- Ну что же, я рада, что наконец-то там находится наш человек, посол, свидетель всех предпринятых Карлом действий. Я думала еще и о Кшицком…
- О нем? - удивился Алифио.
- А почему бы и нет? Он достоин того, чтобы мы не забывали и о нем. Санта Мадонна! Неужто вы не знаете, что больше всего шумят всегда поэты? Это они увековечивают правителей или высмеивают их в своих ядовитых фрашках и пасквилях, скажем, таких:
Теперь он в замке восседает
И всем на свете угрожает…
- Светлейшая госпожа, вы знаете эти стихи? - удивился Алифио.
- Знаю, саro дороге, много вижу и о многом догадываюсь. Но всю свою жизнь буду делать только то, что хочу. И как хочу! Этому научили меня герцоги Сфорца, давние правители Милана и Бари… Поэтому епископ Мендзылеский поедет в Варшаву на похороны князя Станислава. А что касается Кшицкого… Подумаю, нельзя ли как-то задобрить и его…
Тот, о котором Бона с почтением говорила как о поэте и сатирике, должно быть, не ожидал, что через несколько дней его уединенный приют на улице Канонной один за другим посетят два гостя.
Сначала явился давний приятель Кшицкого, которого слуга тотчас же провел в просторную комнату, где за столом, погрузившись в бумаги, с самого утра сидел его господин. Усердно занятый сочинительством, поэт не повернул головы и встал лишь тогда, когда услышал робкий голос:
- Позволите войти?
- А, Моджевский, - обрадовался поэт. - Ну что же, милости прошу! Давно не виделись. Успешно ли трудишься в канцелярии Лятальского? Все разрешаешь споры сторон? Ну да тебе это на пользу! Тебя всегда занимала жизнь, ее дела. Теперь по крайней мере будешь знать, что в Польше творится.
- Я сыт этим сверх меры. С тем и пришел. Мой лучший друг Ян Бесекерский по приказу шляхтича убит на большой дороге. Убийца королевский суд ни во что не ставит.
- Этот поганый шляхтич будет предан позору.
- Он? А не… законы? Ведь убитый-то не имел герба. Убийца может остаться и безнаказанным.
- А ты, однако, смел! Чего ты, собственно, хочешь, Фрич?
Тот стал перечислять, словно хорошо выученный урок:
- Равных прав для всех, укрощенья дерзости и своеволия шляхты и магнатов.
- Довольно! - прервал Кшицкий. - Легко тебе не будет, таким, как ты, вечно ставят палки в колеса. Что до меня, то я вместо советов и поучений частенько пускаю в оборот насмешку и шутку!
- Я полагал… Слова твои острее меча, они подобны яду. Будучи королевским секретарем, ты вот уже восемь лет под боком у его величества.
- Ах! - вздохнул Кшицкий.
- И у королевы… - не сдавался Моджевский.
- Если бы! - простонал поэт.
- Они, должно быть, не знают о бесправии, обидах, причиняемых мужикам, мещанам? Откуда им знать!
- Ты мечтатель, живешь надеждой, - скривился Кшицкий. - Так ли, сяк, но я им ничего не скажу. Хочешь - скажи сам. Устрою тебе аудиенцию у королевы и…
Его прервал появившийся в дверях слуга:
- Краковский бургграф Алифио просит его принять. Кшицкий был так поражен, что стопка бумаг выпала у него из рук и разлетелась по комнате. Собирая их, он торопливо говорил:
- Проси! Проси!
В комнату не спеша вошел канцлер королевы. После слов приветствия приступил к делу:
- Ее королевское величество поручили мне передать вашей милости это письмо и передать, как доказательство своего к вам расположения, козла - охотничий трофей, добытый ею собственноручно в Неполомицах.
Кшицкий бросил беглый взгляд на королевское письмо и, не выдержав, воскликнул:
- Ни слова о вакантном епископстве в Пшемысле! Неужто я опять должен ждать?! Ты слышишь, Фрич? Королева, должно быть, не знает, что еще до ее приезда я заправлял королевской канцелярией! И пожалте, до сей поры меня держат в секретарях! До сей поры я молчал. Знал: всегда найдется кто-нибудь послушнее, угодливей меня. Но теперь вижу, Пшемысль того и гляди попадет в чужие руки. А мне ждать? Чего? Зачем?
Алифио развел руками.
- Не знаю. Королева и сама огорчена этой проволочкой.
- Неужто?..
- Я готов это засвидетельствовать. Разве она не поручила мне передать вам из Неполомиц…
- Меня занимает не королевская охота, а епископство в Пшемысле, - прервал его Кшицкий.
Однако, не обескураженный этим выпадом, Алифио продолжал:
- Королева всегда рада видеть вас на Вавеле. Весьма рада. Вы обо всем осведомлены, ее занимают ваши мысли, ваши суждения. Хотя бы, скажем, вот о чем: кто из краковских поэтов мог сочинить весьма обидное стихотворение о драконе, которое повторяет за стенами Вавеля стар и млад?
Но Кшицкий, не смутившись, пожал плечами:
- Не знаю. Право, не знаю, кто мог быть столь… неосторожен. Стихотворение это дошло до королевы?
- Так случилось, - подтвердил Алифио.
- Ну что же, похоже на то, что ее величество не умеет находить себе друзей. Это самый простой ответ.
- Королева была бы счастлива иметь при дворе единомышленников. Хотела бы единения… - продолжал канцлер.
- Против кого? Или… с кем?
- Против Габсбургов, как вам известно. Но еще и против тех, кто строит ей козни… Если бы вы захотели…
- Неужто? - уже явно иронизировал хозяин. - В такой борьбе даже отличный поэт Анджей Кшицкий обречен на пораженье. Но если бы на стороне королевы выступило бы какое-то уважаемое лицо, к примеру епископ. Ну скажем, епископ Пшемысля.
- Истинно так, - согласился итальянец.
- И не Моджевский - всего лишь писарь в канцелярии, - а Фрич, ученый муж, королевский секретарь…
- Истинно так.
- Тогда бороться с ее очернителями было бы куда легче, - закончил свою мысль Кшицкий. - Кстати… Правда ли, что Вольский, маршал двора королевы, не пожалел пяти тысяч червонцев, чтобы получить выгодную должность в Короне?
- Это ложь! - возмутился Алифио. - Ни о чем подобном я не слышал! Нынче в Кракове честным людям от сплетен покоя нет. Видно, кому-то это на руку.
- Уж не Габсбургам ли? - склонив голову, с едкой улыбкой спросил хозяин.
- Кто знает? Может быть, и так, - холодно отвечал Алифио и, поклонившись, быстро вышел.
- Повторит королеве каждое слово, - сказал, помолчав минуту, Фрич, но Кшицкий беззаботно рассмеялся.
- Не думаю. Как видишь, он ищет для Боны сторонников. Мы ему сейчас нужны.
- А он нам зачем?
- Бог ты мой! Если хочешь каких-то перемен, за тобой кто-то должен стоять. Весьма влиятельный к тому же. И этим кем-то может быть как раз…
- Королева?
- Как говорит ее канцлер, "истинно так". Королева… - словно бы шутя, но уже без смеха подтвердил Кшицкий.
Алифио сдержал слово, через несколько дней Фрич предстал перед Боной. В руках у королевы было его письмо об убийстве Бесекерского.
- Я со вниманием прочитала письмо ваше, - сказала Бона. - Но ведь - грабеж и разбой существуют на всех дорогах мира! И в Италии также.
- Ваше величество, речь тут идет не о разбое.
- А о чем же?
- О том, что голова ценится по-разному. Плебея за смерть шляхтича карают смертью, а шляхтич может отделаться выкупом.
- Почему?
- Потому что он рыцарь, проливает кровь в сраженьях.
- А мужик нет? Никогда?
- Вот и я задаю такой же вопрос. Разве убийство может быть наградой за военные подвиги? К тому же совершенное рыцарем?
- Санта Мадонна! Вы задаете странные вопросы. Вы уже слышали, должно быть, что гетман Острожский отбил угнанных в полон людей, а пан Тарновский одержал викторию над превосходящими силами врага?
- В Кракове только и говорят об этой победе.
- Да. Но наших рыцарей было так мало, что, как написал мне король, Тарновский долго пытался зажечь сердца своих бойцов жаждою битвы и наконец с горстью воинов кинулся навстречу несметным полчищам неверных. И разгромил их, потому что, как следует из письма, "боязнь за своих и за королевскую честь сердце его мужеством заострила". Санта Мадонна! Я никогда не читала у Макиавелли, чтобы страх мог заострить сердце мужеством. Удивительны ваши победы. Да и способы вести войну кажутся странными… И все же, - добавила она через минуту, - шляхтич, который вместо того, чтобы явиться по королевскому зову, предпочитает грабить на большой дороге, будет наказан. Отнесите свою жалобу в королевскую канцелярию. Я напомню о ней, как только король вернется. Мирное время должно быть свободным и от страха…
Король, уставший от битв и погони за отступавшим врагом, был счастлив, что наконец-то снова дома, в своих покоях на Вавеле. Отдохнув, он велел позвать всех детей, ласково побеседовал с Августом и с королевнами, Ядвигой и Изабеллой. Когда дети наконец ушли, Бона села рядом с королем и завела разговор о Ядвиге, спросив, заметил ли он, как за последнее время выросла и расцвела она, а когда король кивнул, улыбнулась и своими тонкими пальцами коснулась руки короля.
- Как хорошо, что вы опять с нами, в Кракове.
- Сейчас вы повторили то, что было сказано мною в первую ночь после возвращения.
Бона опустила глаза, смущенная воспоминанием первых радостных минут их встречи. Но длилось это недолго, она тут же принялась рассказывать о том, что случилось в его отсутствие: о смерти Станислава Пяста, о том, что на его похороны был послан епископ Мендзылеский. Король внимательно слушал, но поскольку казалось - не понимает, что Януш теперь единственный и последний правитель Мазовии, Бона сказала:
- Я просила епископа подарить Янунгу лик королевны Ядвиги, и, кажется, он разглядывал его с большим вниманием.
- Но ведь она еще дитя! - удивился Сигизмунд, без труда угадывая тайный смысл этого подарка.
- Разве? На портрете она выглядит солиднее, чуть старше…