- Теперь уж поздно пробиваться в Португалию, - сказал Неккер, вскользь улыбаясь, как только за офицером закрылась дверь, - тебя уже узнали, Даниель. Ты популярнее даже Дьявола. Ты скоро станешь достоянием легенды, Даниель, и я тоже, быть может…
Тут вбежал секретарь. По его взволнованному лицу видно было, что ему уже доложили о неожиданном посещении. Он знал в лицо Барта, но не знал Неккера. Бросив на широкоплечего великана поспешный взгляд из-под прищуренных век, он пробормотал что-то невнятное и побежал к своей конторке.
- Запротоколируйте следующее, - приказал тщедушный седовласый посетитель; и то, что он говорил как власть имеющий, а страшилище из Сен-Клу молча, покорно стояло в сторонке, заставило секретаря содрогнуться.
- Пишите, - снова сказал седой человек. - Я, Оливер Неккер из Гента, сьер Ле Мовэ…
Перо выпало из рук секретаря, лицо его посерело.
- Это… шутка? - произнес он, запинаясь. Оливер тихо засмеялся.
- У вас еще будет время и возможность все проверить, господин секретарь, - сказал он, - пишите: сьер Ле Мовэ, граф де Мелан, сеньор де Крон, де Рувре, де Сенар, комендант Сен-Клу, профос-маршал Франции и советник короля… в сопровождении управляющего моего Даниеля Барта из Гента… Пишите же, господин секретарь! - прервал он сам себя, когда перо снова запрыгало в руке чиновника, - …сим объявляю во всеобщее сведение: государь наш и христианнейший король Людовик Валуа скончался…
Перо упало на пергамент; секретарь отпрянул от него, словно оно было из раскаленного железа.
- Пишите! - властно крикнул на него Неккер. Секретарь пополз обратно к своей конторке; лицо у него было почти желтое.
- …скончался вчера утром, сентября тридцатого дня, в лоне святой римской церкви. Я, Оливер Неккер, отдаюсь вместе с управляющим моим Даниелем Бартом и со всем моим и его имуществом без всяких предварительных условий во власть Верховного суда и передаю себя и его в руки высокого и нелицеприятного правосудия…
К вечеру на Неккера и Барта надели наручники и под конвоем ста солдат в полном вооружении отвели в Луврскую башню. Прокурор объявил коменданту замка сьеру де Сен-Венан, что, в случае побега заключенных, он понесет то самое наказание, к которому они будут приговорены судом. На другой день парламентские герольды всенародно объявили на площадях о смерти короля, об образовании регентства, о разжаловании, аресте и предании суду Ле Мовэ и его управляющего, о восстановлении в должности президента Ле Буланже. В башню к заключенным доносились крики толпы. Они не могли расслышать слов и спросили часовых. Один из стражников вышел, через некоторое время вернулся и передал им, что народ кричит: "Да здравствует король! Смерть Дьяволу!" Оливер улыбнулся.
- Вот видишь, Даниель, мой сложный расчет сведен к простейшей формуле!
- Какой странный богобоязненный народ, - сказал Барт и покачал головой.
На другой день, после торжественного восстановления в должности президента Ле Буланже, начался процесс. Велся он со всей строгостью, с жесточайшей доскональностью. Понадобилось шесть дней для того, чтобы лишь собрать весь обвинительный материал и распределить его между следственными комиссиями. На седьмой день обвиняемые впервые предстали перед судом, заседавшим в главной зале, которую черные торжественные мантии окутали словно флером. Только пурпур отороченной мехом прокурорской шапки ярко горел над возвышением, где сидел обвинитель. На президентском кресле с лилиями Валуа, которое казалось особенно черным под ниспадавшим на него горностаем, сидел старый Ле Буланже; волосы и берет на ястребиной его голове давали тот же контраст белого и черного. Обвиняемые присягнули в том, что будут показывать правду, только одну правду. Ле Мовэ заявил, что он в принципе принимает на себя полную ответственность за все действия своего управляющего и просил лишь об одном: не разлучать их до оглашения приговора.
- Оливер Неккер, - спросил президент, - был ли тебе известен указ регентства о твоем разжаловании, когда ты отдался во власть суда?
- Да.
Ле Буланже поднял голову в изумлении. После паузы он продолжал:
- А мое восстановление в должности было тебе известно?
- Да, - сказал Неккер с беспокойством, - но, господин президент, углублять эти вопросы, стоящие вне связи с процессом, было бы отнюдь не в интересах государства и регентства, между тем я вынужден отвечать на них в силу данной присяги.
Судья опешил и умолк. Черные мантии заволновались, зашелестели. Обвиняемых поскорей увели; было решено по возможности избегать публичных допросов, предоставив разбор отдельных пунктов следственным комиссиям, которые должны были свои протоколы, подписанные обвиняемыми, сдавать пленуму суда.
Неккера и Барта отвели не в Лувр, а в тюрьму Консьержери и рассадили по отдельным камерам. Правда, разделяла их только перегородка, не доходившая до потолка. Они не могли таким образом видеть друг друга, но могли разговаривать. Вместо прежних легких наручников их заковали в железные цепи, заканчивающиеся кольцом, надетым на левую щиколотку; а чтобы они не падали на ноги, их прикрепили к железному поясу, тесно обхватывавшему живот и тяжело давившему на бедра.
- Выдержу ли я эту пытку? - жаловался Неккер Барту.
Три месяца подряд проходила перед парламентом бесконечная вереница жалобщиков - епископов, аббатов и монахов, чиновников, купцов и крестьян, вдов и опекунов детей; этому не видно было конца, то была чудовищная симфония ненависти и жадности; целые кварталы, целые села предъявляли иски об убытках; у кого градом побило хлеб, у кого издохла корова - тот видел в этом дело рук Дьявола и предъявлял иск.
Суд не мог или не смел разбираться в том, кто из них действительно пострадавшие, а кто мошенники; ему слишком было ясно все чрезвычайное политическое значение этого процесса, благодаря которому парламент сразу мог приобрести небывалую популярность. И он удовлетворял все иски. Комиссии лихорадочно работали; в Консьержери ежедневно прибывали протоколы, где их с неизменным равнодушием, никогда не протестуя, подписывали заключенные. Скоро огромное состояние Неккера было целиком поглощено исковыми претензиями; тогда открыли муниципальную кассу. И лишь когда правительство категорически запретило продавать с торгов земли Неккера, по закону перешедшие в собственность короны, суд решил, наконец, объявить свое чудовищное исковое производство законченным.
- Еще один такой процесс, еще один осужденный Дьявол, - крикнул Барт через стену, - и все ханжи в стране будут жить припеваючи! Вот видите, мейстер, оказывается, можно спекулировать небом, и удачно спекулировать.
Ответа не последовало, и Барт забеспокоился. Он знал, что тщедушному телу Неккера не под силу выдержать те мучения, какие причинял железный пояс. Он знал, что тяжкие цепи, которые ему самому - сильному, здоровому гиганту - не причиняли большого вреда, натерли Неккеру глубокие, гноящиеся язвы на ногах; а благодаря железному поясу, сдавливающему живот, произошли, по-видимому, какие-то серьезные нарушения в его внутренних органах. В последние дни Оливер совсем не мог есть; его беспрерывно рвало. Слабость была так велика, что он не держался на ногах. Он тихо лежал на койке, жаловался редко; только ночью стонал иногда от боли.
- Мейстер! - окликнул его обеспокоенный Даниель.
Ответа не было.
- Эй, стража! Стража! - завопил Даниель и стал колотить цепью по железной двери.
Неккера нашли в глубоком обмороке. Тюремный хирург, с трудом приведший его в чувство, не мог предпринять никакого лечения, покуда не сняты оковы. Ключ от железного пояса президент днем и ночью носил при себе. Врач отправился к нему и потребовал снятия оков. В тот же день он был уволен со службы.
- Мне нельзя погибнуть здесь, Даниель, - жаловался Оливер, - народ верит только тому, что он видит собственными глазами!
Он попросил допустить к нему францисканского приора Фрадэна. Судьи изумились этой просьбе, но охотно пустили к нему самого известного и ожесточенного из его противников. Когда тюремщик затворил за собой дверь, Антуан, весь в слезах, склонился над койкой.
- Мейстер! - прошептал он. - Дорогой мой господин! Ради бога, что это все обозначает?
Оливер погладил руку аббата.
- Разве ты не слышал, отец Тоон? - усмехнулся он. - …Да здравствует король! Смерть Дьяволу!.. В этом все дело - это я ему обещал.
В стену ударили чем-то железным. Фрадэн отскочил.
- Мой Даниель, - успокоил его Неккер. Из-за стены донесся фламандский говор Барта:
- Ты должен добиться, брат Тоон, чтобы с мейстера сняли оковы. Это сейчас самое нужное и важное!
- Да, Фрадэн, - сказал Оливер, - это очень важно. Не то процесс переживет обвиняемого. А приговор непременно должен быть приведен в исполнение. Народ верит только тому, что видит собственными глазами!
- И если он не увидит Дьявола на виселице, - вставил Даниель, - то будет снова воображать его на престоле или около престола и уверует в это. Понимаешь, Тоон?
- Мой Даниель меня понимает, - тихо сказал Оливер, - и ты тоже, милый Тоон. Не расспрашивай больше, поскорее добудь сюда президента. Ключ у него, и он не выпускает его из рук. Ты теперь влиятельный человек. Используй все влияние для меня еще один раз. Поспеши, Тоон. Потому что и так уже поздно. - Он притянул аббата к себе так, чтобы Барт не мог слышать шепота, - и так уж повесят не целого Дьявола, а без одной ноги… Он их и тут надует… нет, я не ошибаюсь… гангрена…