- Ведь семь рублей… - повторял он упавшим голосом. - А она так беззаботно улыбается… И руками тянется ко мне… Если она узнает, это ее убьет. Понимаете? Она нервная… А я-то как отлично сегодня работал: сейчас еще каждая косточка ноет.
Небо покрылось неизвестно откуда наползшими облаками, точно войлоком. Нигде не светилось ни одной звездочки. Летний жаркий день быстро сменился прохладой надвигавшейся грозы, которой уже пахло в воздухе. Гусь несколько раз смотрел на небо, прислушивался к чему-то и наконец проговорил:
- Быть грозе… На то тебе Ильин день. Уж это завсегда так… Нонче Илья-то маненько запоздал.
Точно в ответ на эти слова вверху ярким изломом бросилась молния, и после короткой паузы тяжелым раскатом ударил гром.
- Господи, прости нас, грешных! - крестился Гусь.
IV
В казарме едва светился замиравший огонек, - это играли в три листа неугомонные приисковые забулдыги, ставя на карту последние гроши. Остальные давно спали на нарах, раскинувшись в самых непринужденных позах. На печке спал старый шорник Осип, а за печкой на лавочке прикорнула подгулявшая приисковая стряпка Леканида. Намаялась она за день, а потом бабьим делом выпила. В заключение гулянья ее больно поколотили и пообещали совсем порешить, если бы она не убежала в темноте. Каждый праздник нещадно колотили Леканиду, и каждый праздник она горько каялась в своих грехах и давала зарок, что это уж последний раз и что больше она не посмотрит глазом ни на одного проклятого мужика.
- Эй, вы, челдоны! - крикнул Гусь, входя в казарму. - Где тут у вас парнишка?
Игроки даже не удостоили ответом грозное начальство, продолжая свое дело.
- Вам говорят, омморошные! - еще грознее крикнул Гусь.
Никто не шевельнулся и не повернул головы. Гусь величественно стоял у двери, а за ним мосье Пертубачио, подавленный своим горем.
- Какого тебе парнишку? - откликнулась из запечья Леканида.
- А этого самого… Ермошкой звать.
- Тут где-нибудь спит, - сонно ответила Леканида, зажигая сальную свечу. - Ужо вот я посвечу.
Розыски начали при колебавшемся свете сальной свечи. Леканида обошла все нары - Ермошки нигде не было. Было осмотрено помещение под нарами - тоже.
- Куда бы ему деться? - удивлялась Леканида, стараясь не смотреть на беспомощно распростертые мужицкие тела. - Да вам-то на что его?
- Уж это наше дело, - строго ответил Гусь. - Ну-ка, краля, посвети на печь.
- Осип там спит, шорник… Неможется ему, - объяснила Леканида, шагая к печи. - К ужину только прибег Ермошка-то, наголодался за день, как пес, а потом свернулся - только его и видела.
На печке действительно спал шорник Осип, а за ним сам Ермошка. Гусь схватил его за голую ногу и, сонного, поволок прямо на пол.
- Тебя-то и надо, молодца! - грозно крикнул Гусь, встряхивая заспанного Ермошку.
Ермошка ничего не понимал и только смотрел кругом заспанными глазами. Гусь ощупал его, слазил на печку, пошарил там - ничего.
- А где у него сундук? - спрашивал Гусь, огорченный этой неудачей.
- Никакого и сундука нет, - отвечала Леканида, сообразившая, в чем дело. - Весь тут: рубаха на ем да штаны… Никакого сундука нет.
Гусь схватил Ермошку за руку и поволок из казармы. Мальчик упирался изо всех детских сил, пробовал укусить руку Гуся, но все напрасно.
Ермошка очутился за пределами казармы и понял, что все кончено. Гусь куда-то тащил его за руку, а мосье Пертубачио подталкивал сзади коленом. "Убьют меня в лесу", - мелькнуло в голове у Ермошки, и он попробовал закричать благим матом. Но и эта последняя попытка не помогла, потому что Гусь закрыл Ермошкин рот своей широкой ладонью. Они молча отвели пленника от казармы и остановились.
- Сказывай, куда дел деньги? - рявкнул Гусь, подняв Ермошку за волосы.
- Дяденька, вот те Христос, не брал!., знать не знаю!.. - вопил Ермошка, отчаянно болтая ногами.
- А вот узнаешь! Мосье, держи его за ноги.
Ермошка был повергнут на землю, и Гусь с ожесточением принялся его лупить сломанной по пути розгой. Отчаянный вопль огласил лес и жалко замер.
- Не знаешь? - спрашивал Гусь, делая небольшую передышку.
- Ничего не знаю… вот сейчас провалиться…
- Мосье, теперь ты катай его, а я подержу за ноги, - решил Гусь.
Экзекуция началась с новой энергией, и новый вопль Ермошки опять замер в окружавшей темноте. Ермошку били так часто и много, что он перенес бы это истязание, но его испугала ночь, окружавшая темнота и его полная беззащитность. Что стоило рассвирепевшим мужикам убить его, а потом бездыханное Ермошкино тело бросить куда-нибудь в шурф! Эта мысль заставила Ермошку сделать признание.
- Давно бы так, - другим тоном проговорил Гусь. - Куды деньги-то запрятал, пес?
Ермошка соображал: ему нужно было выиграть время и место. Разгорячившись, мужики запороли бы его насмерть, да и место самое глухое.
- Под крыльцом в землю закопал… - признался Ермошка, лежа на земле. - У господского дома под крыльцом.
- Ну, смотри, ежели надуешь, так я тебя в порошок изотру, - пообещал Гусь. - Под крыльцом, говоришь?
- В уголке закопал.
По дороге к господскому дому Гусь наломал розог и очистил их от листьев.
- Отдай мои семь рублей, - говорил мосье Пертубачио, подталкивая Ермошку ногой. - Я тебе пряников куплю…
В господском доме окна были еще ярко освещены, когда Ермошка очутился на месте преступления.
- Ну? - коротко буркнул Гусь, когда они подошли к крыльцу.
Ермошка осмотрелся и полез под крыльцо. Гусь тоже растянулся на земле, хотя и не мог залезть в узкую дыру. Несколько времени Ермошка копал землю, а потом заявил шепотом;
- Дяденька, кто-то утащил портмонет-то!..
- Что-о! Ах ты, подлец… да я…
Гусь никак не мог залезть под крыльцо и только болтал ногами, а Ермошка, воспользовавшись удобством своей неприступной позиции, заревел таким благим матом, что сбежались не только все из господского дома, но и из корпуса служащих. Гусь был сконфужен… Вукул Ефимыч сам принялся за разбор дела и, когда узнал все подробности, залился неудержимым хохотом: уж очень ловко все было оборудовано.
- В штанах, говоришь, портмоне был? - спрашивал он растерявшегося мосье Пертубачио. - Пришел, надел, а портмоне-то и нет… Ха-ха-ха!.. Дудил в трубу, представлял, а денег и нет? Ох, уморил… Ну и ловок Ермошка!.. Как вы его, черти, насмерть не забили в лесу-то!
Развеселившийся Вукул Ефимыч заплатил мосье Пертубачио красненькую "за хлопоты", а Ермошку велел отпустить с миром. Когда Гусь рассказывал о подвигах Ермошки, весь господский дом покатывался со смеху. Вукул Ефимыч был доволен и велел покормить комедыников ужином.
Когда на другой день мисс Санта-Анна проснулась, первое, что ей бросилось в глаза, была сивая лошадь, - она понуро и сконфуженно посмотрела на нее своими добрыми глазами. Великолепный сивый хвост был отрезан начисто… Кто это сделал - всем было ясно, как день.
Крестник
Этюд
I
- Васька объявился, Александр Иваныч…
- Ах, мерзавец!..
- Опять с каторги выворотился… Наши заводские его видели на тракту. Идет это с котомочкой и кланяется, а потом остановился и говорит: "Скажите, - говорит, - поклонник крестному!". То-то охальник он, Васька-то…
- Мошенник… Так и говорит: крестному?
- Так и сказал.
- Чего же его не задержали, подлеца? - возмутился Александр Иваныч, разглаживая свою окладистую рыжую бороду.
- Да уж так, Александр Иваныч… Кабы наши заводские, так беспременно пымали бы, а то деревенские. "Кто его знает, - говорят, - что у Васьки на уме… Не прост человек, коли из бессрочной каторги выворотился".
- Дураки!
- Известно, деревня, Александр Иваныч… Потом бабы видели Ваську на покосе. Наши заводские бабы-то сразу опознали Ваську… Он еще хлебца у них попросил, потому как, значит, в бегах больно отощал. Известно, каторжник: где день, где ночь - все одно лесной зверь. А бабы, известно бабы, как все одно овечки в лесу: все отдам, только не тронь. Жив смерти боится, Александр Иваныч.
Этот доклад происходил рано утром, когда становой Александр Иваныч, в халате и с трубкой в руках, пил чай. Высокий, костлявый, с выпученными глазами неопределенного цвета, Александр Иваныч пользовался большой популярностью в своем участке, как человек исполнительный и энергичный. Любимой его поговоркой было: у волка в зубе Егорий дал. Именно на такого волка и он сам походил, особенно с головы, костлявой и широколобой, с большим, точно вечно нюхающим носом и гладко остриженными щетинистыми волосами. Докладывал о Ваське заводский объездной лесник, коренастый и кривоногий мужик, по фамилии Хрусталев. Он был в своей форме - в сером полукафтанье, перехваченном красным кушаком, и с медной бляхой. Небольшая русоволосая головка с быстро мигающими глазками была крепко посажена на широкие плечи, а несоразмерно длинные руки придавали такой вид, точно они были взяты от другого человека.
- Ну, так что тебе нужно? - хрипло спросил Александр Иваныч, насасывая свою трубку.
- А значит, объявить пришел, Александр Иваныч, потому как дело совсем особенное. Значит, на всякий случай…
- Да ведь у тебя свое начальство есть, ему и объявляй. Умнее меня хотят быть, ну, пусть и ловят Ваську… Ваши-то заводские очень уж расфорсились, да и следователь новый тоже. Я да мы - ну и пусть делаются, как знают.
- Моей причины никакой тут нет, Александр Иваныч, а только я насчет Васьки… значит, известный у вас порядок…
- Дурак ты, Хрусталев! - обругался Александр Иваныч и даже замахнулся на лесника чубуком. - Иди и скажи своему заводскому начальству, что они все дураки…