2
Зуев делал записи в путевом дневнике.
Вошел Шумский:
- Василий, Вану пропал.
- Как?
- А вот так. Последний раз ушел к своим дня два назад - нет его. Сказано в Писании: храните себя от идолов. Заманили, заманили идолы остяка.
Прибежал казачонок Петька:
- Вашего остяка самоеды силком уволокли в свое становье. Бросили в нарты повязанного - ищи ветра в поле!
- В какое становье?
- Навроде бы в Небдинские юрты. Верст с полсотни отсель.
- Бывал там?
- Летошний год с одним казаком ездил туда. Там кумирня у них есть. Самих-то их не было. Летом к морю северному уходят.
- Не сказывали, за какую провинность?
- А чтоб церковь в тутошних местах не ставили.
- Далась им эта церковь! - в сердцах воскликнул Вася. - Что за наказание!
- С самоедами, знамо, шутки плохи, - подтвердил Петька. - Остяки все ж подобрее.
Атаман Денисов обедал, когда к нему прибежал Зуев. Комиссар особо не удивился.
- Эка невидаль. Дам я тебе другого проводника. Еще лучшего. Лошадь бы украли! А то инородца.
- Живая же душа.
- Не встревай. Не стоит того, - произнес атаман. - За молодостью все это говоришь. Какая ж живая душа у остяка-то? Натуральные записки пишешь. Но знай об чем. Умные люди почитают - засмеют. Самоеду ли, остяку свое племя завсегда дороже. Кровь к крови всегда пристанет. Норов у них злой и дикий. И хитрость звериная, и обман - вот душа их. Сырое мясо, свежая кровь - вот еда их.
Зуев слушал атамана молча.
- Уразумел? Знатного проводника тебе дам. Не хуже остяка. Опять же посуди: хочешь не хочешь, а волей не отдадут. Говоришь, в Небдинские юрты уволокли? Там Сила у них князец - этому руку в пасть не суй… Злобен!
Атаман слыл отменным служакой, умел разумно пользоваться властью. Ясашной податью самоедские князьки расплачивались исправно. А большего и не надо. Только так в мире и покорстве можно держать инородцев. Березовские старики до сих пор помнили, как его предшественник за малое неповиновение сжег на костре шамана из айвасидского рода. Самоеды разослали по тундре "священную стрелу", сигнал к восстанию. Сколько людей тогда погибло. Упаси господи! Атаман посмотрел на ружья, висящие крест-накрест на стене. Нет, нет…
- Жаль проводника, - сказал Зуев. - Малый славный… Ни за грош пропадет. Добра ему хотел, а вон как обернулось.
- Садись, обедай со мной, - пригласил Денисов, давая понять, что об остяке разговаривать больше не склонен.
3
Ерофеев, удалая голова, слушать ни о чем не хотел, как о том, чтобы силой вызволить Вану.
- Проси у Денисова отряд казаков - из-под земли остяка достанем. А ихнее племя кровожадное с потрохами смешаем. Наука им будет!
- Вот так ты и понимаешь науку! - рассердился Вася. - Негоже идти на самоедов с ружейным боем.
Когда он в отчаянии прибежал к атаману, и в мыслях не было просить в подмогу казаков. Единственно, в чем нуждался, - совете. Но Денисов ничего путного не сказал. А Шумский? Этому лишь бы в сохранности оставались чучела для кунсткамеры. Подосадовал на самоедов, что остяка умыкнули, и согласился на нового проводника: свет клином на Вану не сошелся. Пробормотал еще какое-то Цицероново изречение, мудрец.
Зуев не винил старика. Его понять можно. Стоит ли вязаться с инородцами, когда у команды иная цель?
"Только вышел я не в пору - пуля сделала свое…" Какие бесхитростные глаза были у Вану, когда он выкрикивал свою песенку о медведе. А может, не о таежном шатуне, о себе пел остяк, собственную судьбу предрекал?
- Трогаться, наверно, дальше пора, - сказал чучельник. - А, Василий? Чего зря время терять? Ну, случилось такое…
В русской печи томилась оленина. В избе жарко. Зуев, положив на колени тетрадь, быстро писал.
- Так что, будем собираться? - не отставал старик.
Вася не ответил, вышел во двор.
Петька грелся на завалинке.
- Айда со мной, - позвал Зуев.
Миновали огород, вышли к берегу Сосьвы.
- Дорогу на Небдинские юрты покажешь?
- Чего не показать?
- Запряжку оленей выводи завтра утром за околицу. Еду я прихвачу. Махнем?
Петька засмеялся:
- Почему не махнуть? Махнем. Наше дело служивое.
Наутро Шумский увидел на столе записку: "Други мои, ушел с Петькой вызволять Вану. Не берите в голову скверные мысли. Остаюсь - Василий Зуев".
Чучельник вздохнул: "Во, во, так и чуяло мое сердце".
Вышел во двор.
- Спаси тебя господь…
4
Изба гудела от комаров. Ладонь поднимешь - кровоточит. Лежа в постели, Шумский закидывал на лицо бороду: как сеткой укрывался. Ворочался, кашлял, вздыхал.
Какие чучела сделал - трехпалый дятел, гагра чернозобая, турпан, чагва. А бурундук? Оскал крысиный, а так и хочется погладить по шерстке. В кунсткамере сроду таких зверюшек не было, вот народ подивится.
Васька, Васька… Как подумает о нем, ничего не мило.
В церкви перед иконой Николы Чудотворца поклонился:
- Верни, святой, Василья Федорова Зуева. Не допусти ранней его погибели. Мало чего хорошего видел. Зла никому не принес, чист, не грешен.
Подслеповатый поп укорил:
- А ведь упреждал отрока.
Минула неделя, как Зуев исчез. Тяжело было на душе старика. Самые черные мысли лезли в голову.
Белые ночи стояли над Березовым. Непривычно.
Шумский шел к берегу Сосьвы, отсюда далеко видать. Отмахивался веткой от комарья - оно тут же темным облаком налетало - прислушивался. Тихо. Сосьва, словно молоком приправленная белесостью неба, сонно и влажно чмокала от рыбьего всплеска.
За стариком увивался Петькин пес Бурый с длинными ушами, похожими на оленьи варежки. Подняв острую морду, Бурый выл. Тотчас откликались березовские собаки - от двора к двору, в заовражье, в остяцкую слободу.
- Смолкни, проклятый, - смирял Бурого чучельник. Тот ложился рядышком, косил на старика глазом. Винился за несдержанность, за сочувственный вой. Голосом выразил и свою - по Петьке - и стариковскую тоску.
На дальнем конце Березова замолкала последняя псина - так замирает эхо - и опять лишь редкие всплески на Сосьве тревожили тишину. Тогда Шумский говорил Бурому:
- Ты не гневайся на меня. Я сам старый дурак. Недоглядел. Вот ты скажи: найдешь их по следу?
Бурый приподнял уши-варежки. Признал свое бессилие. Был бы помоложе - какой разговор. Не тот нюх ныне. И ноги не те. Все, кому не лень, пинают - кабы здох, кабы здох. На охоту не берут, какое там. Хорошо, Петька приласкал. А то - хоть погибай. Не от голоду, рыбы вдоволь. Жить без ласки и призора хозяина страшнее, чем смерть от голодухи.
Ерофеев редко появлялся. Повадился к одной вдове. Еще в питейном доме его видали. Казаки из городового березовского войска тянулись к нему - из ученой команды! Ерофеев не дурак! Сразу оценил свое положение, принимал уважительные чарки, на всякие расспросы отвечал охотно. Много кой-чего узнал в Палласовой команде.
На Зуева сердился. Кто же к самоедам бегает без ружья?
А в Березове ему нравилось. Чем не житье? Пуд ржаной муки - пять копеек, пуд говядины - двадцать копеек. Городок небольшой. Ожениться, корову, лошадь купить - чего еще надо?
- Осиротели мы с тобой, Ерофеев, - говорил Шумский. - Чего делать будем?
- Чего делать, чего делать… Вон сколько мы с тобой чучелов приготовили. Паллас спасибо скажет. А какую росомаху тебе подбил!
- Что росомаха - о ней ли речь? - Старик прислонился к печи, слезы катились по щекам, по бороде.
- И я б с тобой поплакал за кумпанию, - спокойно сказал Ерофеев, - да слез нет.
- Тебе чего плакать? А я Ваську с купели знаю. Он мне заместо сыночка…
Отчего-то совестно стало Ерофееву. Вроде не провинился, а не по себе. Где они, эти дикие юрты? Наведался к крещеным остякам. Те запричитали, зацокали:
- Что тама нада?
- Парня бы выручить…
- Не выруцис. Тундра один ходить незя. Болота.
На минуту и хватило решимости.