- Давай дальше! - требовал Вася. - Чтоб все как есть… Без передыху.
- Уж передохнуть-то дай, - требовал Федор Зуев. - Пару оладушков съесть.
- He-а, - требовал Васька. - Мушкет заряжай!
И наставлял палку на отца.
День за днем. Год за годом.
Одно слово - заряжай. А какая расторопность требуется - руки так и мелькают, чтоб заряд произвести заложи пульку в мушкет, добей пульку и пыж до пороху, насыпь порох на полку. Прилаживайтесь! Бегом! На пузо! Бегом!
На затылке толстая коса, загнутая крючком кверху, над ушами букли, сальной помадой смазанные.
Стой! Дыханье затаи!
- Что есть солдат? - вопрошает капрал.
Что есть солдат… Отчубучь так, чтобы каждое слово слышалось в разрядку, а в отдельности не выпирало, как не должен выпирать солдат брюхом из строя.
- Имя "солдат" содержит в себе всех людей, которые в войске состоят… от вышнего генерала до последнего мушкетера, коннаго и пешаго.
Солдатом становишься, когда левую руку кладешь па Евангелие, правую тянешь вперед в салюте.
- Обещаюсь служить верой и правдою… послушно… во всем поступать, как честному и храброму солдату надлежит.
Это не присяга - сама судьба: служи до скончания века государю, а ослушаешься - будешь посажен в "железо" или смертно бит.
- Тебя били, бать?
- Бог миловал.
- А как мамку нашел?
- Так и нашел. Что за гвардеец, ежели невесту не отыщет. Это не гвардеец, это лапоть, - хохочет Федор. - А наше дело такое…
Полк размещался в Загородней слободе. Были тут и казармы, и деревянные избы-светлицы. Поротно, дом к дому, словно в строю.
Возле слободы открыл откупщик Саватеев питейный дом. Торговал анисовой водкой, пивом. Даже бильярдную приспособил, на европейский лад. Питейный дом назывался "Звезда". Там и служила Марья на мойке посуды.
На дворе - шум и гам. Подводы, фуры, колымаги; к "Звезде" больше приохотились ямщики, сапожники, ткачи.
Родителей Марья не знала. Отца помещик за малую провинность загнал в Сибирь, а мать рано померла. Откупщик Саватеев и сторговал у ижорского помещика девочку-сироту.
- Дальше, дальше, - торопил Вася.
Тут черед Марье наступал:
- Ой, господи, да что вспоминать. (А сама, хлебом не корми, любила вспоминать.) Как подросла, так ямщики привораживали - песнями. Голосистые бывали. Хвастливые такие песни, все больше купеческие: "А шапчонки-то собольи, собольи, астраханские кушаки полушелковые…" А мне, сынок, Федор показался. Увидела его в строю - сердце и обмерло. Ну потом что? Явились к Саватееву, в ножки поклонились. Благословил.
Марья и Федор вспоминали, как крестили Ваську в церкви Успения Пресвятой Богородицы на Сенной. Крестным был земляк Федора Ксенофонт Шумский.
Шумский - свой человек в семье солдата; частенько наведывался в слободу - приземистый, борода до пояса: водяной не водяной, домовой не домовой.
Дернет Вася крестного за бороду - тот щекочет, повизгивает от полноты чувств.
Мальчик колотит кулачками старика.
- Чокот, чокот, щекотушечки! - по-детски заливается крестный.
Детей у него не было. Как-то Марья спросила:
- Не надоело бобылем ходить? Заимел бы ребятенычка.
- Девки за малый рост презирали, вот и остался как перст, - отшутился Ксенофонт. - Крестник Васька чем плох? Восприемник от купели я ему.
В летнюю пору, когда Васе исполнилось пять лет, взял его Шумский на прогулку в ближний лесок. Набрал валежника, разжег костер, приладил к огню медный котелок. Заварил кипяток черничным листом, угостил леденцовым сахаром.
- А вот ответь, Васька, - спросил Шумский, - пошел бы ко мне в сыночки, когда б отца с мамкой не было?
Вася выплюнул леденец.
- Не надувай губы. Я ж, дурачок, к примеру.
- Сам дурак! - осерчал мальчик. - Не нужны твои леденцы.
- Ох, малóй гордец! Незадаром тебя крестил.
Он мелко-мелко прихлебывал чай, погрустнел.
- Я, Васенька, к примеру сказал. Не серчай на старого хрыча. Это тоска моя говорит. Один-одинешенек. Помню, еще бабка моя сказывала сказку: "Жил-был дед, а внука нет. Внук не родился, дед удавился…"
- С тоски? - спросил Вася.
- С тоски…
2
В ту пору в Санкт-Петербурге было несколько вольных школ. Кому воля, тот и открывает класс для учения. Одну школу держал отставной поручик, другую спившийся дьячок, третью церковный сторож.
Ксенофонт Шумский служил в академической кунсткамере подельником, изготовлял чучела птиц и зверей. Это был старик веселого нрава, не по годам шустрый, весьма начитанный, любящий щегольнуть изречением самого Цицерона из его диалогов "О должностях". Что-нибудь вроде того, что есть люди расточительные, кто проматывает свое состояние на пирушках, а есть те, кто поддерживает друзей и берет на себя их долги. Шумский не был охотником до пирушек, а друзей поддерживал. Вот и решил, хотя и не за бесплатно, открыть вольную школу. Такса такая: за чтение - шесть рублей в год, за письмо - вдвое больше, да помесячно по рублю. Руководствуясь же цицероновым наставлением, пообещал Федору Зуеву:
- Васька как подрастет - возьму в свою школу. Денег брать не стану. Казенный ты человек. Опять же тверяк. А тверяк - что свояк. Ну а главное, крестник.
- Это бы отменно, - радовался солдат. - Наши деньги какие - слезы. Сколь детишек солдатских пропадает зазря. Спровадят нашего брата на феатр военных действий, а ребят куда?
Марье такие разговоры - как ножом по сердцу, беду еще накликают.
- Ты, Ксенофонт, скажи лучше, отчего за письмо так дорого берешь?
- А за бороду платить… Налог.
- Борода что трава, скосить можно.
- Кому как. У иного борода выросла, а ума не вынесла.
Доволен Федор. Обучит крестный сынка. Только б не помер к тому времени старик.
В сентябре 1762 года короновалась Екатерина II. Объявила себя полковником лейб-гвардии Семеновского полка. По такому случаю семеновцам, а они больше всех кричали за новую императрицу, поднесли рейнского вина, на роту выдали по жареному быку.
Санкт-Петербург озарился ночными огнями, на всех углах зажгли плошки с фитилями, пушки палили с фрегатов и со стен Петропавловской крепости.
А на Царицыном лугу - праздник!
Шумский позвал Марью с Васькой поглядеть на диво.
Мимо деревянного амфитеатра, где сидела царица, в плотном строю вышагивали гвардейские полки.
- Хорошо, бравые, идут, - восхитился Шумский. - Аж земля колготится. Вот и ты, Васька, подрастешь, в параде пойдешь. Так и стукотит, скажут, так и стукотит палочками. Кто таков? А Зуев. Чей крестник? А то не знаете? Ксенофонта Шумского, кунсткамеры чучельника ея императорского величества.
По Царицыному лугу - география планеты предстала. Все обитающие на ней народности, от древности до нынешней поры, явили свой боевой лик и дух. Резво проносились запряженные в шестерки колесницы и возки - римские, турецкие, эфиопские, индийские… Сияли мечи, медные зеркала щитов, каски, изогнутые у переносья птичьими клювами, копья, мушкеты. Воины, одетые в латы, чалмы, фески, рыцарские доспехи, смиряли бег коней. Амазонки в туниках и матерь славян - киевская княгиня Ольга. Взмахнула рукавами, голуби взмыли в небо Санкт-Петербурга. Шут в игрушечной тележке кнутовищем погонял трех ленивых ослов, перевитых цветными лентами. Карла подпрыгнул, встал на руки, потешно задрыгал коротенькими ножками в шароварах. Толпа грохнула от хохота. Карла швырнул в зевак денежную мелочь. Ваське грошик достался, а Марья убивалась, что копейки с травы не подняла.
На одной из колесниц - страшилища, закутанные в медвежьи шкуры. Окровавленные рты, а из уголков - свирепые клыки. Нелюди. Уставились на толпу, набычились, буркалы так и бегают, выискивают, в кого бы клыки вонзить.
- Самоеды, - поясняет Шумский. - Племя кровожадное, человечиной питающееся, кровью умывающееся.
- Страсти, - ужасается Мария, - нешто есть такие?
- В стране сибирской. Идолам поклоняются.
Вася ткнулся матери в подол:
- Бо-о-я-язно.
- Дурачок, батька разве даст тебя в обиду?
Над лугом затрещали петарды, вспыхнули разноцветные огни фейерверка.
"Санкт-Петербургские ведомости" извещали на другой день: пополудни в начале шестого у Сенного моста актеры сыграют комедь с выпускными куклами. Представляют сказку о Бове-королевиче и королевне Дружевне.
Марья взяла Ваську на представление. Куклы пели под рожок и флейту, кололись копьями, бились мечами.
На ротном плацу Вася рассказывал ребятишкам виденную историю. Гренадеры, сидящие рядышком, дивились:
- Гляди, как памятлив. Зуевский, что ли, сынок?
Тогда и повел солдат Федор Зуев сына в вольную школу Ксенофонта Шумского.
Вольная школа - кособокая сторожка из нетесаных сосновых бревен о двух слюдяных окошках. Два стола, две скамьи, а учеников шесть человек, от восьми до двенадцати лет.
Сел Васька рядом с Илюшкой Артамоновым, купеческим сыном. Он так сразу Ваське и назвался: "Я сын купеческий, а ты чей?"
- Солдатский.
В перерыве Илюшка устроил Ваське ерошки - пальцами теребил волосы против шерсти.
- Стань во фрунт!
Васька осерчал:
- Мой батька как стрéльнет в тебя из мушкета.
Артамонов положил лапы на Васькины плечи, придавил, просунул его голову между своих ног, забарабанил по спине:
- Бей дробью, енерал на подставе.
Увидел Шумский:
- Артамонов, чего забижаешь солдатского сына?
- Так ерошки.