Монсеньор Девлин, жизнь которого была отнюдь не медом, столкнулся с самой неприятной задачей из всего, что до сих пор выпадало на его долю, - сообщить Джерри, что подобные вещи недостойны папских рыцарей и что епископ прислал запрос, от которого нельзя просто так отмахнуться. Ему, монсеньору Девлину, придется сделать формальный доклад епископу, а епископ перешлет его в Рим, и рыцаря лишат рыцарского звания. Монсеньор Девлин, корчась в фиолетовых носках, постарался, чтобы эта новость прозвучала как можно менее серьезно. Но Джерри не был расположен шутить.
- Я только одно хочу знать: требую, чтобы вы мне сказали, отец Мик, кто на меня донес?
- Ну что ты, Джерри, тут и доносчик не был нужен. Весь город знал.
- Мелкие местные сплетни. А кто донес епископу, я вас спрашиваю?
- Ну, Джерри, ты же знаешь, что мне придется написать докладную записку, даже если у меня рука отсохнет.
- Я все понимаю, вы исполняете свой долг. Но кто стукнул вам?
- Весь город, я же говорю. Мы стали посмешищем для пресвитерианцев. Я встретил на почте мистера Маккомаса, и он выразил мне соболезнования в связи с "неприятностями". Чтобы меня жалел пресвитерианский пастор! Они смеются над нами за глаза.
- Да и в глаза тоже, надо сказать! Вчера в конторе какой-то шутник повесил записку на доске объявлений: "Все шпаги, подлежащие возвращению в Рим, следует до пятницы поместить на стойку для зонтиков".
- О, это мелочи! Перетерпи, и они успокоятся.
- Честное слово, я знаю, кто это сделал! Сказать кто? Только не обижайтесь, но вы же знаете, что я его никогда не любил. Отец Бодри! Клянусь, это он написал донос епископу, а тот уже послал запрос вам!
- Довольно, Джерри, я не имею права слушать подобные разговоры.
- Ах, не имеете права? Ну так вот: будь он хоть трижды священник, все равно он доносчик и ябеда, и даю слово, что ему не носить фиолетовых носков, если я могу хоть как-то этому помешать!
- Ну-ну, Джерри, ты же знаешь, что устав ордена предписывает "незапятнанный моральный облик", и все тут. Разговорами не помочь. Где Блонди?
- Уехала в Монреаль.
- Она ведь хорошая девушка. Надеюсь, ты сделал ей щедрый подарок на прощание? Ты ее погубил, знаешь ли.
- У-у-у, отец Мик, нечего бить на жалость! Она прекрасно знала, на что идет. Это я погиб, а не она.
Кроме подобных разговоров, монсеньору Девлину пришлось выслушивать еще и причитания своей благодетельницы, мисс Мэри-Бен.
Темная туча окутала семью Макрори, за исключением, возможно, сенатора, который на несколько недель отлучился в Оттаву по государственным делам.
Фрэнсис ничего не знал о домашних и публичных несчастьях О’Горманов, так как не ходил в школу, а мрачная атмосфера, царящая в "Сент-Килде", на него не особенно действовала. Его полностью поглощало другое, его личное сенсационное открытие.
Теперь он точно знал, что несколько раз в неделю, вечером, Зейдок Хойл поднимается по лестнице, на которую Фрэнсису было запрещено ступать, так как она вела во владения Виктории Камерон. Что происходит там, наверху? Что связывает двух людей, столь важных в жизни Фрэнсиса? А если в этом нет ничего такого - почему Зейдок разувается и идет вверх по лестнице в одних носках?
И еще звуки. Смех - Фрэнсис по голосам узнал, что смеялись Зейдок и Виктория. Пение - явно голосом Зейдока. По временам - удары и возня. Изредка, но достаточно часто, чтобы повергнуть Фрэнсиса в недоумение, - какой-то странный звук, словно кошка мяукает, но гораздо громче. Фрэнсис не хотел спрашивать тетушку - вдруг он в результате окажется ябедой. Конечно, он не мог спросить у Зейдока или Виктории, потому что если они там занимаются чем-то запретным - возможно, чем-то имеющим отношение к великой тайне и мрачному миру, завесу над которым едва приподнял доктор Аппер, - то, естественно, рассердятся, и конец долгим философским беседам с Викторией, конец визитам в похоронное бюро Девинни и столь необходимым урокам рисования. Но он должен знать!
И вот как-то ночью, в начале Великого поста, Фрэнсис, в пижаме, осторожно прокрался наверх, двигаясь ощупью в темноте. Вскоре он почувствовал, что стены покрыты чем-то мягким вроде одеял. Лестничную площадку освещали лучи луны, падающие через высокое окно, и Фрэнсис увидел, что стены в самом деле обиты мягким и что путь ему преграждает тяжелый мягкий стеганый занавес. Это было странно: он знал, что комнаты Виктории - в другой стороне, а часть этажа, отгороженная занавесом, находится над спальней бабушки и дедушки. Тут он вдруг споткнулся - очень зря, хотя босой мальчик много шума не поднимет. И внезапно стало светло - это открылась дверь, и в дверном проеме появился Зейдок.
- Видите, мисс Камерон, я же говорил, что он рано или поздно сюда проберется. Входи, масенький.
Послышался голос Виктории:
- Вся ответственность на тебе! Ты знаешь, какой у меня приказ.
- Чем штаны короче, тем помочи длиннее: играть по обстоятельствам - что может быть умнее, - сказал Зейдок. - Он уже тут, и если ты его прогонишь, то потом пожалеешь.
Он поманил Фрэнсиса в комнату. Очень толстая дверь была неумело, но надежно обита мягким.
Комната, большая и пустая, напоминала больничную палату - на столе, покрытом белой клеенкой, стояли таз и кувшин. Пол был покрыт так называемым корабельным линолеумом. Единственная большая лампочка заливала помещение резким светом, который отражался вниз от белого абажура. Но первым делом Фрэнсис увидел кровать - и она приковала его внимание надолго.
Это была больничная кровать с подъемными бортиками - когда они поднимались, кровать превращалась в подобие клетки без крыши. В клетке сидело странное создание - меньше самого Фрэнсиса, одетое в мятую фланелевую пижаму. Голова у него была очень маленькая для такого тела, и череп сходился не в точку, а в некрупную шишку, на которой росли черные волосы. Оттого что верхняя часть головы была такая маленькая, нижняя казалась гораздо больше, нос - длиннее, челюсть - шире. Очень маленькие глазки без особого понимания разглядывали окружающий мир. Сейчас глазки были устремлены на Фрэнсиса. Дитя - или создание, или неизвестно кто - открыло рот и издало тот самый мяукающий звук, что порой доносился до Фрэнсисовой комнаты.
- Иди-ка, Фрэнсис, поздоровайся со своим старшим братцем, - сказал Зейдок. Потом обратился к созданию: - Видишь, Фрэнко, это твой брат пришел тебя навестить.
Фрэнсиса приучили слушаться. Он подошел к клетке, вытянув руку перед собой, и создание, поскуливая, отпрянуло и съежилось на постели.
- Это Фрэнсис-первый, - сказал Зейдок. - Обращайся с ним бережно: он не совсем здоров.
Фрэнсис-второй к этому времени проболел несколько месяцев и был еще слаб. Он упал в обморок.
Очнулся он в своей кровати. Рядом сидела Виктория и вытирала ему лоб холодным мокрым полотенцем.
- Слушай, Фрэнки: поклянись мне на Библии, что никому не расскажешь, где был и что видел. Но, я полагаю, ты хочешь знать, что происходит. Поэтому я отвечу на несколько вопросов. Но смотри, чтобы их было не слишком много.
- Виктория, это правда мой брат?
- Это первый Фрэнсис Чигуидден Корниш.
- Но он же на кладбище. Тетя показывала мне могилку.
- Ну, как ты сам видел, он не на кладбище. Но я не могу этого объяснить. Может быть, ты сам выяснишь, когда подрастешь.
- Но он совсем не похож на человека.
- Не говори так, Фрэнки. Он болен и никогда не выздоровеет, но он человек, это уж точно.
- Но почему он там, наверху?
- Потому что будь он здесь, внизу, это было бы очень тяжело для всех. Все очень непросто. Твоим дедушке и бабушке пришлось бы нелегко. Может быть, ему недолго осталось на этом свете. И так никто не ожидал, что он столько проживет.
- Но вы, кажется, все время с ним сидите, ты и Зейдок.
- Кому-то надо с ним быть, и твой дедушка попросил меня, и я это делаю. Но у меня не очень получается его веселить. Это делает Зейдок. У него просто замечательно выходит. Твой дедушка ему доверяет. А теперь давай спи.
- Виктория…
- Ну?
- Можно, я как-нибудь еще к нему приду?
- Я думаю, лучше не надо.
- Виктория! Мне бывает так ужасно одиноко. Я бы приходил иногда и сидел там, наверху, с тобой и Зейдоком. Может, я развеселю… его.
- Ну… я, право, не знаю.
- Ой, ну пожалуйста!
- Ладно, посмотрим. А теперь спи.
Взрослые всегда думают, что дети могут засыпать по желанию. Часом позже, когда Виктория снова заглянула к Фрэнсису, он все еще не спал, и она была вынуждена принять чрезвычайные меры - дать ему горячего молока с капелькой дедушкиного рома, чтобы заснул.
Весь этот час у Фрэнсиса в голове лихорадочно вертелись одни и те же мысли. У него есть брат. Этот брат - очень странный. Он, должно быть, и есть тот самый лунатик, которого, по словам мерзкой мамки Александра Дэгга, Макрори держат на чердаке. Лунатик! Фрэнсис не мог привыкнуть к этой мысли.
Но одно он знал твердо и не собирался уступать. Он должен нарисовать Лунатика.
Назавтра же вечером он явился наверх с карандашом и блокнотом. Виктория Камерон разгневалась: неужели он хочет насмехаться над бедным мальчиком, выставлять его беду напоказ? Конечно нет. Фрэнсис собирался лишь заняться тем же, чем занимался у Девинни, - рисовать все и вся, следуя совету Гарри Фернисса. Но в глубине души осознавал, что рисовать Лунатика его тянет не только пыл начинающего художника; рисуя разные вещи, Фрэнсис как бы осваивал их. Он не мог понять Лунатика, принять его как нечто родственное себе, если не нарисует его - если не будет рисовать его снова и снова, запечатлевая его подобие во всех возможных ракурсах.