2
Июльские вечера в Санкт-Петербурге теплы, влажны и убаюкивающи… Ложась в постель, Паллас размышляет: в России чужеземные имена, как правило, переиначиваются на местный, привычный лад. Петер Симон… Нет, нет! Отныне он станет величаться приемлемо русскому уху: Петр Семенович!
Петр Семенович Паллас, милостивые государи!
Натягивает на голову белый колпак. В глубине зеркала - курносое лицо. Здравствуйте, Петр Семенович! Как изволите себя чувствовать? Извольте: Петр Семенович ни об чем не жалеет.
Пусть старик ждет. Сын вернется! Ах, что загадывать! Пять лет - срок почти несбыточный! (Знал ли Паллас в ту минуту, что он возвратится в Германию не через пять лет - через полвека?)
Где-то далеко-далеко, возможно в самом царском дворце, слышна трехструнная скрипка. Голос ее печален. Оспа карает жителей столицы.
В хлопотах об экспедиции дни текли незаметно. Соколов и Вальтер готовили обоз. В команду зачислен подельщик кунсткамеры Ксенофонт Шумский.
Месяца за три до отъезда к Палласу нагрянул профессор Протасов. Разгорячен с мороза, прилепил, мурлыкая от удовольствия, ладони к кафелю голландской печи. Дернул слегка плечом - пушистая шуба стекла со спины, швырнул соболью шапку на подоконник.
- Петр Семенович, успели прочитать альбом Романовых трав?
Паллас ранее просил профессора о небольшой услуге - подготовить описание ромашки в сибирских гербариях. Как дивно и точно автор описал ромашку римскую - дал ей обозначение по-латыни, не забыл, как называется в просторечии: пуповка. А вот еще лекарская ромашка: сосонька. Баюкает слово. Ромашка голубая, а для россиянина - воловьи очи…
- Автор альбома со мною, собственной персоной. - Протасов распахнул дверь, шаркнул ногой в белом чулке до колен, точно дворецкий перед наследным принцем, вытянул из коридора за воротник мальчика. Последний жест выдавал в профессоре не дворецкого, а дюжего мужчину.
- Прошу любить и жаловать! Наш школяр Зуев. Малый юркий, шустрый, востроглазый, быстроногий, о чем свидетельствует его побег в морскую экспедицию капитана Чичагова…
Паллас натягивает на мартышечий нос проволочные очки, щурится, приподнимает очки к бровям, протирает веки - разглядывание столь диковинного малого требует особого усердия. Перед Палласом - белобрысый коротыш, с чуть удлиненным носом-лодочкой, веснушками по всей сияющей роже. Взгляд смелый, доверчивый.
Разглядывают друг друга, иностранный ученый и петербургский мальчонка о тринадцати годах.
- Альбом хорошо исполнен, господин школяр! - Паллас шевелит пальцами, и этот жест говорит: в работе, представленной ему, есть нечто особенно приятное.
Школяр Зуев. Так, так.
Протасов приподнимается с кресла:
- Петр Семенович, вот сего школяра рекомендуем в путешественную команду.
- Как звать?
- Василий Федоров Зуев.
- А лет?
- Без малого четырнадцать.
- Молод, что и говорить, Петр Семенович, - вступается за Васю профессор Протасов. - Пригодится в дальнем пути, поверь. В ботанике, в географии не по годам осведомлен. И стиль, стиль есть…
Палласу вспоминается, как русские называют ромашку - пуповка, воловьи очи, сосонька. Ему хочется назвать стоящего перед ним мальчугана "пуповкой"…
3
Неужели год прошел, как он в Санкт-Петербурге?
На календаре - июнь, год 1768.
Что ж, время зря не потрачено.
"Грамматик" Мокеев доволен его российским слогом.
Паллас знакомился с картами, сибирскими отчетами-донесениями служивых людей с мест предстоящего путешествия.
Еще Ломоносов, в бытность свою директором Географического департамента, немало размышлял о сибирской экспедиции. Землепроходцам, писал он, не поставлен предел проницательности, многое должна открыть смелость и благородная непоколебимость сердца путешественника. Палласа поразили эти простые и гордые слова.
Сердце путешественника - не это ли главное?
Как был обстоятелен, прозорлив сей ученый муж. Каменный пояс Урала заслонил от взора натуралистов то, что находится к востоку. Ломоносов составил "перечень предметов, до которых изыскания и наблюдения должны касаться испытатели натуры": изучать реки, озера, моря, состав воды, открывать полезные в медицине травы, звериные промыслы, нравы и обряды местных племен, вносить поправки в атлас.
Сибирь, Сибирь, Сибирь… Она необъятна, нема, таинственна. Еще совсем недавно историк Миллер замечал: "О древнейших приключениях этой великой части Азии основательного и обстоятельного сказать нельзя".
Господин историк заметить изволили верно! Вот и пришла пора начать обучение этой части Азии языкам географии, зоологии, ботаники. Кто же эту немоту преодолеет, как не наука?
"Младенческая страна", - говорили ему в Берлине. А Ломоносов как заявил о себе белому свету? И сколько людей идут за ним, обуреваемых страстью к познанию? Протасов, Румовский, Котельников - как они исполнены желания оказать чрезвычайную услугу отечеству, затянутому едва ли не за ближайшим поворотом мраком неизвестности, с потаенными недрами, малоизвестными народами.
Да только ли эти ученые! Вот двое студентов - как полны желания приблизиться к истине. Палласа поразил Шумский. Чучельник экспедиции нужен позарез - без чучельника шагу не ступить. Посоветовали Шумского, смотрителя кунсткамеры.
- Плоть немощна, а дух бодр, - твердо сказал старик.
- Подумай, тяжко будет.
- Свербит любопытствие землю увидеть, ваше превосходительство. А что скажут, сил меньше, чем у вас, так и вы не так сильны, как центурион Тит Понтий. Только бы каждый пользовался силами умеренно.
- Вон как! - воскликнул Паллас. - Цицерона читаешь?
- Нахожу в нем утешение.
Неказистый старичина, из "подлых", как тут зовут людей мелкого звания, но какой полет мысли! Центурион с окладистой бородой!
Вот и этот школяр. Пуповка… Альбом отменно сделан - в нем и ботаника в точном своем виде, и даже некая поэтичность. Василий Зуев…
А что, не взять ли его?
Правитель академической канцелярии Тауберт, однако, не разделил Палласова мнения.
- Господин доктор, не насмешка ли это?
- Над кем, над чем?
- Над здравым смыслом. Россия возлагает такие надежды на экспедицию!
- Что же, вы полагаете, что школяр не оправдает затрат академических?
- Не только затрат - чаяний. Ее императорское величество проявляет особый интерес к сему путешествию.
- В условиях моего приглашения, господин Тауберт, записано: обучать прикрепленных учеников.
- Да, но - студентов, студентов…
- Ум школяра не засеян предрассудками. Душа его не менее восприимчива.
Поначалу Паллас и сам не был достаточно уверен в своем решении. Вдруг заупрямился.
Советник Тауберт пожевал бескровными губами - напомнил Палласу земляного червя, отнесенного не к тому классу.
- Господин советник, у вас есть ученики?
- Под моим надзором университет, гимназия, - вспылил Тауберт.
- А один ученик - всего один, - вами выпестованный?
- Это досужий вопрос.
Разговор шел на немецком языке. Казалось бы, говорили два человека, которые должны хорошо понимать друг друга - не поняли.
Тауберт напыжился, махнул рукой.
Паллас самого Линнея переспорил - этому ли советнику тягаться?
4
- Дядь Ксень, дядя Ксень! - Вася стоял в дверях "алхимической" комнатенки Шумского, сиял всеми выступившими на лице веснушками, глазами.
- Ну? - повернулся к крестнику Шумский, перепачканный с ног до головы каким-то белым составом.
- В экспедицию зачислен! В Сибирь с тобой иду…
Ксенофонт Шумский вытер руки о фартук.
- Ну, крестник, удружил. Ныне у нас что? Четырнадцатый апрель - день Мартына, лисогона. Лиса кочует, перебирается в новую нору. Выходит, и мы с тобой в кочевье пойдем.