Женщина вскрикнула, оттолкнула насильника и встала. Но он крепко обхватил ее за шею и попытался поцеловать. Неожиданно кто-то с такой силой ударил османа по спине, что он отшатнулся от пленницы. Гасан вне себя от ярости обернулся. Перед ним стоял невольник в рваной чохе, с войлочной шапочкой на голове. Лицо его было искажено гневом.
- Ах ты, язычник! Разве ей мало горя и унижений? Ты хочешь еще опозорить ее? Я бы надел на тебя бабий платок за такое геройство! - сверкнув глазами, крикнул невольник.
- Как ты посмел, гяур, прикоснуться ко мне? - зарычал осман и схватился было за плеть, торчавшую за поясом; но не успел он даже взяться за рукоять и замахнуться, как уже валялся на палубе.
Поднялся страшный переполох. Невольницы неистово вопили. Сбежавшиеся надсмотрщики стали беспощадно избивать юношу, заступившегося за женщину. Отчаявшийся невольник вырвал у надсмотрщика плеть и начал стегать ею направо и налево. Но самому юноше тоже пришлось тяжело: османы набросились на него, и вскоре его полуголая спина вздулась и вся посинела от побоев. Однако он успел все же сбить с ног еще нескольких надсмотрщиков. Не остались безучастными и другие невольники. В османов полетело все, что только могло подвернуться под руку.
На шум сбежались работорговцы и вооруженная охрана. Появился и капитан.
- Что тут происходит? Что случилось? Успокойтесь, проклятые! - завопил Али-Юсуп.
Увидев отражу, невольники притихли.
- Вот этот, вот этот, эффенди! - указал один из надсмотрщиков на невольника с окровавленной спиной. - Это он затеял драку и первый ударил Гасана.
- Да ведь это невольник Зайдола! - послышалось несколько голосов.
- Он зачинщик! - закричал Ибрагим. - Сто плетей ему за это!..
- Постой, не торопись. Узнаем, в чем дело? - посоветовал Али-эффенди.
- Какие там сто?.. Он уже все двести получил!.. Выясним, из-за чего все началось? - возмущался Зайдол.
- Во всяком случае, такое безобразие на корабле недопустимо. Невольники избили даже нескольких моих матросов! - негодовал капитан.
- Османы! - закричал в отчаянии седой невольник. - Не позорьте себя! Не будьте зверьми! Довольно нам унижений! Не то знайте: мы погибнем, но и вас отправим на дно моря! Все равно нам не на что уже надеяться! Отвергнутые богом и людьми, мы и без того обречены на гибель!
Седого грузина поддержали и другие пленные.
- Пусть нас перережут, - терять нечего: все равно не жильцы мы на этом свете! - кричали невольники.
- Да тише вы, замолчите! Успокойтесь, дайте разобраться! - старался перекричать всех Али-эффенди.
Но не так-то легко было утихомирить потерявших терпение, разбушевавшихся пленных. Мало-помалу выяснилась причина бунта.
- Нельзя, нельзя так вести себя, клянусь аллахом, - степенно проговорил Али-Юсуп. - Это недопустимо. Гасан безусловно неправ. Нельзя было так непристойно обращаться с женщиной, да еще при свете дня.
- Как он посмел прикоснуться к ней?! - горячился рябой Зайдол. - Гасан ведь не мой надсмотрщик! По какому праву он пристал к моей невольнице?.. Я знаю, его подговорил Ибрагим!
- Да ты что?.. В своем уме? - воскликнул Ибрагим. - Я-то здесь при чем? Это все - твои проделки!.. Ведь еще минута, и я выиграл бы в нарды твоего ахалцихца.
- Я требую, чтобы твои надсмотрщики не смели трогать моих невольников! - кричал Зайдол, то и дело хватаясь за рукоятку заложенного за пояс пистолета.
- Слыханное ли дело? Побойся аллаха! - горячился Ибрагим. - Понять не могу, правоверные, что за козни приписывает мне этот человек?! Мы играли в нарды там, в каюте; я и шагу оттуда не сделал, а он теперь все валит на меня!
- Ну, все вы хороши! Разве это достойно вас, купцы? - вмешался капитан. - Поначалу я тоже несколько погорячился и забыл, что гюрджи - народ вспыльчивый. С ними надо быть поосторожнее. Шутки в сторону, - не следует доводить пленных до отчаяния. Иначе все мы можем пострадать. Разве не случалось, что невольники топили корабль?
- Вот умник! А о чем ты думал, когда звал охрану, чтобы расправиться с ними? - заметил Али-Юсуп-эффенди. - Не горячись и помни, спешка и растерянность никогда к добру не приводят. Чем больше будешь кричать и возмущаться, тем хуже. Надо строго приказать надсмотрщикам, чтобы они не смели обижать пленных, и в особенности - женщин… А высадимся в Стамбуле, ступим на землю… тогда хоть шкуру с них сдирай, хоть убивай - кто помешает?! Но тут, на корабле, глупец, одной оплошностью можно погубить не только себя, но и еще многих…
Али-эффенди и капитан обошли невольников. Одних они ободрили, другим пригрозили и в конце концов сумели всех утихомирить.
XI
Уверенно рассекая морские волны, корабль плыл вперед. Светило майское солнце, приветствуя своей бесстрастной улыбкой море, корабль и злосчастных пленников.
Женщина, оскорбленная вчера надсмотрщиком Гасаном, по-прежнему сидела у мачты. Платок на ее лице был полуоткинут. Сегодня она не плакала и лишь печально глядела на необозримое море.
Рядом с женщиной сидел мальчик лет десяти и грыз сухую хлебную корку. Лицо у него было худое, глаза - красные от слез. Это был Хвичо, предательски захваченный неизвестными у берегов Черного Потока и в ту же ночь переправленный к потийскому паше. Паша подарил ребенка Али-Юсупу-эффенди. На корабле мальчик привязался к плененной Саломэ и ни на шаг не отходил от нее. Али-зффенди пока этому не препятствовал.
- Хочешь еще корочку? - ласково спросила женщина мальчика.
- Я дам ему не корку, а мягкого хлеба, - раздался чей-то голос. Перед ними стоял ахалцихец Резо с двумя круглыми хлебами в руках.
Саломэ покраснела и опустила глаза.
- Зачем беспокоишься, Резо?.. Я накормлю его… - застенчиво сказала она.
- Какое же тут беспокойство? Туго мне пришлось вчера, когда на меня накинулись надсмотрщики, а сейчас чего мне беспокоиться? Недаром говорится: "Не было бы счастья, да несчастье помогло". Так со мной и произошло, Саломэ, - продолжал Резо. - Правда, мне вчера малость наперчили спину, зато сегодня мой хозяин дал мне вместо одного хлеба целых два, да к тому же обещал что и впредь ежедневно будет давать столько же… Я думал, что он начнет преследовать меня, но получилось наоборот: отозвал меня в сторону и стал хвалить: "Молодец, молодец!" - и даже похлопал по плечу… Когда они станут хвастать своими подвигами, пусть вспомнят и обо мне, подлюги, - тихо добавил Резо, отломил порядочный кусок хлеба и дал мальчугану.
- На, Хвичо, кушай, сынок, - ласково сказал он. - Что тебе горевать, малыш? Ты освоишься на новом месте, узнаешь народ, научишься языку. Кто знает, возможно, когда-нибудь станешь большим человеком, и в твоем доме будут бывать такие господа, каких ты и во сне не видел! Другое ожидает нас, злосчастных! Если я проживу на чужбине тысячу лет и меня будут осыпать золотом и серебром, я и тогда не забуду родной дом… наш сад… не забуду мою крошку Пуцу… Она приносила мне в кувшинчике воду и щебетала: "Папа, папа, я принесла пить…" О, пусть лучше умрет твой несчастный отец, дочурка! - Резо ударил себя в грудь кулаком и заплакал.
- О, мой сын! Пусть лучше похоронят твою мать! - горестно запричитала Саломэ.
Зарыдал и Хвичо. Стекавшие по его щекам слезы падали на хлеб.
- Хотелось мне сказать тебе что-нибудь в утешение, Саломэ, да не получилось! - смущенно сказал Резо. - Тяжка наша участь. Как ни крепись, горя и слез не избыть!
- Клянусь богом, Резо, - с гневом и слезами в голосе сетовала Саломэ, - если бы меня похитили турки, я бы не так сокрушалась. Меня убивает мысль о том, что так поступили со мной мои же соотечественники. Пресвятая богородица, лиши своего покровительства князя Александра Цверадзе и его потомков!.. О-ох, пусть отравой для него обернется хлеб-соль…
- Раз ты попала в княжеский дом, ничего нет удивительного, что князь не пощадил тебя, - ответил Резо. - А меня они захватили сонного в горах, а то наплакались бы их матери… Но теперь уже поздно сокрушаться! Благодарю тебя, господи; видно, такова моя судьба!.. Скажи, Саломэ, что ты знаешь о Хвичо?
- Этот бедный ребенок, оказывается, был дважды похищен, - начала рассказывать Саломэ. - В первый раз из родительского дома… Но прежде чем он успел попасть к туркам, какой-то благочестивый священник выкупил его и приютил у себя. Он обращался с мальчиком хорошо, растил и воспитывал его, как родного сыне, ни на минуту не спускал с него глаз. Но эти безбожники напали ночью на священника, когда тот возвращался домой, и вновь похитили ребенка.
- Турки?
- Какие там турки? Свои же! Возможно даже, что соседи священника.
- Ах, проклятые! - покачал головой Резо.
- Туркам теперь у нас не разгуляться. А свои опустошают страну. Как лисы и шакалы, рыщут эти мерзавцы повсюду, и если им удается заманить кого-либо в подходящее место, связывают, затыкают рот и везут к османам. Но открыто разбойничать сейчас не решаются и паши, потому что, по царскому приказу, уличенного преступника немедленно ослепляют.
- Ах, жив ли отец Маркоз? - скорбно вздохнул Хвичо.
- Скажи, малыш, священник не звал на помощь, когда тебя похищали?
- Нет, он только застонал и упал с мула… Ночь была темная… Меня схватили… Больше я ничего не помню…