Они сидели в одной из гостевых комнат Эксетер-колледжа, где остановился Сарацини, приехав на несколько дней в середине весеннего семестра. Сарацини разглядывал принесенные Фрэнсисом наброски и законченные рисунки.
- Гарри Фернисс, надо полагать.
- Потрясающе! Похоже на то, но он умер… дай бог памяти… совершенно точно больше десяти лет назад!
- Я учился по его книге. "Рисование карандашом и пером". В детстве она была моей библией.
- Да, у вас его энергия, но не его стиль. У него стиль грубый, шутливый, добродушный, поверхностный.
- Конечно, я сейчас очень много копирую, да вы и сами видите. Я каждую неделю копирую рисунки старых мастеров в Эшмоловском музее. Пытаюсь схватить их манеру, а не только их сюжеты. Вы говорили, что делаете так, когда реставрируете картины.
- Да, но анатомии вы точно учились не у Фернисса… и не у старых мастеров.
- По правде сказать, я учился ей в бальзамировочной у похоронных дел мастера.
- Матерь Божия! В вас много такого, что сразу не увидишь.
- Надеюсь. То, что видно поверхностному взгляду, боюсь, не слишком впечатляет.
- Это говорит влюбленный. Несчастливо влюбленный. Влюбленный в эту самую обнаженную натуру ваших рисунков, которые вы пытались мне подсунуть как копии старых мастеров.
Сарацини положил руку на стопку рисунков, изображающих Исмэй и стоивших Фрэнсису немалых трудов. Фрэнсис покрыл дорогую, ручной работы, бумагу цинковыми белилами, в которые подмешал коричневого болюса, чтобы придать бумаге цвет слоновой кости. На подготовленных таким образом листах бумаги он изобразил обнаженную Исмэй. Рисовал он серебряным карандашом, за который заплатил немалую сумму, и под конец наложил завершающие штрихи красной охрой.
- Я не хотел вас обмануть.
- О, меня вы не обманули… Хотя обманули бы многих.
- То есть я вообще не собирался никого обманывать. Просто хотел рисовать в подлинном стиле эпохи Возрождения.
- И вам это удалось. Вы восхитительно уловили их манеру. Но вот предмет ваш значительно менее удачен. Посмотрите на эту девушку: она - современная девушка. Об этом кричит каждая деталь ее тела. Она стройная, высокая для женщины, у нее длинные ноги. Это не женщина Ренессанса. Одни только ступни уже выдают ее: это не большие ноги крестьянки и не изуродованные ступни богатой женщины. Понимаете, старые мастера, когда не копировали античные статуи, рисовали женщин, каких сегодня уже не бывает. Эта девушка - посмотрите на ее груди. Она никогда не будет кормить грудью ребенка, а если и будет, то недолго. Но женщины Ренессанса кормили грудью, и тем, кто их рисовал, нравились огромные материнские вымена; стоило этим женщинам расстаться с невинностью, и они непрерывно кормили; к тридцати пяти годам их груди превращались в пустые мешки, свисающие до пояса. Их гениталии были изодраны постоянным деторождением, и, надо полагать, почти у всех был геморрой по той же причине. В ту эпоху старость приходила рано. Плоть, розовая и цветущая в восемнадцать лет, теряла упругость, и жир обвисал на костях, слишком мелких для того, чтобы его как следует поддерживать. А эта ваша девушка будет красавицей всю жизнь. И ее красоту вы запечатлели с нежностью, выдающей влюбленного… Я не претендую на дар ясновидения. Но вглядываться в картины - моя профессия. Нетрудно понять, что эта женщина - современная женщина, а отношение художника к модели всегда видно. Каждая картина заключает в себе несколько вещей: то, что видит художник, но также и его мнение об увиденном, поэтому каждая - в определенном смысле портрет самого художника. И в ваших рисунках все эти элементы присутствуют… Я вовсе не хочу сказать, что ваши рисунки плохи. Но почему вы тратите столько труда, чтобы подражать стилю эпохи Возрождения?
- Мне кажется, он гораздо лучше высказывает многое, что нельзя сказать, точнее, что мне не удается сказать современным стилем.
- Да, да, и еще для того, чтобы польстить натурщице - надеюсь, она это оценила - и показать, что для вас она превыше пространства и времени. Вы неплохо рисуете. В наше время искусство рисования не так любовно взращивают, как когда-то. Современный художник может быть хорошим рисовальщиком, но не очень ценит это умение. Вы же любите рисование ради него самого.
- Да. Возможно, это звучит слишком сильно, но я им одержим.
- Больше, чем цветом?
- Не знаю. По правде сказать, я мало работал с цветом.
- Если хотите, я могу посвятить вас в тайны цвета. Но мне хотелось бы знать, насколько хорошо вы на самом деле рисуете. Хотите, я вас испытаю?
- Я буду польщен, что вы сочли возможным потратить на меня время.
- Тратить время - еще одна существенная часть моего ремесла. У вас альбом при себе? Проведите, пожалуйста, линию с верха до низа листа. Я имею в виду прямую линию, от руки.
Фрэнсис повиновался.
- А теперь проведите такую же линию снизу доверху, абсолютно точно, чтобы две линии полностью совпали.
Это оказалось не так просто. В одном месте вторая линия чуточку отклонилась от первой.
- Ага, уже не так просто, а? Теперь проведите прямую поперек страницы, чтобы она пересекла первую линию, точнее, две слитые воедино. Так. Теперь проведите прямую через центральную точку, где эти линии пересекаются; проведите так, чтобы я не видел даже намека на треугольник в точке пересечения. Да, неплохо.
Далее Фрэнсису пришлось рисовать от руки окружности - по часовой стрелке и против, концентрические и эксцентрические в разных сочетаниях. Все получилось - вполне достойно, но не идеально.
- Вам надо работать над этим, - сказал Сарацини. - Способности у вас есть, но вы не развили их в полную меру. Вы должны понимать, что это - фундамент рисования. Хотите последний экзамен? Он проверяет нечто большее, чем просто владение карандашом, а именно ваше умение чувствовать массу и пространство. Я буду сидеть тут, на стуле, как сидел все это время, а вы нарисуете меня настолько хорошо, насколько сумеете за пять минут. Но нарисуете так, словно сидите позади меня. Готовы?
К этому Фрэнсис был совершенно не готов, и ему показалось, что он не справился. Но, поглядев на рисунок, Сарацини засмеялся:
- Мистер Корниш, если вас когда-нибудь заинтересует моя профессия - а я вас уверяю, что она чрезвычайно интересна, - напишите мне или приезжайте со мной повидаться. Вот моя карточка; как видите, мой постоянный адрес - в Риме. Я там редко бываю, но, если вы напишете туда, я получу ваше письмо. В любом случае приезжайте в гости. Я вам покажу много разных интересных вещей.
- Вы хотите сказать, что я могу стать реставратором? - спросил Фрэнсис.
- Да, безусловно можете, если поработаете со мной. Но я вижу, что для вас это не комплимент; это намек на то, что ваш талант - второго сорта. Ну что ж, вы спросили моего мнения, и вы его получите. Ваш талант - значительный, но не первосортный.
- Что со мной не так?
- Вам не хватает определенного рода энергии. Слишком слабый поток снизу. В этой стране найдутся десятки уважаемых художников, которые не умеют рисовать и вполовину так хорошо, как вы, и у которых гораздо менее острый глаз, но в их работе есть что-то неповторимое, даже если неподготовленному глазу она кажется грубой и глупой. У них энергия бьет из потрохов. Вы католик?
- Ну… в каком-то смысле да.
- Я мог и сам догадаться. Нужно либо быть католиком, либо не быть. Полукатолики не могут быть художниками, так же как полу- кто угодно еще. Всего доброго. Мы должны встретиться снова.
- Что тебе подарить на день рождения?
- Денег, пожалуйста.
- Но, Исмэй, деньги - это не подарок. Я хочу подарить тебе что-нибудь ощутимое.
- А разве деньги неощутимы?
- Ты обещаешь купить на них что-нибудь такое, чего тебе по-настоящему хочется?
- А что я, по-твоему, буду с ними делать?
И Фрэнсис дал ей чек на десять фунтов. Когда через два дня Чарли явился к Бьюс-Боцарису с десятью фунтами на игру, Фрэнсиса немедленно охватили подозрения.
- Ты отдала Чарли те десять фунтов?
- Да. Он был без гроша.
- Но я подарил их тебе!
- Мы с Чарли верим в коллективное владение имуществом.
- Да? И чем же он делится с тобой?
- Какое ты имеешь право об этом спрашивать?
- Я тебя люблю! Черт побери все на свете! Я тебе уже сто раз говорил.
- Я думаю, привратник в экзаменационных залах тоже меня любит: у него глаза становятся как у барана, когда я с ним говорю. Но это не дает ему права допрашивать меня о моей личной жизни.
- Не говори глупостей.
- Хорошо, не буду. Ты думаешь, что я сплю с Чарли, так? А если и сплю - я не говорю, что это так, - какое твое дело? Не слишком ли ты злоупотребляешь правами кузена?
- Дело не в кузенах.
- Помнишь, что ты сказал, когда я первый раз сюда пришла? "Вот те раз, моя кузина". Я тогда сказала, что найду эту цитату, и нашла. Попросила одного парня, он учит английскую литературу. Это из старинной пьесы: "Вот те раз, моя кузина, как ты не сообразила: у него таких мильен, ни в одну он не влюблен". Ты это имел в виду, да? Ты хочешь сказать, что я шлюха?
- Я такого никогда не слыхал; думал, это просто поговорка про чересчур напористых людей. Ты вела себя, и до сих пор ведешь себя, очень напористо. Но ты не шлюха. Конечно же ты не шлюха.
- Нет. Я не шлюха. Но у нас с Чарли гораздо более передовые воззрения, чем у тебя. У тебя бывают какие-то совершенно отсталые идеи. Пойми: я не потерплю с твоей стороны ни допросов, ни покровительства. Если ты этого хочешь, считай, что между нами все кончено.