Алексей Долгорукий, избрав его орудием мести против Барятинского, прекрасно знал характер Антропыча, готового за известное вознаграждение совершить любую подлость, любое преступление.
- Ну, Антропыч, - сказал Алексей Долгорукий, когда старик переступил порог, - слушай. Мне нужно поручить тебе одно важное дело…
Глава VI
Кровавое поручение
- Вот видишь, в чём дело, Антропыч, - после небольшого молчания начал Алексей Михайлович, - есть у меня человек, от которого бы мне хотелось избавиться. Не знаешь ли ты, как это умнее сделать?
Антропыч хихикнул, и в его подслеповатых глазах замелькали красные огоньки.
- Что ж тут думать много, ваше сиятельство? - хрипло ответил он. - Чай, изволил видать, как курам головы свёртывают: чик - и готово! Была, к примеру сказать, кура аль петух, - ан жаркое лежит!
- Ну и потроши, сделай милость! - Долгорукий невольно улыбнулся. - Так-то оно так, - сказал он, - только надо это дело с опаской обделать.
- Можно и с опаской. Завёл в потайное местечко, пырнул ножом под бочок, - ан он навек и молчок!..
- Только смотри, Антропыч, - опять повторил Долгорукий, - надо так сварганить, чтоб и следов не было, потому персона важная.
- А коли важная, так тем лучше. С важной персоной и возиться много не надо. А кто, к примеру сказать, таков?
И, сказав это, Антропыч пытливо устремил свои мышиные глазки в лицо Алексея Михайловича.
- Князь Барятинский, - глухо ответил тот.
- Тэкс! - буркнул Антропыч. - Это какой же, старик аль молодой?
- Молодой.
- Тэкс! - опять протянул Антропыч. - Стало быть, по любви столкновение вышло?
- По какой любви? - вспыхнул Долгорукий. - Что ты мелешь, дурак?!
Мышиные глазки Антропыча забегали ещё сильнее, и хитрая улыбка искривила его губы.
- Да уж полно, ваше сиятельство, мы, слава Богу, не малолетки, кое-что понимаем. И о дуэляции наслышаны, и насчёт княжны Рудницкой кое-что знаем…
Долгорукий недовольно нахмурил брови и строго произнёс:
- Ну, будет глупости болтать! Давай говорить о деле!
Глазки Антропыча как-то сразу потухли, и он, внезапно сгорбившись и принизившись, смиренно отозвался:
- Извольте ваше сиятельство, будем говорить о деле. Так вам, стало быть, угодно молодого Барятинского избыть?
- Да! - отрывисто ответил Алексей Михайлович.
- И так избыть, чтобы на вашу милость никакой охулки не пало?
- Ну, понятно!
- И чтобы, значит, следов никаких отыскать было нельзя?
- Конечно.
- Извольте, можно обделать!
Сказав это, старик замолчал и впился острым взглядом в Долгорукого.
Алексей Михайлович подметил его взгляд, но не ответил сразу. Он прошёлся несколько раз по комнате, затем подошёл к окну, выходившему во двор, в стёкла которого глядела беспросветная ночная мгла, побарабанил пальцами по переплёту рамы, потом снова прошёлся по комнате ещё раз и только тогда уж, остановившись наконец перед Антропычем, заговорил:
- Так вот, Антропыч, сослужи-ка мне службу. Очень уж мне Барятинский ненавистен, и дорого я дам, если его не будет в живых. Ты знаешь меня, я щедро плачу тем, кто сумеет у меня заслужить. Но зато я беспощаден к изменникам, и если ты мне изменишь, так берегись!
И при этом он обдал Антропыча таким грозным взглядом, что тот невольно попятился.
- Что вы, помилуйте, ваше сиятельство! - забормотал он, - да я ни в жисть! По гроб ваш слуга.
- Ну то-то же! Так обещаешься всё дело исполнить?
- Жизнью клянусь!
- И избудешь мне Барятинского?
- Будьте спокойны! Как курёнку голову свернём! Когда прикажете начинать?
- Чем скорее, тем лучше! Он, вишь, женится на княжне Рудницкой, так надо ещё до свадьбы его к праотцам спровадить. И помни, Антропыч: коли уберёшь ты мне его тихим манером, - проси чего хочешь, ничего не пожалею. Ну а теперь ступай, да гляди, пей ноне поменьше, а то спьяну ненароком проболтаешься.
Антропыч обидчиво поджал губы и стукнул себя кулаком в грудь:
- Могила! Умрёт тут! А пока до свиданья!
И Антропыч торопливой расслабленной походкой поспешил выйти.
- Постой-ка, - остановил его Долгорукий, - ведь, чай, денег-то при тебе нет.
Антропыч ухмыльнулся.
- Какие у нас деньги! Ни полушки, ваше сиятельство!
- Так ведь, чай, деньги-то тебе будут нужны. Может, кого приторговать придётся?
- Оно точно, без денег как без рук, - согласился Антропыч.
Долгорукий подошёл к укладке, стоявшей около постели, приподнял крышку, порылся там и, достав горсть серебряных рублёвиков, высыпал их в сложенные лодочкой пригоршни, старика, который следил за его движениями разгоревшимся хищным взглядом.
- На тебе пока, на разживу, - сказал Алексей Михайлович, - а коль ещё занадобится, тогда скажешь. Теперь можешь идти.
Антропыч дрожащими руками засунул полученные рублёвики за пазуху и торопливо вышел из опочивальни, отвесив князю низкий поклон.
Когда он ушёл, Алексей Михайлович облегчённо вздохнул и промолвил:
- Ну, дело налажено. Теперь поглядим, что дальше будет.
Затем он разделся, истово помолился на образ Спасителя, глядевшего на него из резного киота кротким взглядом своих ясных очей, и улёгся в постель. На этот раз сон не заставил себя ждать, и через несколько минут Долгорукий спал уже, как невинный младенец.
Антропыч недаром взял рублёвики от Долгорукого. Он не стал мешкать исполнением этого злодейского замысла и начал подыскивать надёжных товарищей для кровавого дела. А в то время найти таких надёжных товарищей в Москве не представляло большого затруднения. Москва в окружавших её слободах, населённых тяглецами , давала в те времена безопасный приют беглым и беспаспортным, а таких было много. Бежали от условий крепостного быта, бежали от рекрутства, введённого Петром Первым и которое было тогда, как новая тягота, ненавистно русскому люду. Благодаря неустроенности полицейского надзора беглецы были почти в безопасности в Москве, и поэтому она стала для них излюбленным притоном и собирала их в свои стены целыми толпами. Эти гулящие люди, не имевшие никакого легального положения, испытавшие сладость воли, не брезговали никакими способами для достижения средств к жизни, и из гулящих людей делались скоро ворами, мошенниками и разбойниками. Ворам и мошенникам искони нужны тесные местности и толпа, и эти условия в некоторых пунктах Москвы исторически сложились со всеми удобствами для промышляющих чужою собственностью. Днём вольные люди шныряли на Красной площади и Крестцах между беспорядочно настроенными лавками и шалашами, в которых производился торг разными предметами, начиная от старого тряпья и кончая заморскими диковинками, атласом, бархатом, скатным жемчугом и золотыми вещами. Здесь в узких проходах между лавками постоянно толпился народ, и вольным людям было легко работать в тесноте. Наступала ночь, и она не проходила для них даром. Тёмные, неосвещённые улицы, так как фонари горели только в Кремле, на Мясницкой, Петровке и Никитской, пустыри и закоулки представляли большие удобства для ночных гостей, собиравшихся шайками и грабивших встречных и поперечных, а порой забиравшихся и в жилые дома и уносивших всё, что попадало им под руку. И не одни грабежи и разбои совершали эти гулящие люди. Очень часто подавленные стоны слышались в этих глухих переулках, очень часто наутро прохожие натыкались на окоченевший труп какого-нибудь несчастливца, попавшего в лапы хищников. Несмотря на все усилия полицеймейстерской канцелярии, несмотря на возобновление Сыскного приказа, долженствовавшего ведать все "мошенские и разбойные" дела, грабежи и разбои не прекращались, да и сами разбойники и грабители редко попадали в руки полицейских дозоров.
Они так ловко скрывали свои следы, так потайно хоронились от любопытного взгляда полицейских сыщиков, что Сыскной приказ, возобновлённый в год кончины Екатерины Первой, казался почти бессильным в поимке преступников.
Да в этом бессилии не было положительно ничего удивительного. Прежде всего, Москва только в центре, около Кремля и Китай-города, представляла кой-какое подобие благоустроенного города, да и то не совсем. Улицы были так узки и тесны, что порою движение экипажей замедлялось из-за скопления возов; площади были так загрязнены, что в летнюю пору нестерпимое зловоние разносилось ветром. Дома то тянулись кверху своими мезонинами, заменявшими прежние теремные вышки, то словно врастали в землю. Даже на главных улицах тянулись чуть не по двести саженей пустыри, закрытые покосившимися и полусгнившими заборами…
И это было в центре Москвы! Что же представляли её окраины, её слободы, далеко выдвинувшиеся за черту прежнего Земляного города!
Эти слободы были не что иное, как громадные деревушки с разбросанными в беспорядке домишками, отделявшимися друг от друга пустырями, огородами, а порой и целыми рощицами. Узкие тесные переулки выходили прямо в поле, за задами начинался дремучий бор. Грязь и беднота здесь были страшные.
И вот тут-то и ютились "вольные" люди, скрываясь от розысков полицейских сыщиков.