Неверно было бы полагать, что Богданов стал неугоден только Клеопатре Петровне – в Управлении путей сообщения многие наживались с доходов, которые в чиновной среде принято вежливо именовать "незаконными". Так что яма-то под Богдановым уже была вырыта, а охотников спихнуть Богданова в эту яму было тогда немало… Наконец сослуживцев Богданова душевно язвило то, что его научная брошюра о работе шлюзов заинтересовала ученых гидротехников Европы, а сами они на то были неспособны, пригодные лишь для составления "докладных", кои заслуженным успехом в науке никогда не пользовались.
Клейнмихель, удрученный, известил свою Клеопатру:
– Государь, прослышав о брошюре Богданова, указал мне не затемнять таланты, а Богданова отличить особо.
Тут как раз подоспел "табельный" день, когда все чиновники великой империи чаяли вознаграждения или повышения в чинах, – Клейнмихель, подписывая наградные списки, заволновался.
– Выпал удобный случай! Богданов думал, что останется неуязвим, но от меня не так-то легко ему отвертеться. У него, говорят, три дочери… Вот и стану я Богданова особо отличать, чтобы дочери его сразу сделались богатыми невестами, и пусть им от женихов не будет отбою…
Вскоре стало ясно, что полковник Богданов за рвение, проявленное в службе, награждается тремя тысячами земельных десятин "в его полное и потомственное владение". Но земли эти отводились Богданову не где-нибудь на воронежских или черниговских черноземах, где только плюнь – и огурец вырастет, а на самом краю Архангельской губернии, которая необъятным мастодонтом распростерлась от Печенги до острова Вайгач по меридиану и от Новой земли до Шенкурска по широте.
Впрочем, Богданов сначала не усмотрел никакого подвоха и даже порадовался вместе с женою:
– Земли-то еще нетронутые, великие богатства в недрах ее, чего доброго – и богатыми станем…
Сам Богданов, связанный службою, на север не торопился, а послал своего доверенного человека ехать в Архангельск, где в губернской канцелярии надо выправить документы на владение, а заодно чтобы тот своими глазами убедился – каковы те дарственные земли? Доверенный очень долго не возвращался.
Наконец возвратился – ни живой ни мертвый.
– Прямо Патагония какая-то! – рассказывал он. – Ехал я, ехал, сначала в телеге, потом в санках по кочкам на олене, и наконец везли меня на собаках – и завезли ажно в такие края, где ночи не бывает, а всегда светит солнышко и не греет. Сначала-то лес да топи, а потом и кустика, чтобы нужду справить, не видать стало… Места гибельные! Одни болота да мох – и никаких прибылей не предвидится, окромя к л ю к в ы, которая горазд уродилась. Одно слово – тундра.
Судя по рассказу доверенного, он побывал где-то за славным городом Мезенью, и тут Богданов понял, что Клейнмихель попросту отомстил ему, сделав его – прямо для анекдотов – помещиком Канинской тундры. Нет, не наградили его за службу, а лишь наказали таким награждением, и жене он сказал:
– Видишь, как надо мною издеваются! Не удалось Клейнмихелю сломить меня, так он сделал меня посмешищем Петербурга, ибо всякий босяк знает, что тундровых помещиков не бывает.
– Так откажись от дарственных земель, – сказала жена.
– Зачем? Три тысячи десятин чего-нибудь стоят…
Далее началось "сумашествие" полковника Богданова!
Облачившись в парадный мундир, при орденах и оружии, полковник Богданов появился на главной гауптвахте Петербурга, от имени императора он потребовал у начальника караула:
– Снять двух часовых при оружии, поручив их моему начальствованию для исполнения высочайшей воли… Быстро!
В таких случаях не рассуждают и лишних вопросов не задают, а потому начальник караула отрядил для Богданова двух солдат вместе с ефрейтором. Богданов привел их к дому, который занимал граф Клейнмихель с домочадцами и челядью, поставил солдат возле подъезда, а ефрейтору наказал строжайше:
– Именем императора дармоеды в сем доме объявлены преступниками, и кто бы ни высунулся из дома, всех загоняй обратно, на улицу не выпускай, при этом не страшись применять оружие, как это и водится с опасными арестантами.
– Слушаюсь! – отчеканил ефрейтор. – У меня и мухи из дому не вылетит, всяку тварь расшибем…
Богданов перехватил извозчика на улице и в коляске катил по Фонтанке к зданию Министерства внутренних дел, которое в ту пору возглавлял граф Лев Перовский, славный нумизмат и археолог, сибарит и коллекционер. Он с утра пораньше наслаждался лицезрением через линзу древней тетрадрахмы времен Антиоха II, когда секретарь доложил, что приема настоятельно домогается некий полковник Богданов.
– А что у него там загорелось? – недовольно спросил министр.
– Не знаю. И говорит, что дело у него государственной важности, отлагательства никак не терпящее.
– О, Господи! – сокрушенно вздохнул Перовский, с большим трудом отрывая взор от греческой монеты. – Даже поработать как следует на свежую голову не дают… так и лезут, так и лезут, словно клопы из перины. Черт с ним – проси!
Представ перед министром, Богданов сказал:
– Вся мать-Россия и великий русский народ с неослабным восхищением наблюдают за теми титаническими усилиями, кои вы, ваше сиятельство, прилагаете к наведению порядка на просторах империи, энергично преследуя воров, взяточников, прохиндеев и мошенников – какого бы ранга они ни были.
– Не спорю, – скромно отозвался граф Перовский.
– Сочувствуя вашим благим устремлениям, – напористо продолжал Богданов, – я пришел к вам, дабы указать вашему сиятельству на самого зловредного вора и взяточника в нашей богоспасаемой империи, к задержанию коего мною приняты должные меры.
– Кто он? – спросил министр дел внутренних.
– Клейнмихель! – одним дыханием произнес Богданов.
При этом он имел неосторожность указать на свой пистолет, прибавив, что вор попался и от расправы не уйдет:
– Не спорю, я готов его продырявить.
– Покажите-ка мне ваш пистолет.
– Пожалуйста, – согласился Богданов.
Перовский ногою нажал под столом педаль вызова секретаря, а сам, отбросив пистолет, указал на стенд охотничьего снаряжения, который украшал его министерский кабинет.
– То, что граф Клейнмихель вор и взяточник, – деловито сказал министр, – об этом даже дворники столицы извещены в полной мере. Я от души одобряю ваше решение, как решение честного человека, но… Для наказания вора и взяточника советую снять со стены одну из нагаек, которой мы его совместно и наказуем…
Кажется, Богданов понял, что попал в ловушку, и потому, сорвав со стены нагайку, он стал хлестать ею не Клейнмихеля, а самого министра внутренних дел графа Перовского, но тут вбежал секретарь, а за ним вломились в кабинет часовые.
Граф Лев Перовский даже не обиделся.
– Вам чай или кофе? – любезно спросил он Богданова. – Небольшая передышка в событиях нам не повредит.
– Чай, – яростно огрызнулся Богданов…
Оставив Богданова пить чай под арестом, Лев Алексеевич Перовский покатил в Зимний дворец – прямо к императору.
Николай I пребывал в немыслимом раздражении.
– Что за бардак? – четко выразился он, точно определяя положение дел в своем всемогущем государстве. – Вчера я назначил графу Клейнмихелю время для доклада, и вот уже полчаса протираю штаны в кабинете, а он… где он?
– Уже арестован, – доложил Перовский.
– Как?
– Так.
– Кем?
– Не мною.
– Что за ахинея?
– Именно, что самая натуральная ахинея. Ваш министр путей сообщения арестован полковником Богдановым, который, будучи щепетильным человеком, не делился доходами со своих шлюзов с ея сиятельством Клеопатрой Петровной Клейнмихель.
– Ничего не понимаю, – отозвался Николай I, действительно не разбираясь в неудобном сочетании Клеопатры с ускоренным растворением шлюзов.
Лев Алексеевич заторопился.
– Стоит ли волноваться? – сказал он. – Мною уже посланы люди, дабы снять караул от подъезда дома Клейнмихеля, а вот что делать с Богдановым… простите, не знаю.
– Так он же сумасшедший! – воскликнул император, находя самый верный фарватер в сложной дельте своих умозаключений.
– Не всякий же, кто имеет эполеты полковника, способен сажать под арест министров, облеченных вашим высочайшим доверием… Что нам делать с графом Клейнмихелем?
– Выпустить.
– А что делать с Богдановым?
– Посадить…
Но сажать Богданова в тюрьму было как-то не совсем удобно, ибо мотивы, которыми он руководствовался при аресте графа Клейнмихеля, были весьма благородны, и личной корысти Богданов никакой не имел. В таких случаях, чтобы власть не мучилась, тюрьму заменяют домом для умалишенных, и полковник Богданов на два года был помещен в ту самую больницу, где ни один больной никогда не сознается вам в том, что он болен…
Много позже некто А. И. Шадрин, смотритель сумасшедшего заведения, рассказывал Василию Верещагину (художнику):
– Состоял это я по умалишенной части, обслуживая палату для малахоликов. Энти самые малахолики ("Меланхолики", – поправил его Верещагин) не то чтобы совсем тронулись, а так… малость заколдобились. Но люди все образованные. Коли уж они свою грамотность слишком учнут показывать – моя задача была обливать их холодной водой. Там же и полковник Богданов срок отбывал. А потому как он спятил не сам по себе, а по высочайшему соизволению, так его в одиночке содержали, чтобы он никому своего ума не показывал.
– А водой его обливали? – спросил Верещагин.