Эстер на год старше Люси, у нее темно-рыжие волосы и лицо сплошь покрыто веснушками, но в свои шестнадцать она еще довольно худа и угловата. Красавицей, как Люси, с которой, увы, ее постоянно сравнивают, она никогда не станет. Когда девочки повзрослели – а они уже служат у Анны шесть лет, – Эстер стала еще и очень обидчивой. Не совсем понятно, сознает ли это она сама, но Анне порой приходится нечаянно подслушивать, как, разговаривая с Люси, она злится; кроме того, из них двоих замечаний Эстер заслуживает чаще: то со стиркой не справится, то постель застелет не так, как надо, то пошлешь ее с поручением на пятнадцать минут, а она полдня где-то прогуляет. Анне частенько приходит в голову, что в доме у нее обитают две феи: только одна добрая, а другая не очень. Но не вечно же они будут с ней жить. Обе девушки – сироты, и Анне, их хозяйке и опекунше, скоро придется подумать об их приданом. Она переводит взгляд на Эстер, и та сразу опускает полыхающие скрытым огнем глаза в тарелку. Еще неизвестно, захочет ли кто взять за себя такую.
– Меня не волнует, чья это работа, – говорит миссис Уиллс, – Завтракайте поскорей, а потом марш наверх, вскрывать дверь миссис Брискоу: одна будет ее отвлекать, а другая найдет ключ, иначе учтите, на рынок сегодня не отпущу ни одну, ни другую.
– Слушаюсь, мэм, – в один голос почтительно откликаются те.
Хотя девушек она уже отчитала и теперь стоит спиной и помешивает что-то в булькающем котле на печи, видно, что миссис Уиллс все еще не успокоилась. Анна догадывается, в чем дело, и пытается избежать грозящего ей выговора с помощью отвлекающего маневра.
– Надо бы заказать еще один ключ. Спрячем куда-нибудь, чтобы она не знала, и если снова запрется, дверь легко будет открыть. Пригласите, пожалуйста, сегодня слесаря.
– У нас нет на это денег.
– Уже есть.
Миссис Уиллс стучит деревянной ложкой о край котла, где готовится рагу на обед, и кладет ее в сторону. Потом поворачивается к Анне, и та сразу видит, что маневр ее не удался.
– Интересно, где это вы шлялись всю ночь? Хоть бы предупредили! Я чуть не умерла от страха!
Экономка миссис Уиллс превосходная, хотя несколько строгая; она живет в семье Анны со времени их переезда в Лондон, но Анне порой хочется ей напомнить, что ей уже не двенадцать лет и что она как-никак ее хозяйка.
– Ходила навестить юного Мэтью, ученика мистера Полка.
– И просидели у него всю ночь?
– Я не могла уйти, пока он не умер.
Миссис Уиллс хмурится. Люси обменивается с Эстер тревожным взглядом.
– У него была оспа, – успокаивает их Анна, – А мы оспой все переболели. Для нас это не опасно.
– А разве не опасно, когда женщина по ночам ходит по городу одна?
– Я стараюсь ходить только по освещенным улицам. И у меня всегда с собой нож.
– Нож с собой не только у вас. Только на прошлой неделе нашли мертвым викария, прямо возле Судебной школы. Его обчистили с ног до головы и перерезали глотку от уха до уха.
– Миссис Уиллс, не при девочках, прошу вас...
Экономка сбавляет тон, но позиций не сдает.
– Скрывать от них правду – не значит сделать их жизнь более безопасной, а вот круглых дур из них сделать можно. Дня в этом городе не проходит, чтобы кого- нибудь не ограбили или не убили. Вашему отцу следовало быть осторожней, да и вам тоже не мешает.
– Я просто хотела облегчить страдания бедного мальчика.
– Вы думаете только о своих пациентах, а на других вам наплевать, – не сдается миссис Уиллс.
– Неправда, совсем не наплевать.
Анна подходит к булькающему котлу и вдыхает исходящий из него аромат.
– Там что, говядина?
– Совсем недорого и заплатили... – теперь защищается миссис Уиллс.
Их доходы далеко не всегда позволяют покупать мясо.
– Пахнет потрясающе.
Долгие годы общения с миссис Уиллс кой-чему научили и Анну, она знает, что лучший способ задобрить ее – это похвалить ее стряпню.
– Это на обед, – говорит экономка.
Она бесцеремонно гонит Анну от плиты, но брови ее ползут вверх, а губы складываются в какую-то затейливую улыбку.
– Ровно в полдень. Смотрите, не опаздывайте.
Ученик аптекаря за стойкой аптеки на Блэкхорс-элли поднимает руку.
– Прошу вас, миссис Девлин, помедленней, я не успеваю. Повторите, пожалуйста, последние три.
– Двенадцать скрупул бакаутовой муки, две унции розовой настойки и сарсапареллевый экстракт, шесть унций.
Гусиным пером он чиркает на клочке бумаги несколько загадочных знаков.
– Это все?
Она продиктовала ему уже не менее пятнадцати самых простых препаратов, каждый из которых состоит только из одного ингредиента. Анна любит сама составлять смеси, создавая для каждого пациента с его симптомами уникальные комбинации. Курс лечения мадемуазель де Керуаль будет состоять из некрепкого травяного слабительного, небольшого количества нашатыря, смешанного с розовой водой, – это для того, чтобы понизить жар и ослабить боли, и электуария, лекарственной кашки, – это средство готовится на меду – в сочетании с потогонными, такими, как бакаутовая мука и сарсапарелла: у пациентки нужно вызвать обильное очищающее и понижающее жар потоотделение. Как только больной станет немного лучше, последуют успокаивающие травяные ванны и умеренные дозы лекарства ее отца, состоящего из более чем двадцати травяных, цветочных и корневых эссенций.
Она утвердительно кивает, ученик аптекаря поворачивается и с клочком бумаги направляется в заднюю часть аптеки.
– Погодите, – говорит она, мысленно пересчитывая монеты в своем кошельке, – Прибавьте, пожалуйста, еще две унции макового сиропа.
– Хорошо, мэм.
Ученик аптекаря скрывается за занавеской. Пространство для покупателей со стойкой, перед которой стоит сейчас Анна, совсем крохотное: десять футов в ширину и не больше шести поперек. Дверной проем ведет в маленькую комнатку, в которой также имеется У-образная стойка, а за ней до самого потолка расположены полки. Из покупателей в аптеке только она, но все равно в ней кажется тесно. Все полки уставлены стеклянными и керамическими сосудами с сырьем, используемым в фармацевтическом искусстве: это нашатырный спирт и сушеные жабы, причудливой формы имбирный корень и корень пиона, пучки папоротника и птичьи гнезда, голубиные хвосты, ласточкины глаза и вороньи клювы, улитки и мышиные хвосты, а еще банка с бледно-золотистой жидкостью, на которой наклеена этикетка с невинной надписью: "Щенячьи воды".
Ученик аптекаря высовывает из-за занавески голову.
– Мистер Мюррей интересуется, не возьмете ли вы вместо макового сиропа лондонскую патоку. Он говорит, что она хорошего качества, он приготовил ее только вчера.
Лондонская патока – это сложная смесь, куда входит опиум и еще шестьдесят других ингредиентов. Когда-то еще давно, много веков назад, этот препарат был создан как универсальное противоядие. Когда же выяснилось, что в качестве противоядия препарат совершенно бесполезен, популярность патоки нисколько не пострадала, "Лондонская фармакопея" рекомендует ее при самых разных недугах, начиная от малярии и кончая пляской святого Витта.
– Нет, спасибо, просто маковый сироп, пожалуйста.
– Слушаюсь, мэм.
Анна смотрит в окно, видит в стекле свое слабое отражение и даже пугается. Сначала она вообще не узнает себя: на прозрачном, как у призрака, без единой кровинки, лице темные тени вокруг глаз, губы бледные, как у трупа. Интересно, какое впечатление она производит на других, если душевная ее истерзанность так отражается и на лице. Головная боль все никак не проходит. Боль теперь с ней почти всегда, боль – ее злейший враг, который лишь на время отступает, чтобы перегруппироваться и снова наброситься на нее с еще большей яростью. Только по утрам она ненадолго оставляет ее, часа на два или на три, теша надеждой, что день пройдет без нее. Но эта надежда, как правило, бывает тщетной: боль незаметно подкрадывается снова. Временами Анна о ней как будто забывает, но потом вдруг боль набрасывается так, что голова раскалывается: это похоже на удар молнии, от которого темнеет в глазах, и она понимает, что боль никуда не уходила, что она изводит ее уже несколько часов, что каждое ее усилие, каждое движение, каждое сказанное слово сопровождается страданием.
Анна пытается вспомнить, когда все началось. Нет-нет, когда Натаниэль был жив, этого еще не было, совершенно точно. Даже когда он подхватил оспу, во время долгих бессонных ночей у его постели – роковая болезнь свалила его в возрасте двадцати четырех лет – она не припомнит, чтобы головная боль так мучила ее. А Сара? Несколько месяцев, которые она провела вместе с дочерью, были счастливейшим временем в ее жизни. Но и это счастье было приправлено горечью: до рождения дочери Натаниэль так и не дожил. Она помнит, что много плакала, о да, она пролила много слез, особенно после того, как и Сара умерла от лихорадки, но головных болей тогда еще не было, нет. Это началось после смерти отца. Да-да, именно так, болезнь началась в прошлом году.