Тогда Фрося уныло заключила, что, коль случиться беде, то перебьют первыми семью князя. Но не зря Олег Иванович слыл твердым и упрямым. Он сказал:
- Беде не быть! Ну, а коль оплошаем, воины мои дрогнут - тогда и двору моему бежать. Накажу слугам быть наготове. Коней запрячь, возы уложить. А ты, свет мой, сама присмотри, чтоб сундуки и коробья не были уложены чем попадя.
Когда князь вышел, Фрося провела ладонями по лицу, как бы смывая оцепенение и тревогу. Ей стало легче. Уверенность и предусмотрительность князя, его твердость, его ум, а в прибавок ещё и забота обо всем народе, не говоря уже о семье - успокоили её.
Глава одиннадцатая. Кого пожалел Савелий
На другой день после того, как дума решила собрать городское ополчение, старосты всех улиц, называемых рядами, - кузнечный ряд, кожевенный, бондарный и тому подобное - оповестили хозяев дворов о решении князя и думцев.
Ко двору кузнеца Савелия по прозвищу Губец подъехал на лохматом гнедке татарской породы бахмат староста Пимен. Крепко постучал кнутовищем в ворота и, когда их открыл сам хозяин - в кожаном запоне и клещами в руке (забыл оставить у горна), - Пимен сказал приветствие, пожелав хозяину и его семье здоровья на много лет, и тут же, без паузы, озадачил Савелия решением думы взять с каждого двора в ратное пешее ополчение, называемое посохой, от двоих молодых мужчин - одного, от четырех - двоих. Клещи из темной руки Савелия выпали наземь, тотчас же подобранные младшим его сыном Павлом.
По обычаю, когда надвигалась война, князь и бояре старались обходиться силами своих конных дружин. Посоху же набирали в самых опасных случаях, да и то - по одному человеку от троих. Теперешнее решение князя и бояр означало: сражение предстоит серьезное, что само по себе было неприятно. Но ещё неприятнее было узнать о том, что от двора Савелия, в семье которого было четверо сыновей, требуются сразу двое. "Ишь чего! размышлял он, опустив голову и шевеля раздвоенной губой. - Двоих им отдай! А кому работать и кормить семьи?"
- Я не ослышался? - спросил он. - Двоих иль, может, одного?
- Не ослышался, православный, - двоих.
Савелий прикинул в уме, в состоянии ли он, чтобы не подвергать сыновей риску быть убитыми или покалеченными в бою, откупить их обоих. Ибо можно было откупить - за серебро, за коней, за добро, за все, что имело ценность. Всегда и всюду находились охотники подменить собой в бою любого, кто сможет оплатить. Более всего таких было в Диком поле, за окраиной Рязанской земли, где-нибудь в верховьях Дона или по течению реки Воронеж, среди бродней, этих буйных отчаянных головушек, промышлявших войнами да разбоями. Да и в самом Переяславле хватало таких охотников, особенно среди голья. Для того, чтобы откупить двоих, пришлось бы отдать четырех добрых коней, в то время как в хозяйстве Савелия было лишь две лошади.
- Нет, не откупить мне обоих, - пробормотал Савелий; расплющенная когда-то в кулачном бою верхняя губа его как бы пришлепывала. - Разорюсь…
Староста посоветовал откупить хотя бы одного из тех, кто оженен, а на войну можно послать неожененного - вон того (указал на Павла). Он тронул коня, хорошенько ожегши плеткой бросившегося ему вослед пса.
Отозвав собаку и заперев ворота, Савелий стоял, поникнув головой. Еще и ещё раз прикидывал, как ему выкрутиться. По обычаю, откупали в первую очередь старших, ожененных. Согласно этому обычаю, Савелий должен был направить в ополчение самого младшего - Павла. Но Павел был его любимцем: он баловал его больше других сыновей. Никому так желанно не передавал свой опыт кузнец, как ему. Ни с кем так ласково не обращался, как с ним. Никого не баловал такими дорогими подарками, как его. Справил ему коня, сафьяновые татарские сапоги… Хорошо было бы откупить не только предпоследнего сына, Карпа, у которого жена была на сносях, но и этого, любимца Павла.
Однако, чтобы откупить обоих, требовалось свести со двора, кроме лошадей, ещё обеих коров и выставить на торжище сундучное добро, оставив все свое большое семейство на положении голи перекатной. Серьезный хозяин такого допустить не мог. "Хошь-не хошь, - подумал, - а Павлуню придется отдать в посоху…"
Догадываясь, о чем размышляет отец, Павел вдруг пал перед ним на коленки, с хрустом подмяв под себя свежий снег. Умолял отца откупить его, то припадая лбом к обшитой кожей головке отцова лаптя, то поднимая на него взгляд синих, как молодой ледок, глаз.
- Да ты встань, сынок! Охотно бы откупил, да не на что. За Карпа отдам коней, а за тебя что сбыть?
- А коровы, а сундук с поневами братниных женок и с холстами?
Савелий покачал головой:
- Без молока детишек оставить?
- Не погуби, батюшка! Боюсь войны! Убьют там меня…
Порывом ветра по шишковатому, белому от снега двору понесло клочья снега, соломы. Колесом прокатилась сухая коровья лепешка. Савелий зябко повел плечами. "О Господи! - смотрел на сына с чувством острой жалости. - В самом деле, кто знает, суждено ли Павлуне вернуться с поля боя живым?.." Он, в некоторой растерянности, хотел отступить на шаг, чтобы побудить Павла подняться с колен, но тот вцепился обеими руками в его лапти, стал целовать голени.
В это время из кузен один за другим вышли старшие сыновья - Миняйка, Иван, Карп: все в захватанных колпаках, в запонах из кожи. Еще из дверей они увидели кузнецкого старосту, поняли - тот неспроста пожаловал, - но подойти постеснялись. Когда же староста отбыл, двинулись к воротам.
- Ишь, как обнялся с батьковым лаптем! - насмешливо сказал Миняйка, вцепившись здоровым глазом (другой повредил в лесу, наткнувшись на сучок) в коленопреклоненного и согбенного младшего брата.
- Видать, леготу какую-то выспрашивает, - предположил второй сын, Иван.
Третий, Карп, ничего не сказал - лишь часто-часто заморгал, предчувствуя беду.
Отец меж тем взял Павла за плечи - встряхнул с силой. Когда старшие подошли, Павел уже не плакал. Отвернулся от братьев, рукой отирая слезы. Савелий обескураженно поведал о наказе князя и бояр брать в посоху от каждого семьянина по одному сыну от двоих. Так что ему, Савелию, придется отдать двоих.
Миняйка и Иван, сообразив, что боярский наказ их не затронет - у каждого из них давно уже свои дети - выслушали отца спокойно. А Карп вздохнул с каким-то пристоном. Он был женат, но детей у него ещё не было. Правда, молодая жена его была уже на сносях, но это не меняло дела. Ему не миновать идти на войну…
- Стало быть, Павлуха наш не хощет брать в руки рогатину? - спросил Миняйка, вспоминая недавнее его коленопреклонение перед отцом.
- Можно подумать - ты рад взяться за оружие! - буркнул Павел.
- Куда мне - кривому! - оскалился Миняйка. - Острие направлю на ворога, а кольну своего. Нет, я так и так не кметь1.
- А я - кметь? - надрывно крикнул Павел, резко обернувшись. - Я, по-твоему, зверь, чтоб убивать людей?
- Не шуми, тут тебе не торжище, - заметил Миняйка. - Молод ещё шуметь-то на старшего. Никто не рек, что ты зверь. Что ж, по-твоему, мне идти на брань или Ивану? Ты холостой, у тя и детишков-то нету…
Иван подхватил:
- Среди нас дураков нет, и все мы знаем, кому идти воевать. И неча увертывать! Ты пойдешь, а не я и Миняйка!
Савелий свел брови - не терпел семейных ссор:
- Нишкни! Не хватало вам ещё подраться! Не допущу распрей…
Наступило молчание: всем был известен суровый отцовский норов. Спустя минуту Савелий помягчел:
- Уж и не знаю, чем вас утешить. Одного-то откуплю лошадьми, а вот другого - нечем, ну никак нечем!
Вернулись в кузни. Горны успели поостыть, и во всех трех шумно, с прихлопом, заработали кузнечные мехи. Сунув клещами кус железа в жар, Савелий по-стариковски тяжело отступил, присел на куцую, до лоска затертую, скамейку. Разгорающийся в горне жар высвечивал на его крутой, под колпаком, медной лобизне густую сборку морщин - печать изжитых лет и очередной заботушки. Как выручить Павла, любимого сынка? (Тот стоял у рукояти мехов и накачивал воздух с остервенением, зло.) Не удастся выручить - не только Павла обидит, но и себя накажет. Случись, убьют в бою - Савелий не простит себе, изведется в муках запоздалого раскаяния…
Выхватив клещами раскаленный кус железа, Савелий мягко положил его на наковальню, под злые удары сыновней кувалды. Искры - снопами наземь, на обутку, на толстокожий запон. Отмолотив, распаренный Павел швырнул кувалду на пол - и вон наружу. "Рвет и мечет, рвет и мечет, - подумал Савелий. Дерганый какой-то… Эх, кабы было серебро! Рази пожалел бы?"
Освежась на морозном воздухе, Павел переступил порог.
- Почто, сын, так убиваться? - сказал Савелий, жалеючи Павла. Знаешь сам - нет, нет у меня серебра!
- А я и не прошу, - ответил тот с раздражением. - Токмо, батюшка, попомни - лучше в петлю залезу, чем на войну…
Савелий замахал на сына руками:
- Такие думки, едреныть, брось, брось! Грех заводить такие думки!
Павел вновь ухватился за рукоять мехов - закачал резко, зло.
- Они, думки-то, сами лезут в голову! - бросил через плечо.
"Ишь, нахал, чем вздумал испужать отца… - размышлял Савелий. - В петлю… Чего доброго, и впрямь полезет!" Как его успокоить, умягчить? Само собой вырвалось:
- Обожди, сынок, - посоветуюсь с твоими братьями - глядь, и тебя откуплю… Коров, овец продам - перебьемся как-нибудь до весны…
Улыбнулся сын - словно солнце выглянуло из-за туч. "Батюшка, да коль бы так-то… да я…" - от радости Павел не знал, как отблагодарить отца за обещанную милость.
В другой кузне старшие сыновья, Миняйка и Иван, обмолвились меж собой:
- Не знаю, как тебе, Иван, а мне дак лошадей сводить со двора, как сердце отдать. Без них - ни за дровами в лес, ни за водой в реку, ни за сеном в луга.