Сен-Поль быстро обернулся и выставил вперед кулаки.
- Зачем вы явились сюда, господин брадобрей? Побрить меня или перерезать мне горло? - злобно спросил он. - Я помню, что некогда вы предлагали мне одно, а я заподозрил другое. Мне казалось, что в Перонне моя догадка была верной, да и теперь тоже попадаю в цель. Это могло бы облегчить дело суду и выручило бы короля из затруднения. Но не кажется ли вам, что эта задача вам не по силам!?
Сильной рукой он поднял стул и стал угрожающе размахивать им. Неккер громко рассмеялся.
- Монсеньор, - воскликнул он, - вы так скверно попадаете в цель, что я просто удивляюсь; со времен Перонны я считал вас более искусным стрелком! Неужели вы действительно полагаете, что я подходящий человек для того, чтобы схватиться здесь с вами врукопашную? И неужели вы в самом деле думаете, что король или суд находятся в затруднительном положении? Оставьте стул в покое и сядьте на него. Я здесь для того, чтобы от имени короля, но помимо суда, сказать вам, что ваша тактика на суде ошибочна, бесполезна и вредна для вас.
Коннетабль поставил стул перед собой и серьезно оглядел Неккера.
- Как могу я иметь к вам, именно к вам, хоть малейшее доверие? - сказал он через минуту, и на лице его промелькнула усмешка. - Как могу я поверить, что вы хотите предостеречь меня от дурного?
- Выслушайте и судите сами, - возразил Оливер. - Если вы принудите суд обсуждать льежскую политику короля, то, конечно, вы косвенным образом совершите новую государственную измену. Вы вынудите короля расширить обвинение против вас, включив в него ваше преступление в Перонне - да, ваше преступление, монсеньор, - значительно подчеркнул он, когда коннетабль сделал протестующее движение, - потому что король может указать вам день и час вашего приказа Вильдту; ведь он имеет не только мое свидетельство, но, что гораздо важнее, также и протокол повинной Балю, как доказательство общего заговора. Но король, по соображениям внешней политики, хочет избежать этого обвинения. Однако будьте уверены, монсеньор, он его возбудит, если вы его к тому принудите, в этом он клянется вам своей короной. А в таком случае к вам придется применить иной метод действия, к которому король пока не имеет в виду прибегать.
Сен-Поль опустил глаза и стиснул зубы.
- Так или иначе, дело идет о моей голове, - сказал он медленно, - так чего же мне беспокоиться о методе?
Неккер взглянул на него так пристально, что он опять поднял глаза, и его зрачки расширились от ужаса, прежде чем тот заговорил. Оливер же начал тихим голосом:
- У короля есть два способа, к которым он волен прибегнуть: пытка во всех ее степенях и род смерти… например, четвертование…
Тут Неккер замолчал; его остановила смертельная бледность Сен-Поля, который с подкосившимися от ужаса коленями тяжело прислонился к стулу. Оливер сделал шаг вперед, как бы желая ему помочь. Но Сен-Поль уже выпрямился, снова поставил стул как щит между собою и мейстером и вытер пот со лба.
- Зачем же ему пытать меня, - заговорил он хрипло, - если мне в большем и нечего сознаваться? Все сводится к моему неповиновению в связи с приглашением прибыть на военный совет и к моему бегству в Моне.
- Итак, вам больше не в чем сознаваться, монсеньор?
- Нет.
- А разве, монсеньор, вам не приходится сознаваться в вашей четырехкратной измене, в письменном обещании бургундскому герцогу передать города на Сомме, в подстрекательстве его к войне против суверена, в приглашении врагов вторгнуться в страну и в обещании заключить союз с бургундским герцогом и с Англией?
- Нет, отрицаю! Докажите это!
Оливер злобно усмехнулся.
- Я не юрист, - промолвил он, - но я это докажу. - Он медленно распахнул свой широкий плащ и достал четыре документа, писанные рукой коннетабля; то были письма к герцогу и к английскому королю и два документа, касающиеся союза. Сен-Поль, оттолкнув стул, одним прыжком подскочил к Оливеру и вырвал у него документы. Мейстер рассмеялся.
- Радуйтесь на них, монсеньор! Спрячьте их или уничтожьте! Заверенные копии с них находятся в руках суда.
Сен-Поль, вскрикнув от гнева и отчаяния, швырнул пергамента Неккеру под ноги. Потом он бросился на кровать и подпер голову кулаками; он весь трясся, словно от озноба или рыданий. Оливер подошел к нему.
- Монсеньор, - прошептал он взволнованно, - признайтесь суду, меня же простите. Нынче я вам ничего не сделал дурного.
Он наклонился, быстро поцеловал костлявый, жесткий кулак коннетабля, поддерживавший его голову, и вышел. Сен-Поль, с изумлением приподнявшись, увидел запиравшуюся дверь, услышал скрип запоров, нескончаемые шаги часовых и затем долго глядел на руку, которую поцеловали. В эту же ночь он потребовал бумаги и письменных принадлежностей.
На следующий день пораженный парламент прочел письменную повинную коннетабля и подробный доклад о его политических интригах со времени занятия городов на Сомме. Теперь процесс быстро двинулся вперед. Сен-Поль повторил свое сообщение во время открытых заседаний и признал свое авторство относительно четырех документов, доказывавших его государственную измену. Уже через неделю можно было послать в Амбуаз королю все документы, относящиеся к процессу, а также приговор, который подлежало сообщить осужденному лишь утром в день казни.
Неккер, находясь вдвоем с Людовиком в башне, прочел тихим голосом главную часть приговора:
- "…И после того, как в серьезном и строгом совещании все было расследовано и обдумано, суд объявил и объявляет монсеньора Людовика Люксембурга виновным в оскорблении величества и в государственной измене и снял и снимает с него его сан коннетабля Франции и все другие должности, чины и достоинства. В виде же искупления суд присудил и присуждает его к смертной казни через публичное обезглавление на Гревской площади в Париже; все же его имение, движимое и недвижимое, суд объявил и объявляет конфискованным в пользу короля, который им располагает и, признавая претензии бургундского герцога справедливыми, удовлетворит их особым актом. Ввиду же чудовищности совершенных им великих и ужасных преступлений должен мессир Людовик Люксембург после обезглавления подвергнуться четвертованию, а его отсеченные члены и туловище должны быть повешены на виду у всех…"
Оливер прервал чтение и взглянул на короля, опустившего голову. Потом, не колеблясь, пошел к столу, взял перо и вычеркнул последние слова.
- Этого король не хотел, - произнес он серьезно, - его совесть никогда не позволила бы ему этого.
Людовик молча кивнул и дал знак читать дальше.
Но Неккер снова повернулся к нему лицом и тихо произнес:
- Вы продиктовали Тристану точный текст приговора еще до начала процесса, государь, я это знаю. Жестокость, которую я только что вычеркнул, перевешивает все ваши настоящие и будущие дела человеколюбия… Вы опять мой должник, государь.
Король молчал, прикусив губы. Оливер закончил чтение:
- "После казни, публично приведенной в исполнение над его особою, как это объявлено судом, его тело будет погребено в освященной земле, поелику он о том ходатайствует…"
Людовик подписал приговор, заранее отвергнув в приписке возможное прошение о помиловании. Потом он положил перо и закрыл лоб рукою.
- Головы утомляют, Оливер, - прошептал он. - Хорошо, что ты бодрствуешь подле меня.
Глава пятая
Рубеж
Пришла весна. Король и Неккер ожидали родов Шарлотты. В течение нескольких недель страна отдыхала от потрясений и опасностей этой зимы; политическая ладья опустила якорь, ожидая сигнала к новому отплытию, - и этим сигналом должно было служить разрешение королевы от бремени. Король был настроен более скептически, чем Неккер, который со странной уверенностью и упорством рассчитывал на благополучные роды, - а именно на рождение сына. Людовик же часто говорил, что в его брачной жизни - да и вообще в роду Валуа - девочки родятся чаще мальчиков. Оливер в этих случаях улыбался и качал головой: это - не доказательство. Может родиться и сын.
- Ты что же, подверг ее величество действию своих дьявольских чар? - посмеялся Людовик однажды над его уверенностью.
- Я обратил ее внимание, - серьезно ответил Неккер, - на силу ее собственной воли и затем еще на свойства анемона, сок которого, согласно тайному старинному рецепту времен Каролингов, способствует зарождению мужского плода. В мощь человеческой воли я верю больше, чем в лекарство; но лекарство придает государыне бодрость и силу, а это необходимо, раз энергия не стимулируется никаким другим чувством, кроме одного лишь чувства долга. Государь, я верю в дофина, потому что он необходим.
- Необходим? - раздумчиво переспросил король. - Необходимы только я да ты…
Неккер посмотрел на него.
- Разве мы не смертные люди, государь?
Король схватил Оливера за руки и зашептал, оглядываясь кругом, словно боясь, что его подслушивают:
- Я безумно желал бы усомниться в этом. Я хочу сомневаться в этом, я сомневаюсь! Мы преодолели извечную человеческую обособленность, мы образовали двуединство; почему же не можем мы удвоить человеческую жизнь? Я верю, что наш единый дух подчинит себе наши разрозненные тела. Я верю, что моя власть и твои чары преодолеют границы человеческой жизни. Я верю, что мы сумеем перешагнуть за земной рубеж.
Неккер едва заметно усмехнулся.
- Вы попросту боитесь смерти, государь?
И видя, что Людовик не отвечает, медленно добавил:
- Так, по-вашему, мои чары, или то, что вы зовете моими чарами, - от дьявола?
Король сделал отрицательное движение рукой.