- Да, Фрэнк. Все, как бы твоя тетушка ни пыталась это прикрыть своими религиозными картинками и расфуфыренными молитвами. Все католики себя так обманывают, как будто жизнь - это маскарад с фиолетовыми носками и прочим. Люди живут не для веселья, знаешь ли.
- И мы никогда-никогда не будем счастливы?
- Покажи мне, где в Библии написано, что люди должны быть счастливы в этой жизни. Счастье грешников - грех. От этого никуда не уйдешь.
- Виктория, а ты тоже грешница?
- Может, я хуже всех. Откуда мне знать?
- Тогда почему ты такая добрая к этому, который наверху?
- Понимаешь, мы, грешники, должны держаться вместе и делать все, что можем, - насколько позволяет наша падшая природа. Это и есть религия. Я никого не сужу. Этот дом, несмотря на все ковры, серебро и нарисованные картины, и твои картинки тоже, - обитель греха.
- Виктория, но это же ужасно. И потом, это не ответ. Если ты грешница, то почему не грешишь?
- Я слишком гордая для этого. Господь сотворил меня грешницей, и этого я изменить не могу. Но я не обязана сдаваться, даже перед Ним, и не сдамся. Не допущу, чтобы Он взял верх. Вот, Он убивает меня, но я буду надеяться. Но я не сдамся, даже если Он меня осудит на вечные муки.
Так Фрэнсис, кроме капельки теплохладного англиканства и мощной струи горячего сладкого католичества, впитал суровый, неподатливый кальвинизм. Это мало помогло в его личных трудностях. Но он любил Викторию и доверял ей так же, как тетушке. Единственный человек, чей Бог, кажется, не охотился за его скальпом, был Зейдок.
Религия Зейдока, если это можно так назвать, укладывалась в несколько слов: "Жизнь - странная история, масенький. Уж я-то знаю!"
Обитель греха была, однако, в своем роде великолепна, и Фрэнк утешался ее роскошью, не осознавая, насколько она безобразна. Гостиная, такая серебристо-голубая, заставленная неудобной мебелью в стиле какого-то Луи, - ее разнообразили только яростно сверкающее красное дерево "Фонолиста" и массивная виктрола, вместилище дивной музыки, в том числе нескольких пластинок богоподобного Карузо. Столовая, поле великой пожизненной битвы с двумя несварениями желудка: тетушкино проявлялось в ужасных газах, которые она героически сдерживала, а бабушкино - в желчных приступах. Ни одной из дам ни разу не пришло в голову перейти на диету построже. "Я могу добавить сливок", - объявляла тетушка за каждой едой, словно ей отказывали во многих других видах роскоши. "О, не надо бы, но я рискну", - говорила бабушка, накладывая себе вторую порцию нежнейшего теста работы Виктории - обычно в виде сладкого пирога с фруктами. Столовая с бархатными красными обоями и картинками, изображающими кардиналов, казалась внешним придатком двух воспаленных, растянутых и перегруженных желудков. И кабинет деда с мучительно сложными панелями на стенах - тут интереснее всего были альбомы с "солнечными картинами". Обитель греха? Несомненно, дом разочарований и томлений, даже если не считать тех, что мучили Фрэнсиса.
В Страстную пятницу, поздно вечером, сенатор сидел в своем безобразном кабинете, освежаясь капелькой отличного контрабандного виски. (В этот день сенатор по настоянию Мэри-Бен и Марии-Луизы поужинал лососиной и не стал запивать ее шампанским: воистину день поста и воздержания.) В дверь постучали, и она открылась ровно настолько, чтобы пропустить внутрь доктора Джозефа Амброзиуса Джерома. Доктор улыбался своей обычной улыбкой - широкой, но нерадостной.
- Джо, заходи! Я надеялся, что ты заглянешь. Выпьешь немного?
- Да, выпью, даже несмотря на то, что сегодня такой день. Я на пару слов, насчет твоего жильца с верхнего этажа.
- Все по-прежнему?
- Да, он только становится старше, как и все мы. Хэмиш, ты помнишь, что много лет назад, когда мы переселили его туда, я отмерил ему совсем недолгий срок. И ошибся.
- Да, это была большая ошибка.
- А то я не знаю! Но ты же помнишь, мы тогда все это обсудили и решили, что так будет лучше для Мэри-Джим и нового ребенка.
- Да, но притвориться, что он умер! Мы даже Мэри-Джим обманули! Эти ужасные шутовские похороны - если бы отец Девлин знал, что в гробу только камни, он бы с нас обоих шкуру спустил!
- Нас поддержали Мария-Луиза и Мэри-Бен. Они были уверены, что это наилучшее решение. Они когда-нибудь заговаривают об этом?
- Не слышал ни слова ни от одной за все эти годы. Наверху никто не бывает, кроме Виктории Камерон, и, кажется, Зейдок заходит иногда. Я - никогда. Мой внук! Джо, ну почему, почему?!
- Лучше не вдаваться в причины.
- Это не ответ. Ты сам-то что предполагаешь? Что говорит наука?
- Ты прочитал ту книгу, что я тебе давал?
- Этого… как его… Крафт-Эбинга? Частично. Когда дошел до человека, который ел ушную серу своей любовницы, то думал - сблюю. Будешь уходить - забери с собой. Скажи мне, при чем тут Мария-Джейкобина Макрори, милая, невинная девушка, попавшая в беду при обстоятельствах, в которых могла оказаться любая?
- А! Но что это за обстоятельства? Я тебе еще тогда сказал: будешь гоняться, как шлюха, за англичанами и светской жизнью - пожалеешь. А теперь посмотри на себя, на свою жизнь с тех самых пор, что она собой представляет? Жалкое зрелище.
- Ну конечно. Ты у нас всегда прав. И что тебе дала эта правота? Посмотри на себя. Ты - сумасбродный, полусъехавший с катушек старый холостяк, а моя сестра - сумасбродная, двинутая на религии старая дева, и, как бы тебя ни тошнило при взгляде на ее полусодранный скальп, вам было бы лучше вместе, чем так, как вы сейчас, - ни вместе, ни отдельно и оба мучитесь. Так что нечего тут проповеди читать.
- Хэмиш, Хэмиш, успокойся. Нечего тут закатывать шотландскую истерику. Все не так плохо. Когда я последний раз видел Мэри-Джим, она была вполне довольна.
- Вполне довольна - не то же самое, что счастлива. Может, я и ошибся. Но я хотел для своей дочери только самого лучшего.
- Боже мой, да никто не может сделать никому другому самое лучшее. Это и для себя-то не всегда получается. Мэри-Джим звезд с неба не хватает, но, Бог свидетель, она красива, и ты из-за этого потерял последние мозги. Добрые намерения могут привести к ужасному несчастью, но пока длится любовь, длятся и они, и вот мы имеем то, что имеем. Ты не так уж оплошал. Поймал вожделенного англичанина.
- Я не собирался ловить никаких англичан! Но ее надо было выдавать замуж, а где в этом городе или даже в Оттаве я бы нашел подходящего жениха?
- Вечная проблема богатых наследниц-католичек: где найти мужа на ее уровне?
- В Англии я встречал весьма достойных католиков.
- Весьма достойных? Надо думать, ты хочешь сказать - высокородных, богатых и образованных? Я ничего не говорю, это и само по себе немало. Но в результате у тебя на руках оказался Корниш.
- А чем он плох?
- Да ладно! Ты прекрасно знаешь чем. Помнишь бумажку, которую ты подписал?
- Он тогда загнал меня в угол, не буду отрицать. Но он оказался лучше, чем я думал. Пожалуйста, никому не говори, но скоро мы услышим о нем кое-что интересное.
- Чем это он занялся?
- Он этим занимался всю войну. Почти все время делал что-то очень секретное и, насколько я понимаю, опасное. Когда выйдет очередной список награждений, он станет кавалером ордена Британской империи, сэром Фрэнсисом! А моя девочка будет леди Корниш. Что теперь скажешь?
- Скажу, что я рад за тебя и за Мэри-Джим. Может, не очень рад за Джерри О’Гормана и Мэри-Тесс. Потерять рыцарское звание только для того, чтобы свояк тут же отхватил себе другое, - им это окажется не по нутру.
- О, то было всего лишь папское рыцарство; это - гораздо серьезней.
- Ты меня поражаешь! "Всего лишь папское рыцарство". Ты заговорил почти как протестант.
- В этой стране, если занимаешься финансами, приходится сидеть за одним столом с протестантами. Они правят бал. Католиков и евреев просят не беспокоиться. А я очень крепко подумываю о том, чтобы заняться финансами.
- Тебе что, денег не хватает?
- То, чего человеку не хватает, и то, чего он хочет, - это могут быть совсем разные вещи. Не забывай, я из очень бедной семьи и ненавижу бедность - это у меня в крови. А теперь слушай: торговля лесом уже не та, что была; этот рынок меняется, а я не хочу меняться вместе с ним. Я хочу чего-то совсем нового.
- В твоем возрасте?
- А что такое? Мне всего шестьдесят семь. Мне приходится думать о других. Ты знаешь, что уже много лет люди - вдовы, старики и так далее - приходят ко мне и просят позаботиться об их деньгах.
- И ты это делаешь, причем с выгодой для них. И для меня тоже.
- Да, но мне это не нравится. Ты мне доверяешь, и я этому рад, но бизнес не может строиться на личном доверии. В бизнесе никто не должен нести единоличную ответственность за деньги другого человека. Вот я и думаю разделаться с древесиной и учредить одну из этих компаний доверительного управления.
- В Блэрлогги? Не слишком ли мелкий масштаб?
- Нет, не в Блэрлогги. В Торонто.
- В Торонто? Ты с ума сошел! Почему не в Монреале? Все большие деньги - там!
- Есть и другие большие деньги, и они на западе, и центром для них станет Торонто. Это еще не случилось, но в таких делах приходится бежать впереди паровоза.
- Ты бежишь далеко впереди меня.