5
Отыскав в верховьях Байтугана несколько нефтяных ключей и нанеся на карту их расположение, Зуев возвращался на постоялый двор. Тропа огибала берег реки в зарослях острой осоки, ныряла в заводь, вбегала на пригорок. С час назад прошел дождь, Вася промок, изрезался об осоку, но был счастлив: несколько черных родничков обнаружил. На язык даже взял жидкость. В ней преобладал вкус дегтя, губы горчили, не мог слизнуть вязкий жирный слой.
Тропа вывела на поляну. Зуев разбежался и всем телом плюхнулся в свежеумытую траву. Так и лежал, раскинув руки. Лицу щекотно, руки горели, и было приятно ощущать прохладную влагу. Услышал шаги, вскочил и увидел морду мужика в крупных рябинах оспы. Рябины расплылись в сплошное пятно, острая боль в затылке свалила наземь.
- Еще один! - раздался вопль.
Заломили руки. Вася дернулся и получил сильный удар в нос. Кровь залила рот, шею… Рябой мужик ногою, обутой в лапоть, бил мальчика в живот, в пах, по ребрам.
Очнулся в дровяном сарае. Сквозь бревна пробивался свет. В противоположном углу лежал на спине связанный мужчина. Это был служивый с разбойной мордой.
Тошнило. Ныла башка, мокрая рогожа холодила тело, затекли пальцы.
- Эй, патлатый! - позвал Вася.
- Ну.
- За что нас сюда?
- А беглые потому.
- Да какой я беглый?
- А ежели не беглый, что ж твоя команда не выручает? За достопамятностями они идут, тьфу.
Вася неловко повернулся, застонал.
- Не ной ты, - прикрикнул патлатый. - Тошно без тебя. Меня не так отделали - молчу. Давеча говорил, в Сибирь идешь. Вот и попрут в Сибирь. В оковах, в аккурат по ноге. - Усмехнулся: - Да тока далеко не уйдешь - хилый. Ямку-то при дороге выкопаю.
Как они накинулись! С каким остервенением бил рябой - за что? И этот патлатый, до чего ненавидящий у него взгляд.
- Эй, знатель…
- Отстань.
- Вишь, говорить не хочет.
- Злобный ты.
- А-а-а, какой добренький. Во, скажу: все беды от вас.
- Дурень ты. Чем тебя знатели допекли?
- А не они пишут указы, по которым хоть вой, хоть помирай?
Крепко, судя по всему, досталось мужику в жизни. Из таких выходят государевы ослушники. Сколько их встречалось в путешественной дороге от самого Санкт-Петербурга. Грязные, в рванине, звенящие цепями. Повернулось-то как? Сам теперь колодником пойдет долгим этапом. Поди докажи, кто ты есть.
Зуев не сдержался, прикусил губу, дал волю слезам.
6
…От резкого света раскрыл глаза.
- Ва-аська-а! Куда запропастился, а? - кричал Никита Соколов. - Подымайся. Паллас извелся, Шумский руки хочет на себя наложить.
Развязали Ваську, накинули на плечи душегрейку. Никита по-медвежьи облапил.
Студенты разглядывали младшего члена путешественной команды - нос распух, на губах запеклась кровь.
- Эк тебя помяли! - Разъяренный Соколов повернулся к старосте: - Кто посмел?
- Да разве ж знали, что ефтот господин…
- Я тебя счас на первой осине подвешу! - захлебывался в гневе Никита.
- Оставь его! - сказал Вася. И обернулся к патлатому: - Ну ты, чего разлегся? Вставай!
Староста дверь загородил:
- Ваше благородие, и эфтот ваш?
- Наш, наш! - упреждая студентов, вскричал Вася. - Егерь! Зверя бьет для коллекции.
Староста недоверчиво косился на студентов:
- Ваш, что ли? Аглицкого и берлинского доктора?
Прихрамывая, патлатый вышел из амбара.
- Ну, молись господу богу, что рядом осины нет, - поугрожал напоследок Соколов.
Староста отскочил подальше.
Вчетвером добрались до околицы.
- Крестись, бродяга, - сказал Никита патлатому. - Вышла тебе удача. Иди, куда шел. Да Ваську помни…
Служивый с разбойной мордой не трогался с места.
- А вот вы, господа-судари, говорили старосте, дескать, я есть егерь. Зверя бью.
- Ступай, ступай…
- Я ведь и верно стрелок. Возьмите с собой. Южным ветром пропеченный, морозом стуженный, солью морской просоленный.
- Разбойничек, - засмеялся Вальтер.
- Ерофеев я, - сказал патлатый.
На постоялом дворе Вася поведал о своих печальных приключениях. Выпил кринку топленого молока. Паллас, как истинный лекарь, налепил на Васины синяки чудодейственные примочки, приказал ложиться в постель.
- Вот еще! - Зуев ввел в горницу патлатого. - В отряд просится.
Паллас острыми зрачками вонзился в разбойную морду патлатого.
- Кто, откуда?
- Казак вольный. Дончак.
- А вольная?
- За волей и бегу в Яицкие степи.
- Семья есть?
- Не женатый, ваше сиятельство. Вот без ружжа что без жены. Будет ружжо - будет жена. Примкну к вам, ежели доброту поимеете.
Вася подал голос:
- Возьмите, Петр Семеныч. Его ж опять загребут.
- Ох, заступник! - сказал Паллас. - А чем за него поручишься?
- Жаль его. Пропадет.
- Стреляешь ловко? - спросил у патлатого Паллас.
- Стрелять… этому обучены.
Паллас оглядел спутников:
- Что скажете?
- Пусть идет, - согласился Шумский.
- Не сбежишь? - спросил Никита. - Вороват ты больно.
- А на морду чё глядеть? - отозвался Ерофеев. - Я, в придачу, и кашеварить, и плотничать, и телегу собрать, шину починить, чеку поставить… - Подлез под кибитку, подпер плечом и крутанул колесо. Смотрел на Палласа немигающим детским взором, всем видом выказывая полезность свою и открытость.
Ерофеев хоть и не понимал, за какой надобностью идут в Сибирь эти люди, но они ему пришлись по сердцу. Шумский - хитрец! - все пытался узнать, кто да откуда Ерофеев. Уж больно нахальный! Тот лишь отмахивался: "Какой есть, такой и пришелся, какой был, такой потерялся".
И верно: потерялись в далеком далеке молодые ерофеевские годы. Когда-то вместе с атаманом Кукиным разбойничал на Каспии. На остроносых стругах догоняли громоздкие купеческие баржи, отнимали добро. "Ку-ку", - лихо прощался с перепуганными купчинами атаман. Потому и дали ему имя - Кукин.
Носил тогда Ерофеев богатый, с барского плеча, кафтан, персиянские сапожки. Кроме шелкового, другого белья не знал. Случались штормы. Они не пугали Ерофеева. Он и точно был ветром пропеченный, солью морской просоленный.
Однажды на морскую шайку напал береговой сторожевой отряд. В схватке погиб атаман. Ерофеев бежал.
В небольшом волжском хуторе пристал к крестьянскому двору. Ухаживать за скотиной, лопатить огород наскучило - нет, такая жизнь не по нему. И опять подался в бега. Золотишко имелось, дошел до Самары-городка. Но долго быть тут поостерегся, двинул в Яицкие степи. Есть там старообрядческие поселения - бородачи не выдадут.
По дороге Ерофеева схватили.
- Значит, говоришь, потерялся? - не отставал дотошный чучельник. - Ну ничего, теперь науке послужишь - куда полезнее!
- Вы… наука… Наука? Я ж тогда Потемкин!
- Ну и дурень! - Вася засмеялся. - Потемки у тебя в башке!
Туры, телеги, измазанные глиной скубенты, их сиятельство с давно не бритыми щеками, в простецком вытертом кафтане, грязь под ногтями.
Ерофеев был уверен: обоз с их сиятельством - не без тайного умысла. Наука… Она высоко сидит, в Санкт-Петербурге, под смотром самой царицы. Наука звезды высматривает в подзорную трубу, сочинения разные пишет. А эти… тьфу! Шайка не шайка, бродяги не бродяги.
Вася вразумлял Ерофеева:
- Я, конечно, сбоку припека. А Петр Семенович, хоть и лопатой орудует, про все ведает.
- Все про все и я знаю, - усмехнулся Ерофеев. - Кто ныне чего не знает!
- Что, например, есть долгота?
- А как долгонько жрать да пить нечего, вот и долгота. Спасибо, что выручил, а наука там не наука - бог разберет.
Когда Шумский показал чучела, сложенные в фуре, Ерофеев воскликнул:
- Фу-ты, страх какой. Вроде живые, а глаз стеклянный. Это ж кого пугать?
- Таких дураков, как ты. Это не для испуга делается. Поглядит народ в музее, сразу уяснит, где какой зверь, какая птица водится в натуральном виде. Гербарии опять же, гляди. Для ботаники первейшее дело. Вот эти собирал Соколов, эти Вальтер, а эти малец наш.
- Сам-да-сам?
- Сам-да-сам.
- Я полагал, в лакеях у их сиятельства ходит…
- Нет у нас лакеев, - осерчал Шумский. - У науки нет лакеев, а одне служители. Одни поменее, другие поболее, кому что дано.
На столе, за которым работал Паллас, Ерофеев увидел несколько книжек петербургского Месяцеслова. Полистал.
- А можно, ваше сиятельство, почитаю сию книжечку?
- Читать-то обучен?
- Всенепременно.