- Ты сделал хорошо, о, брат мой, предоставив этим презренным сутягам решать дело по-своему.
- Мог ли я поступить иначе? - возразил Галлион. - Как мог бы я разобрать дело Сосфена с Павлом, когда и тот и другой одинаково нелепы и глупы? Если я отношусь к ним с презрением, то не думайте, друзья мои, что оно возникает из-за их слабости и бедности, из-за того, что Сосфен грязен и провонял соленой рыбой, или что Павел потерял и пальцы и ум за тканьем ковров и полотна для палаток. Нет! Филимон и Бавкида были бедны, но достойны величайших почестей. Боги не отказывались садиться за их скудный стол. Мудрость возвышает раба над его господином. Что говорю? Добродетельный раб превосходит богов. Сравнившись с ними мудростью, он превосходит их красотой своего усилия. Эти евреи презренны только потому, что грубы и что ни малейшего признака образа божьего не сверкает в них.
При этих словах Марк Лоллий улыбнулся.
- Действительно, боги, - сказал он, - не посещают сирийцев, которые живут в гавани среди торговцев фруктами и проституток.
- Варвары, и те, - продолжал проконсул, - имеют некоторое понятие о богах. Не говоря уже об египтянах, которые в древние времена были людьми, полными благочестия, нет в богатой Азии народа, который бы не воздавал культа или Юпитеру, или Диане, или Вулкану, или Юноне, или матери Энеад. Они дают этим божествам престранные имена, смутные образы, иногда приносят им и человеческие жертвы, но они признают их могущество. Одни евреи не ведают провидения богов. Не знаю, так же ли суеверен и этот Павел, которого сирийцы называют еще и Савлом, так же ли он упрям в своих заблуждениях, как и все остальные? Не знаю, какое темное представление составил он себе о бессмертных богах, да, по правде сказать, мне это и не интересно. Чему можно научиться у тех, кто ничего не знает? Это значило бы поучаться у невежества. На основании нескольких путанных речей, которые он держал передо мной, в ответ своему обвинителю, я мог понять, что он отделился от священников своего народа, что он отвергает веру евреев и поклоняется Орфею под чуждым именем, которого я не запомнил. На это предположение меня навело то обстоятельство, что он с уважением говорил о каком-то боге, или, вернее, герое, который сошел в подземное царство и вновь поднялся к дневному сиянию, проблуждав среди бледных теней опочивших. Может быть, он посвятил себя культу Меркурия подземного. Но я скорее предположил бы поклонение Адонису, так как мне показалось, что он, подобно библейским женщинам, оплакивал страдания и смерть бога.
Азиатские земли изобилуют этими юношами - богами, умирающими и воскресающими. Сирийские куртизанки привезли в Рим нескольких из них, и эти небесные юноши нравятся женщинам больше, чем это подобает порочным женщинам. Наши матроны, не краснея, справляют потихоньку их таинства. Моя Юлия, такая сдержанная и благоразумная, много раз спрашивала меня, как об этом думать? Что это за бог, - отвечал я ей возмущенно, что это за бог, если ему нравится боязливое поклонение замужней женщины? Женщина не должна иметь друзей, кроме друзей своего мужа. А разве боги не являются нашими первыми друзьями?
- Этот человек из Тарса, - спросил Аполлодор, - уж не поклоняется ли Тифону, которого египтяне называют Сотхом? Говорят, что бог с ослиной головой в чести у одной из еврейских сект. Этот бог может быть только Тифоном, и я не удивляюсь, если кенхрейские ткачи поддерживают тайные сношения с бессмертным, который, по донесению нашего милого Марка, оросил пирожницу небесной мочей.
- Я не знаю, - сказал Галлион. - Правда, рассказывают, что многие сирийцы собираются для тайного отправления культа бога с ослиной головой. И возможно, что Павел принадлежит к ним. Но что нам Адонис, Меркурий, Орфей или Тифон этого еврея? Он будет царить только над предсказательницами, ростовщиками и теми гнусными торговцами, которые в морской гавани обирают моряков. Самое большое, что он сумеет завоевать, - это несколько кучек рабов в предместьях больших городов.
- Э! Э! - вскричал Марк Лоллий, разражаясь смехом. - Представляете ли вы себе этого отвратительного Павла основателем религии рабов? Клянусь Кастором, это будет отличное нововведение. Если бы случайно бог рабов (Юпитер, отврати это предсказание!) взобрался бы на Олимп и разогнал бы богов империи, что стал бы он делать сам? Как будет он управлять изумленным миром? Любопытно было бы видеть его за работой. Несомненно, он продлит сатурналии на весь год. Он откроет гладиаторам путь к почестям, посадит субурских проституток в храме Весты и сделают столицу мира, может быт, из какого-нибудь злосчастного сирийского местечка.
Лоллий так и не перестал бы шутить, если бы Галлион не остановил его.
- Марк, не надейся увидеть эти чудесные новшества, - сказал он. - Правда, что люди способны на большие безумия, но все-таки этот маленький еврейский ткач не соблазнит их ни своими сказками о сирийском Орфее, ни скверным греческим языком. Рабский бог способен возбуждать только мятеж и гражданские войны, которые скоро будут утоплены в крови, а он сам скоро погибнет вместе со своими поклонниками в амфитеатре от зубов диких зверей, под рукоплескание римского народа.
- Оставим Павла и Сосфена. Их мысли ничем не помогут поискам, которыми мы занимались перед тем, когда нас так злополучно прервали. Мы старались познать то будущее, которое готовят нам боги, не для вас, мои дорогие друзья, и не для меня в частности (потому что мы готовы вынести все, что будет), но для родины и человеческого рода, к которым мы питаем любовь и жалость. И не этот обойщик-еврей с воспаленными веками сможет назвать нам, что бы ни думал об этом Марк, имя бога, который свергнет Юпитера.
Галлион прервал свою речь, чтобы отпустить своих ликторов, которые неподвижно стояли перед ним со своими топориками на плече.
- Мы не нуждаемся в этих розгах и топорах, - сказал он, улыбаясь. - Слово - наше единственное оружие. Да наступит день, когда и вселенная не будет знать иного. Если вы не устали, пойдемте, друзья мои, к Пиренскому источнику. На полудороге мы найдем древнее смоковное дерево, под которым, говорят, обманутая Медея обдумывала свою жестокую месть. Коринфяне чтут это дерево в память этой ревнивой царицы и вешают на него дощечки со своими обетами, так как Медея делала им только добро. Побега этого дерева укоренились в земле и до сих пор увенчаны густою листвою. Сидя в его тени и беседуя, мы подождем часа купанья.
Дети, устав преследовать Стефана, играли в бабки на обочине дорога. Апостол шел большими шагами, когда близ лобного места он встретил толпу евреев, шедших из Кенхрен узнать о решении проконсула относительно синагоги. Это были друзья Сосфена. Они были сильно раздражены против тарасского еврея и его товарищей, желавших изменить закон. Заметив человека, рукавом утиравшего залепленные кровью глаза, они узнали его, и один из них спросил его, дернув за бороду, не Стефан ли он, товарищ Павла?
Он ответил с гордостью.
- Его вы видите перед собой.
Но он уже был повален, и его топтали ногами. Евреи подбирали камки, крича:
- Это богохульник! Побьем его камнями!
Двое наиболее ревностных выкапывали верстовой камень, положенный римлянами, и старались метнуть его, Камни с глухим шумом ударялись о покрытые только кожей кости апостола, который вопил:
- О, наслаждение рая, о, радость казни! О, прохлада мучений! Я вижу Иисуса!
В нескольких шагах старик Посохар в кусте ежевики, под журчанье ручья, сжимал в объятиях гладкие бедра Иоэссы. Потревоженный шумом, он проворчал голосом, заглушенным кудрями девушки.
- Бегите, мерзкие скоты, и не мешайте забавам философа!
Несколько мгновений спустя центурион, который проходил по пустынной дороге, поднял Стефана, заставил его выпить глоток вина и дал ему тряпку перевязать раны.
Между тем Галлион, сидя со своими друзьями под деревом Медеи, говорил:
- Если вы хотите знать преемника властелина людей и богов, обдумайте слова поэта: "Зачнет супруга Зевса сына, что отца сильней".
Эти слова указывают не на божественную Юнону, но на славнейшую из смертных, с которой соединился Юпитер, столь часто менявший свой образ и привязанности. Мне кажется несомненным, что управление вселенной должно перейти, к Геркулесу. Мнение это уж давно утвердилось в моем сознании на основаниях, почерпнутых не только у поэтов, но также у философов и ученых. Я, так сказать, заблаговременно приветствовал воцарение сына Алкмены в развязке моей трагедии "Геркулес на Эте", которая завершается такими стихами:
"О, ты, великий победитель чудовищ и умиротворитель мира, благоприятствуй нам. Взгляни на землю, и, если какое-нибудь еще невиданное чудовище ужаснет людей, истреби его молнией. Ты лучше отца своего умеешь метать перуны!"
Я жду благополучия от будущей власти Геркулеса. В земной жизни своей он выказал терпеливую и направленную к возвышенным мыслям душу. Он победил чудовищ. Когда он вооружит свои руки громами, он не даст новому Каю безнаказанно управлять империей.
Добродетель, древняя простота, храбрость, невинность и мир будут царить вместо с ним. Вот мое предсказание!
И Галлион, встав, отпустил своих друзей со словами:
- Будьте здоровы и любите меня.