Казалось бы, за давностью невозможно распутать клубок совершенных и только готовившихся две тысячи лет назад преступлений. Но так может показаться только на первый взгляд. На самом деле воссоздать прошлое при наличии корректного (евангельского) описания или хотя бы представить основной стержень происходившего на дворе Иерусалимского Храма - возможно. Люди за минувшие тысячелетия ничуть не изменились, и именно поэтому можно по "незначительным" деталям, а тем более "странностям", не только восстановить психологический облик обвиняемой женщины, но и основные события ее жизни.
Читаем дальше:
Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его. Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания. Когда же продолжали спрашивать Его, Он восклонившись сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень. И опять, наклонившись низко, писал на земле.
Они же, услышавши то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди.Иисус, восклонившись и не видя никого кроме женщины, сказал ей: женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя? Она отвечала: никто, Господи! Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши.
(Иоан. 8:6-11)
Третью странность в этой истории с неудавшимся покушением на убийство можно выявить, ответив на вопрос: что мог эдакого написать Иисус, отчего книжники и фарисеи, признанные национальные праведники, начиная со старших, стали расходиться - постепенно? Не было ли их бегство связано с содержанием того текста, который появлялся на земле из-под руки Иисуса?..
Ответ в данном случае очевиден: появлявшиеся буквы складывались в слова некоего обличения ("стали уходить", "будучи обличаемы совестью". - Иоан. 8:9), но оно не было чем-то безличным, общим, иначе уходили бы группами - первый ряд, за ним, получив возможность увидеть написанное, разом следующий ряд и так далее. Уходить поочередно можно только в том случае, если описывались грехи каждого индивидуально, поочередно; процесс перебора присутствующих иным быть не может.
Несомненно также, что перечислялись грехи, для обличаемых особенно постыдные - и притом определенного рода.
Грех - это не только поступок, это прежде всего состояние души, состояние подсознания. Описаний греха существует множество, все они порождение человеческой руки и только одно начертано лично Богом, Его Перстом на каменных скрижалях на все времена - это Закон десяти заповедей (Исх. 20). Соответственно, по числу заповедей все дегенератизирующие человека поступки и желания можно разделить на десять (условно) категорий.
Женщину фарисеи обвиняли в нарушении заповеди седьмой - "не прелюбодействуй". Следовательно, Христос не мог обличать фарисеев в нарушении никакой иной заповеди, скажем, заповеди "не кради", потому что в таком случае это непременно было бы воспринято как повод к препирательству о том, что красть-де грех не столь тяжкий, как прелюбодеяние: дескать, когда крадешь, хоть дети сыты, а в чужой постели расшатываются устои семьи, общества и - чего уж там! - самой вселенной. Итак, начертанные Христом на земле слова обличали присутствовавших в нарушении именно седьмой заповеди.
Могли ли приведшие женщину книжники и фарисеи быть прелюбодеями?
Их современники, услышав такое предположение, задохнулись бы от возмущения. Как такое может быть - ведь признанные же народом праведники?! Но собственное спертое дыхание - аргумент, убедительный только для самой толпы, для умеющих же наблюдать жизнь и обладающих аналитическим умом эта преданность, вообще говоря, свидетельствует, скорее, об обратном - об этих вождей неправедности. Итак, получается, могли?!
Напомним, что фарисеи - это функционеры религиозной иерархии, евреи, которые отстаивали национальную самобытность в противовес греко-римской культуре, возобладавшей в ту эпоху по всей тогдашней ойкумене - средиземноморью и части Европы. В лучшие для фарисейского движения времена их число не превышало 6 тысяч человек на все многомиллионное население этнических евреев и людей других национальностей, примкнувших к иудаизму. Фарисеи беспрестанно молились, постились, безукоризненно соблюдали праздники и связанные с ними обряды, отдавали все свои средства на религиозную проповедь - поэтому не удивительно, что слова Иисуса о недостаточности их праведности для вхождения в Царствие Божие (Мф. 5:20) производили на тогдашнюю публику сильнейшее впечатление.
Книжники - это не просто люди, которые умеют или учатся читать книги. Это нечто большее. Со времен пророка Захарии в течение почти 400 лет в Израиле пророков не было. В прежние времена именно пророки занимались нравственным воспитанием той части еврейского народа, которая хоть как-то следовала Духу Божьему. Но вот настали времена, когда, с одной стороны, учить стало как-то некого, а с другой, Бог не мог найти тех, кто принял бы на себя служение учить по Его призыву, - и пророков до времени Иоанна Крестителя и Христа не стало. Но люди, как та обезьяна перед зеркалом, воображавшая себя вполне полноценным человеком на основании надетых - пусть даже на хвост! - очков, решили поправить, как им казалось, Божью промашку. Роль учителей народа взяли на себя книжники, "люди Книги", как они себя не без гордости называли. Словом, название "книжники" указывает не столько на образованность и глубину проникновения в истинные закономерности жизни, сколько на профессию властителей умов - на способ добывания содержания и достижения положения в обществе. Стоит ли говорить, что у тех толп, которые чуть позднее с одобрением следили за распятием Христа на Голгофском кресте, книжники, наряду с фарисеями, почитались за совесть нации?
Итак, блудодействовала или нет "совесть нации"? Вопрос этот, как уже было сказано, несомненно, вызвал бы взрыв гнева у публики тех времен. Блудодействовала. Как блудодействовали способные на то жрецы и священники всех времен и народов, о чем мы узнаем из наблюдений сегодняшнего дня, и изучая мемуары очевидцев ушедших в прошлое эпох. Люди с веками не меняются.
Книжники и фарисеи, очевидно, блудодействовали не только в душе, но и буквально, во всяком случае, те из них (возможно, немногие), которые физиологически были на это способны.
Они просто иначе не могли - истинная верность, основанная на любви, возможна только во Христе. Поэтому у Христа, несомненно, было достаточно материала, чтобы начертать на песке в терминах седьмой заповеди нечто такое, отчего книжники и фарисеи, "обличаемые совестью", настолько спешили скрыться, что им и в голову не пришло напомнить о побиении камнями ими приволоченной женщины…
Вообще говоря, в этом эпизоде фарисеев интересовала не столько женщина, сколько Христос. (Женщина была лишь материалом. Другое дело, что она не была на дворе Храма человеком случайным.)
"Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его".
Глубинный уровень ненависти фарисеев и книжников к Иисусу очевиден - это невозрождение сердца; на уровне же эмоций (подсознания) это, среди прочего, устрашающая их перспектива утратить низкопоклонство и преданность масс. Христос справедливо обличал их (Лук. 11:43; 20:46; Мк. 12:38) в том, что возвещаемые ими лозунги о защите истины, сохранении унаследованных от предков традиций, забота о благополучии народа и т. п. - не более чем словеса, игра, кощунственный спектакль. Естественно, комедианты-фарисеи не могли сосредоточиться на рассмотрении того, Кем же Иисус из Назарета был на самом деле, их заботило только "найти что-нибудь к обвинению Его". Выискать что-нибудь они собирались, не только не осмысливая сути нарастающих на Его жизненном пути событий, но даже и не выискивая какой-нибудь Его поступок, якобы двусмысленный; а просто устроив провокацию - "искушая Его".
Провокация была задумана хитроумно: если бы Христос, основываясь на свидетельствах (а их было более двух, как того и требовал закон Моисея), сказал: "Да, в соответствии с законом Моисея женщину надо казнить", - Его бы обвинили в том, что Он не подчиняется римским властям (евреи не имели права совершить ни одной казни без утверждения приговора римским наместником) и потому - бунтовщик и опасен для кесаря, римского народа и еврейской нации. А если бы Иисус сказал, что женщину нужно отпустить, то Его обвинили бы в неуважении к закону Моисея, мнениям популярных богословов и в пренебрежении свидетелями (фарисеи - у-важ-жаемые люди), а это означало лишение Его в глазах народа статуса пророка и присвоение Ему другого - богохульника.
У Иисуса не было возможности сказать ни "да", ни "нет". И, как следует из повествования, Он и не сказал. Более того, Он без единого слова теологической проповеди возвысил еще одну душу на более высокую ступень спасения.
Все, что Он ей сказал, было:
- Женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя?..
Такую проповедь трудно назвать продолжительной.
Но разве дело в словах? Смысл всяких слов определяется прежде всего интонацией, тоном, предварением неких последующих слов. (В данном случае в них подразумевалось: "И Я не осуждаю тебя".) После бегства "совести нации" со двора Храма женщина сказала Ему: "никто, Господи!"
Занятное, согласитесь, обращение к незнакомому мужчине, умеющему писать на земле…