, горсточка уцелевших "зубров" и "бегемотов", продолжающих владеть огромными территориями, породнившихся с богатыми купцами и, в компании с ними, бравших разные казенные подряды; с другой стороны, дворянская мелкота, материальное и духовное убожество, полное "Митрофанушек" и обедневших героев из гоголевских "Мертвых душ", казавшихся непохороненными покойниками.
Такова была здесь "опора трона"…
Оба вида этих дворян, один от огромных аппетитов, другой - от бедности и убожества, почувствовали возможность всяких даяний с высоты престола и торопились использовать заслуги своих предков через своих предводителей. Сплотившись в Симбирское отделение "Союза объединенного дворянства", они шумно манифестировали свой патриотизм и свою преданность царю и отечеству.
В оппозиции к этой опоре трона стояла в губернии маленькая кучка подобных Павлу Николаевичу вольнодумных либеральных дворян-помещиков и так называемый "третий элемент" земского и городского самоуправления, служивший по вольному найму в качестве различных специалистов: статистики, агрономы, врачи и фельдшеры, акушерки, инженеры и техники, землемеры, учителя. Правда, многие из них по документам числились еще дворянами, но ни земли, ни другой недвижимой собственности не имели. Это были потомки старого дворянства, переродившиеся в бессословную русскую интеллигенцию с большой примесью "выходцев" из народа, из низших его сословий.
"Опора трона" давно уже унюхала, что как помещики-либералы, так и огромные кадры этого "третьего элемента" - враги существующего порядка: одни мечтают о парламенте, другие об облагодетельствовании мужика за счет опоры трона, а все вместе - о революции.
И все были по-своему правы: опора трона вполне основательно боялась и парламента, и революции, потому что с ними кончился бы "праздник на дворянской улице", враги же существующего порядка вполне основательно возмущались этим праздником "зубров" и "бегемотов" и не находили никаких иных средств остановить его, кроме парламента или революции…
Что касается подлинных профессиональных революционеров, то этот праздник на дворянской улице их тайно радовал и был праздником и на их улице, ибо служил делу пропаганды и революционизирования народных масс лучше всяких агитационных прокламаций…
Крутая расправа с бунтующим за свою "правду" мужиком со стороны властей, явно стоявших за правду дворянскую, помещичью, давала революционерам возможность ронять в народе все еще крепкую веру его в царя:
- Напрасно ждете и надеетесь: царь первый помещик!
В то время как волна крестьянских бунтов на всю Россию не на шутку перепугала царя и придворную дворянскую камарилью, симбирская "опора трона" пребывала еще в полной беспечности: до Симбирской губернии далеко, и волна эта не докатится, ну а если и докатится, то власти не дадут в обиду "опору трона".
Тревожные слухи и разговоры, правда, по всей губернии среди крестьян ползают, но губернатором уже приняты необходимые меры пресечения этих вредных слухов: земские начальники получили тайные циркуляры - "обратить внимание на "третий земский элемент", занимающийся тайной пропагандой и организацией революционных "крестьянских кружков", ловить неизвестных молодых людей, раскидывающих нелегальщину по дорогам и деревням, и лично на волостных сходках разъяснять мужикам несостоятельность революционных учений"…
Такие же циркуляры получили исправники.
Теперь вернемся к никудышевскому отчему дому и его окрестностям.
Никудышевка и Замураевка, хотя и расположены поблизости друг от друга, но, продолжая пребывать в кровной родственной связи, они теперь так же далеки друг от друга по своей сущности, как окопавшиеся в траншеях и готовые каждую минуту вступить в сражение враги.
В одном лагере Павел Николаевич с братьями и своими друзьями, в другом - предводитель дворянства, тесть его, генерал Замураев, опора всей уездной "опоры трона".
Между лагерями - глубокий ров, но мост через этот ров еще не взорван.
Дочь генерала, Елена Владимировна, пребывает в долголетнем замужестве за Павлом Николаевичем, а дети Павла Николаевича приходятся внуками вождю враждебного лагеря. Помимо того, этот вождь преисполнен глубочайшей преданности и почтения к единственной в никудышевском лагере представительнице старого дворянского рода, Анне Михайловне Кудышевой. Имеются еще общие, нейтральные, так сказать, друзья по бабушке, как, например, - исправник, воинский начальник, благочинный отец Варсонофий, друзья обоих домов - купцы Ананькин и Тыркин.
Мост довольно крепкий. Случается моментами, что часовые на мосту временно останавливают взаимное движение, но женщины и дети, как бы по взаимному соглашению врагов, беспрепятственно путешествуют из одного лагеря в другой и мешают взорвать заложенные с обеих сторон мины…
Дальше больше: случается, что через женщину вражеским лагерям приходится сходиться за одним общим столом.
Так вышло на свадьбе Наташи.
Охрана моста была снята, и свадьба эта, к особенной радости бабушки, была признана праздником обоих лагерей.
Бабушка торжествовала. Радовало ее как это прекращение вражеской разобщенности родственников, так еще и две большие победы, одержанные ею перед свадьбой.
Одна победа, правда, сопровождалась большими волнениями в отчем доме и была одержана бабушкой не без помощи друзей из вражеского Павлу Николаевичу лагеря, но для бабушки это было на втором плане. А главное: исчезла с никудышевского горизонта ненавистная бабушке акушерка Марья Ивановна со всей тайной компанией.
Двое из этой компании, как помнит читатель, были арестованы еще на Светлом озере, около стен Незримого Града Китежа, а недавно приехавшие из Симбирска жандармы увезли с собой в даль неизвестности и Марью Ивановну с какими-то вещественными доказательствами. Конечно, это происшествие взволновало всю Никудышевку, а всех жителей соединенных штатов заставило пережить очень сильные ощущения, но в общем жандармы оказались деликатными, никуда не полезли, кроме левого флигеля. Пострадал только один "акушеркин штат"…
И вот душа бабушки ликовала: "Давно бы это следовало сделать!"
Бабушка выглядела боевым орлом, ездила с визитом к генералу Замураеву налаживать свадебные отношения лагерей: худой мир лучше доброй ссоры! Как прекрасно, что к Наташиной свадьбе опустел левый флигель!
Посмотрит на него бабушка, облегченно вздохнет, перекрестится и скажет:
- Точно мозоль с души срезали!..
Бабушка приказала левый флигель привести в порядок, оштукатурить снаружи и оклеить новыми обоями внутри, чтобы и духом акушеркиным не пахло!
Оглядывая стены в комнатах, удивлялась:
- Можно ли подумать, что тут жила благородная женщина!
Усмотрела бабушка в чулане флигеля акушеркин инструмент, с помощью которого когда-то была оскорблена, брезгливо поморщилась и позвала девку:
- Возьми эту гадость и выброси в помойную яму!
Девка унесла, но не выбросила, жалко стало, - подарила на деревню, там ребятишки из клистирной трубки пожарный насос устроили.