Он был отвезен сперва в Лион, где Тристан Л’Эрмит, уже ожидавший его, начал первый допрос. Немур, не признавая обвинения, отверг свою подсудность парламенту и требовал суда палаты пэров. Профос, ожидавший такого протеста, прервал допрос и переправил заключенного в парижскую Бастилию. Король создал на этот случай особый суд из семнадцати сеньоров и семнадцати членов парламента, бывших либо личными врагами Немура, либо лицами, вполне покорными желаниям суверена. Бурбон и президент Ле Буланже председательствовали попеременно; Тристан выступил от лица пэров с обвинением в мятеже и оскорблении величества, промотор Верховного суда с обвинением в государственной измене. Процесс, исполненный крючкотворства, продолжался шесть недель. Немур защищался обдуманно и ловко, умно пользуясь гласностью прений. Он признал свое неповиновение приказу о сдаче - проступком осажденного, а не преступлением против его величества. Обвинение же в государственной измене он отверг, зная хорошо, что в данном случае король побоится, обвиняя его, скомпрометировать своего брата, Карла Бургундского, герцога и коннетабля.
Так как суд не решился применить пытку, то генерал-профос отправился в Амбуаз узнать волю короля. Людовик пожелал, чтобы был допрошен Балю и дал свои показания Неккер.
- Припугните Немура, - приказал он, - может быть этого будет достаточно.
Тристан поспешил обратно. Пленника стали допрашивать в камере пыток среди орудий мучений, но Немур оставался при своем показании. Л’Эрмит опять приехал в Амбуаз, и опять король совещался со своими куманьками. Неккера удивляло, что Людовик не жалеет времени на эти совещания и не отдает с обычной своей суровостью приказа приступить к пытке.
- Не хочет ли он меня изловить и усыпить своей кротостью? - спрашивал он себя. И, испытывая короля, он сказал:
- Не остается, государь, ничего иного, как вынудить у него повинную.
Людовик задумчиво взглянул на Оливера.
- Зачем я буду пытать человека, когда я знаю, что я его все равно приговорю? - спросил он и, приблизившись лицом к Неккеру, прибавил шепотом, с улыбкой:
- Ты думал, что теперь после твоих слов я прикажу одеть ему напальный жом или же вогнать гвозди под ногти? Нет, так просто мы не ведем себя, Оливер.
Неккер поник головой.
- Я ли это еще, или это он опять сам? - спросил он себя с беспокойством и решился быть честным по отношению к королю.
- Хорошо, государь, - заметил он, - однако это доказывает, что вы не добиваетесь от него повинной? - Затем он обернулся к профосу: - Раз уж доказано вооруженное сопротивление, Тристан, ведь не трудно будет доказать и мятеж и преступление против его величества, а на основании того требовать от суда смертной казни?
- Так оно и будет! - отвечал профос.
- А тогда, ваше величество, - продолжал Оливер, - отбросим в сторону обвинение в государственной измене. Думается, что в политическом отношении это будет хорошо, и мало изменит конечный результат: ведь у Немура только одна голова.
Герцог Жак Немур от имени суда и короля был оправдан Бурбоном по обвинению в государственной измене, но обвинен за преступление против величества и приговорен к смерти через усечение головы. Просьба осужденного о помиловании, поданная королю на другой день после объявления приговора, была так потрясающа по своей простоте и силе, что президент Ле Буланже, семнадцать членов парламента и пятеро сеньоров победили свой страх перед королем и отдельным заявлением поддержали просьбу Немура.
Тристан со дня на день ожидал подписи короля, который колебался по неизвестным причинам: на первые напоминания профоса Людовик отвечал уклончиво, а потом резко заявил, что никакой закон не требует от государя подписания вердикта в течение определенного срока; суд-де может запастись терпением.
Так прошло две недели. Немур, палата судей, двор, вся страна ожидали того рокового момента, когда четыре тяжелых, твердых буквы королевского имени "Loys" решат вопрос о жизни и смерти. То, что после первых сорока восьми часов волновало умы, как неправдоподобное, постепенно превращалось в правдоподобное и действительное: король размышляет о помиловании. Он, который обычно утверждал смертные приговоры по делам политическим в течение часа, теперь в течение целых двух недель все еще не выразил своей воли. Уж не хочет ли король даровать помилование?
Казалось, Людовик не замечал удивления и ожидания страны. Он взял к себе документы, никому их не показывал и ни с кем, даже с Оливером, не говорил о них. Неккер же, следуя внутреннему голосу, не спрашивал его и не навязывал своих советов. Но однажды перед сном, когда король вспомнил, по обыкновению, об Анне, он спросил его:
- Вы хотите ее видеть, государь?
Людовик остановился.
- Ты, кажется, хочешь меня отблагодарить, Оливер? - спросил он. - Уже сейчас?
- Не думаю, государь, чтобы вас можно было подкупить, - возразил Неккер серьезно. - Ведь меня тоже нельзя.
Они пошли к Анне после того, как Оливер снял на один час караулы, стоявшие на их пути. Она сидела в кресле, одетая, с нежным румянцем на щеках, с блестящими, но мутными глазами. Лицо ее казалось свежим, но руки были желтые и прозрачные. Она улыбалась, но Людовик оставался грустным. Произнеся несколько приветливых слов, он спросил о ее самочувствии и выслушал ее успокоительные ответы. Он помолчал, едва заметно поведя плечами, потом тихо произнес:
- Вы нарумянились для меня, сударыня. Это говорит о вашей доброте. А может быть это по твоему приказанию, Оливер?
Неккер взглянул на него и, не колеблясь, сказал "да".
Анна слабо улыбнулась.
- Жаль, что вы это замечаете, государь, - сказала она.
Людовик поник головой.
- Это касается не меня, а моей совести, - возразил он сдержанно, - и потому я не позволю себя подкупить.
Он поднял глаза на Оливера и взволнованно продолжал:
- Я не хорош, не хорош, брат, а когда я утомлен или вял, я ищу поддержки у тебя. А иногда ты и сам призываешь меня к бодрствованию.
Неккер улыбнулся многозначительно.
- Иногда я должен вас будить, государь, чтобы самому не быть утомленным или вялым, - он понизил голос. - Если бы мы оба заснули, то ни один из нас не мог бы поддержать другого. - Тут он заговорил еще тише. - В самом деле, мы не хороши еще и потому, что любим пококетничать с нашей совестью, государь, и порисоваться перед ней. А это дешевка.
Король покраснел и так стиснул пальцы, что они захрустели.
- Ты честный друг, - сказал он с запинкой, - ты бодрствуешь. Ты меня не выпускаешь из рук. Я всего этого не знал и только теперь понял. Я разыгрывал перед самим собою все, что угодно, даже близость к евангельскому духу. Меня знают, как хорошего комедианта. Но в этом отношении я сам себя недооценил, а это со мной случается редко. Я находил в этом удовольствие, теперь же я вижу себя без маски, без белил и румян. Ты часто бываешь жесток и загадочен, брат!
Оливер, как бы защищаясь, поднял руку.
- Почему это, государь, только я один таков, и почему вы полагаете, что вы от меня отличаетесь? Думается мне, что нам не следует говорить о себе, как о противниках или как о людях, противоположных друг другу. Я любил вас больше, когда вы страдали как человек. Но я не охладеваю к вам и тогда, когда вы как король благоволите играть человеческим страданием. Я вас не боюсь, когда вы жестоки и ниспосылаете только страдание. Это - все, государь. И я вас не выпущу из рук.
Они помолчали минуту-другую.
- Так значит ты думаешь, что я не знаю страданья? - спросил король. Оливер, не отвечая, подал Анне знак глазами.
- Быть может, я поправлюсь, - сказала Анна. Людовик посмотрел на нее, потрясенный.
- Простите, сударыня, - промолвил он с волнением, - но сегодня вам не удастся порадовать меня. Я вам очень благодарен за ваше желание. - Тут он с мучительным жестом поднял руки. - Ну что, Оливер, - сказал он, - испытание еще не кончилось?
- Разве оно не приносит пользы государь? - спросил Неккер кротким голосом. - Разве оно не делает душу более свободной и честной? А если бы Анне удалось доставить вам радость и избавить вас, человека, от страданья, если бы она стояла перед вами здоровая, разве вы не захотели бы тогда, как король, тоже доставлять радость и уничтожать боль?
Людовик медленно покачал головой:
- Король не связан с радостью и скорбью человеческой. Он знает так же, как и ты, братец, что он не воск. Именно теперь он это знает.
Неккер потер себе лоб и на несколько секунд прикрыл глаза рукой.
- Теперь речь пойдет о королевской радости, - произнес он раздумчиво. - Анна, испробуй это!
Жена засмеялась и приветливо подняла голову.
- Мейстер попросил меня, государь, сообщить вам хорошие вести, которые дошли до него нынче: королева получила уверенность, что она будет матерью.
Людовик опустил лицо, пылавшее от стыда. Потом он поспешно, растерянно встал.
- Король должен радоваться… конечно! - произнес он.
После быстрого прощанья Людовик и Оливер направились к дверям. Король молча и взволнованно прошел через круглую комнату. Нахмурившись, сел он к письменному столу, открыл потайной ящик и, достав оттуда три документа, задумчиво их развернул. Он внимательно прочел, взял один из них опять в руку и произнес жестко:
- Немур умоляет меня об изгнании на всю жизнь, как о помиловании; он хочет закончить свои дни в картезианском монастыре в Испании. - Тут король поднял голову, и Оливер увидел его каменный профиль.