Играет Чусовая. Мутная вода бурлит и пенится у крутояров, зажатая между скал, как между двух каменных стен, и вдруг вырывается на широкий плес, на луговой простор, разливаясь далеко и привольно. И снова, извиваясь, уходит то вправо, то влево, и опять то справа, то слева поднимаются серые неприступные утесы, с черной гривой леса, и тень от них сумрачно падает на волны. Издали слышится, как ревут волны, взбегая на камни, и, разбившись в брызги и пену, падают, чтобы снова набрать силу и с бешеным ревом броситься на приступ.
Андрея и Блоху поставили к носовым веслам. Работа тяжелая, некогда любоваться Чусовой. Только, знай, слушай команду лоцмана. Плывут они на передней барке. Здесь отобраны самые опытные сплавщики, самые сильные. Блоху было забраковали, но он все-таки сумел заверить:
- Вы не глядите, что я тощий. Сила-то ведь не в мясе, а в костях, да и не первый год на сплаве. Не бракуйте меня, каяться будете, что не взяли.
Караванный, свиреповидный, мордастый, заржал на весь плес:
- Ну, ино, будь по-твоему. Возьму, а уж там сам на себя пеняй.
Несмотря на тяжесть работы, Андрей отдыхал душой. Мускулы наливались железом, все тело становилось упругим и сильным. Эта дикая горная река, грозно катившая свои мутные волны и готовая бросить барку на утес, как щепку, приводила его в радостное волнение. Ему нравилась эта неукротимая сила, бушевавшая без конца и края в каменных теснинах.
Барка, груженная штыковым железом, глубоко сидела в воде, яростная струя несла ее легко и быстро, как будто это была какая-нибудь утлая лодчонка. Караванный с беспокойством вглядывался в приближавшиеся утесы. Лоцман стоял рядом, насторожившийся и суровый.
- Как бы нам Разбойник благополучно миновать.
Впереди виднелась каменная громада. Еще издали слышался гул воды. Он становился все сильнее и сильнее, наконец перешел в сплошной оглушительный рев.
Андрей, налегая всей грудью на весло, видел, как стоявший против него Блоха посерел от страха.
- Господи, спаси! Пресвятая владычица… Ты, мать твою, чего зубы скалишь? - вдруг осердился он на Андрея.
- Наддай, соколики! - кричал лоцман.
- По чарке водки на рыло! - орал караванный, стараясь перекричать рев воды.
Сплавщики работали поносными изо всех сил. Все понимали, что решается судьба каждого из них, что через несколько минут все может быть кончено: барка ударится о скалу, в бурлящей пене закружатся люди, доски, куски железа. Все почувствовали близкую гибель.
Черной тенью пронесся остроребрый утес Разбойник, и люди вздохнули полной грудью. Иные, сняв шапки, крестились. Караванный распорядился выдать всем водки. За передней баркой благополучно миновали страшное место вторая и третья. Весь караван выплыл на стрежень. Солнце выглянуло из-за туч, брызнуло на волны, на просмоленные борта коломенки, на усталые, но радостные лица сплавщиков. Выпив по чарке, люди совсем повеселели.
- По Каме плыть - одна любота, не то что здесь.
- Хватишь еще горького до слез.
- Да все не так, как на Чусовой.
- Эх, хоть бы в деревню отпустили!
- Думаешь, не отпустят?
- Еще путину заставят ломать, а там на завод пошлют.
"Ну, мы-то здесь не останемся", - подумал Андрей. Они с Блохой решили уйти в Лаишеве совсем.
…Ранним утром показались из-за мыса городские колокольни, а вскоре стало видать и флаги на мачтах. Барки стояли у причалов, и было уже их немало. Различались караваны по цвету раскраски носов.
- Гляди, робя, черноносые, наши ревдинские!
- А эти с зеленым?
- Не знаю, кажись, турчаниновские.
- Вон уткинские красноносые подплывают.
Ширяевские барки плыли с желтыми носами.
Несмотря на ранний час, на берегу работа кипела вовсю. По сходням катили тачки с чугуном и железом, со слитками меди. Возле складов ржали лошади, здесь шла разгрузка, железо везли гужом.
Стали причаливать и шайтанские. Караванного окружили бурлаки.
- Ваше степенство, нельзя ли хоть в город сбегать, поесть, попить?
- Денег бы получить с вашей милости.
- Дай вам деньги - сбежите.
- Не сбежим, ваша милость. Ублаготвори.
- Не дам денег - вот и весь сказ… Становись на разгрузку!
- Кляп тебе в глотку, вонючий боров, - вполголоса сказал Блоха.
Когда кинули сходни, он и Андрей первыми сбежали на берег.
- Куда, куда? - кричал караванный, но приятелей и след простыл.
Блоха и Андрей шагали по песчаным улицам Лаишева прямо в сердце "железного города" - на базарную площадь. Оттуда уже доносился многоголосый шум. Город праздновал прибытие первых весенних караванов.
Дома и домишки тонули в белой кипени садов. По всей улице тянуло горьковато-сладким ароматом черемухи. Вспомнилось Андрею детство, и стало грустно. Как птенец, выпавший из родного гнезда, скитался он по рудникам и заводам, одинокий, никому не нужный, без семьи, без пристанища, без настоящей по сердцу работы.
- Что же теперь будем делать, Блоха? - спросил он товарища.
- Были бы руки - дело найдется, - философски заметил тот. - Сперва надо поесть.
Не одни они шли на площадь. Брели под присмотром десятников согнанные из вятских деревень, с Можги и Кильмезя, крестьяне-вотяки. На их испитых лицах застыла тупая покорность. Шли пермяки с соляного каравана. Много работников требовал "железный город". Можно было услышать здесь и гортанный говор татар, и певучую речь мордвы, и окающую волжскую молвь. В центре города разместились конторы, где писцы с утра до вечера скрипели перьями, переписывая договоры, накладные, документы по купле и продаже. С утра до вечера возле этих контор толпились жалкие, оборванные люди, которых нужда или плеть надзирателя пригнали сюда с верховьев Камы, с Белой, из-под Чистополя и Казани. Много было среди них барских крестьян, запроданных помещиками на время сплава.
То и дело по улицам Лаишева проносились коляски с сидящими в них приказчиками, управителями, доверенными, караванными, а то и с самими хозяевами. Завидя такой экипаж, встречные снимали шляпы и низко кланялись.
Показалась площадь. Народу на ней было полным-полно. В золотистом свете утра торговые ряды выглядели пестро и заманчиво: с прилавков свешивались мокрые жгуты лукового пера, румяные слободские мещанки вынимали из кадушек моченые яблоки. Тут же продавали горячий сбитень, брагу-бесхмелицу, травник в стеклянных сулеях. Широкими оранжевыми пластами лежала нельма, протягивали острые носы стерлядки. Свежая рыба трепыхалась в садках. Рыбный запах смешивался с запахом жареного мяса.
- Пирожков кому горячих? С пылу, с жару!
- Пряжеников кому?
- Растегаев с рыбой пожалуйте!
- Пряники расписные!
Камские и волжские бурлаки в лохмотьях косились на все это съестное изобилие и шли к обжорному ряду, где за полушку можно было взять поземину с пшеном, съесть ломоть ржаного хлеба и выпить ковшик квасу. То же сделали Андрей и Блоха.
Долго толкались они в толпе прикамского люда. Кого тут только не было: богатыри-грузчики в серых изгребных рубахах, в широких штанах, крестьяне-возчики в чекменях со следами ржавчины, мастеровые, которых сразу можно было узнать по красным пятнам на скулах и подбородке, по войлочным шляпам, нищие и калеки в рубищах. Были здесь люди и почище одетые: монахи, выпрашивавшие на построение храма, приказные в потертых мундирах - служители торговых контор и магистрата, караванные с пристаней камских и чусовских. Эти носили суконные кафтаны с галунами и позументами. Точно цветы в поле, ярко пестрели женские платки, кокошники и сарафаны. Площадь гудела многоголосо, как разыгравшаяся в половодье река.
- Надо подумать и о том, где причалить, - молвил Блоха. - Поспрошаем добрых людей о работе, чтобы ни легко, ни тяжело, а в самую пору пришлась.
Однако сколько они ни спрашивали, а такой работы как раз и не находилось. Требовались бурлаки, но Блоха решительно отказался надевать лямку.
- Четыре путины прошагал от Рыбной слободы вплоть до Нового Усолья. Хватит с меня этой мокрой работы.
Андрей решил не отставать от товарища.
Солнце уже начало клониться на закат. Пора было подумать об ужине и о ночлеге. Базар стал расходиться. Приятели пошли на берег. Полюбовались на суда, стоявшие на реке: на широкогрудые беляны, на огромные баржи-"сороковуши", на длинные ладьи. Над некоторыми трепыхались на мачтах флаги и белые крылья парусов. Тут и там сновали легкие и быстрые косные лодки.
У бурлака, сидевшего на берегу и беспечно курившего трубку, друзья спросили, не знает ли он где-нибудь поблизости избу для ночлега. Бурлак хитровато прищурил глаз и ответил:
- Есть такой дом и не так чтобы далеко. Вон за тем мысочком. Спросите там кривого Мартына. Его знают.
Идти пришлось довольно долго. Дом кривого Мартына оказался не очень казистым, нижний этаж его врос в землю. Дверь в этот полуподвал была открыта, и из помещения доносились оживленные голоса.
- Тут, видно, жильцов-то и без нас хватает, - сказал Блоха и вошел в комнату.
- Мир на стану! Будьте здоровы, добрые люди!
Из полумрака кто-то ответил:
- Здорово, коли сам добрый.
- Где хозяин?
Как из-под земли выросла хмурая фигура самого Мартына с одним глазом, серьгой в ухе, с головой, повязанной грязной тряпкой.
- Что нужно?
- Пусти переночевать.
В подвале послышался смех.
- Будет вам ночлег такой, что и не проснетесь.
- Цыц, вы! - сказал хозяин. - Как ты, Иван, полагаешь, пускать или не пускать?
На свет вышел мужчина лет тридцати, с смуглым злым лицом. Он ощупал приятелей недружелюбным взглядом черных, как угли, глаз.
- Кто такие?
- Сплавщики с каравана.