- Нужно пошевеливаться. Незачем людям видеть, чего мы тут делаем. Похороны, малыш, - это произведение искусства, а наша грубая работа не для глаз публики.
Говоря это, он быстро катил Старого Макалистера через ту половину лавки, где продавалась мебель. Задняя часть помещения была отгорожена стенкой с двойной дверью, прикрытой занавесками. Оказавшись на той стороне, Зейдок включил свет - его скупо дарили две не слишком мощные лампочки - и открыл еще одну двойную дверь, очень тяжелую, на широких петлях. Оттуда повеяло холодом, влажным и спертым воздухом, тающим льдом. Зейдок быстро вкатил Старого Макалистера внутрь и закрыл дверь.
- Надо сразу закрывать, чтоб лед не таял, - объяснил он. - Мистер Девинни вечно жалуется на счета за лед.
- А что же ты с ним будешь делать? - спросил Фрэнсис. - Так оставишь до похорон?
- Надо думать, что нет! Он у меня станет таким красавцем, каким при жизни сроду не был. Это искусство, Фрэнки. Основам научиться может каждый, но настоящим художником надо родиться. Ты и не знал, что я художник, а?
И тут Фрэнсис раскрыл свою великую тайну:
- Знаешь, я, наверно, тоже художник.
Он порылся в многослойных одеждах и достал блокнот с набросками.
- Клянусь мощью старого Мельхиседека! - воскликнул Зейдок (таково было его самое страшное ругательство). - Ты и правда художник, малыш! Ничего не скажешь. Мисс Макрори как живая. Ах, Фрэнки, ты очень уж зло изобразил ее шапочку. Нельзя быть жестоким, малыш. А это мисс Камерон! Она у тебя похожа на жутковатую духовную картинку, какие любит твоя тетя. Но в этом есть и правда. А вот я! Кто бы поверил, что когда-то я слыл красавцем! Ах ты, чертенок! Вот точно, мой красный нос, тютелька в тютельку! Ах ты, Фрэнки, негодяй! Заставил меня смеяться над самим собой. О, ты и правда художник. А что же ты с этим собираешься делать?
- Пожалуйста, пообещай, что никому не расскажешь. Они все сразу на меня кинутся, тетя захочет, чтобы я брал уроки, а я пока не хочу. Понимаешь, я должен сперва найти свой путь. Так говорит Гарри Фернисс: найди свой путь, а потом пускай, кто может, тебя учит; но ты иди своим путем.
- А это мадам Тибодо! Ах ты, разбойник! Погляди-ка, задница свисает по обе стороны стула. Если бы она это увидела, она бы тебя убила!
- Но это же по правде так! Мне надо научиться видеть то, что у меня под носом. Так говорит Гарри Фернисс: многие люди не видят того, что у них под самым носом. Они видят только то, что, как им кажется, они должны видеть.
- Это верно, Фрэнки, и мое искусство меня научило тому же. Надо подталкивать людей, чтобы они видели именно то, что, как им кажется, они должны видеть. Но давай-ка пойдем - я должен тебя вернуть домой, и лошадь замерзнет.
По дороге обратно в "Сент-Килду" Фрэнсис умолял Зейдока рассказать, что он будет делать со Старым Макалистером. Если это - искусство, разве собрат-художник не имеет права знать? Наконец они ударили по рукам: сразу после ужина Зейдок снова заберет Фрэнсиса, потому что тетушка собирается уйти на приходское собрание - что-то такое про бедных и нуждающихся, - и тогда Фрэнсис увидит Зейдока за работой, и Зейдок доставит его домой вовремя, чтобы никто, даже мисс Виктория Камерон, не заподозрил, что Фрэнк успел отлучиться.
В сарае сенатора Зейдок первым делом выгрузил из труповозки шесть ящиков, которые так там до сих пор и лежали, и запер их в одном из пустых стойл конюшни.
- Зейдок, что это?
- Да просто так, кое-что, это твой дедушка получает из Квебека, от одного надежного человечка. И мистеру Девинни чуток достается, за прогон телеги. Это у него такой побочный бизнес, но мы об этом никогда не говорим. Понимаешь, малыш, у каждого свой секрет. У тебя свой, а у мистера Девинни свой.
Фрэнсису показалось, что, перетаскивая последний ящик в стойло, Зейдок добавил вполголоса: "А у меня свой".
- Не уверен, что это была удачная идея - привести мальчика тринадцати лет в похоронное бюро, где заправляет бутлегер.
- А я уверен, - ответил даймон Маймас. - Тетино воспитание уже почти сделало из него старуху. Он нуждался в мужском примере, а где же был Деревянный Солдатик? Спасал Британскую империю где-то за морем. А мать порхала ангелом милосердия над ранеными солдатами, но на собственного сына у нее времени не было. А дед был слишком сломлен - он годился разве что на второстепенную роль доброго человека в жизни мальчика. Хотя, конечно, он был очень добр - когда вспоминал, что надо быть добрым.
- Дед - сломлен?
- Он так и не оправился после низвержения своего кумира. Когда Мария-Джейкобина попала в беду и ее пришлось выдать замуж за первого встречного - да еще протестанта, - сенатор разуверился в жизни. В бизнесе и политике он был по-прежнему сильным, но это все внешнее; только глупец вкладывает душу в подобные вещи. Из сенатора словно выдолбили сердцевину. Погляди на Марию-Луизу: старая жирная картежница. Погляди на Мэри-Бен: она боготворила брата, но понимала его в лучшем случае наполовину. Зейдок был самой сильной личностью в окружении мальчика, и ты это прекрасно знаешь.
- Он жулик, дорогой мой коллега. Жулик.
- Да, жулик, но порядочный и добрый, стоящий в самой гуще жизни и смерти. Ты же знаешь - мне приходится работать с тем, что под рукой.
- Тебе виднее. Я не бывал на твоем месте, так что, конечно, не мне критиковать, как ты делаешь свою работу.
- Совершенно верно. А Зейдок действительно был чем-то вроде художника - мы это увидим, если ты любезно продолжишь рассказ. Кстати, а ты знаешь, чем все кончилось?
- Я не могу помнить все жизни во всех деталях. Я, как и ты, словно впервые смотрю историю Фрэнсиса Корниша.
Фрэнсис подумал, что свет в похоронном бюро Девинни - как на картинах Рембрандта: две жалкие лампочки над узким наклонным столом, куда Зейдок водрузил сверток с останками покойного Макалистера, злобного старикашки. Зейдок стоял у раковины и яростно тер руки желтым мылом.
- Чистота - это очень важно, - сказал он. - Уважение к мертвым и предосторожность для живых. Никогда не знаешь, отчего умер очередной покойник. Так что я сейчас побрызгаю карболкой, а ты, малыш, отойди подальше в угол.
Уважение к мертвым; Зейдок очень бережно развернул Старого Макалистера, который, судя по всему, умер в кальсонах и фуфайке - мешковатых, цвета печенки, похожих на вторую кожу. Зейдок быстро взрезал нижнее белье кривым ножом, в котором Фрэнсис узнал нож для обрезки кустов. Скоро Старый Макалистер остался голым - непривлекательное зрелище, но Фрэнсис не променял бы его на все сокровища мира.
На такое он даже и не надеялся. Он сможет рисовать обнаженную натуру! Даже Гарри Фернисс утверждал, что это - после умения видеть, что у тебя под носом, - необходимейшая вещь для того, чтобы стать художником.
Старый Макалистер был лыс и тощ. Лицо и руки - выдубленные и загорелые: шестьдесят семь лет они были открыты всем стихиям, обитающим в долине Оттавы. Но все остальное тело оказалось голубовато-белым. Ноги были как палки, ступни вывернулись наружу. Белье пришлось разрезать, так как, по местному обычаю, оно было зашито на зиму прямо на теле. Фрэнсису был знаком этот обычай: в Карлайлской сельской школе так зашивали большую часть детей, и от них чудовищно воняло.
- Для начала устроим ему помывку, - сказал Зейдок. - Но сперва хорошенько выполоскаем.
Вооружившись большой спринцовкой, он аккуратно выполоскал содержимое прямой кишки в ведро. Затем вымыл Старого Макалистера, поливая из короткого шланга и часто сдабривая карболкой. Вода падала на цементный пол и уходила в сток. Зейдок вымыл руки Старого Макалистера, взбивая желтое мыло в обильную пену, и вычистил ему ногти перочинным ножом.
- С ногтями всегда возня, - сказал он Фрэнсису, который самозабвенно скрипел карандашом. - У этих деревенских и в заводе нету такого, чтоб ногти чистить. Так и ходят с нечищеными от Пасхи до Пасхи. Но когда придут прощаться с телом, у него должны быть ногти как у парикмахера. Понимаешь, это часть нашего искусства. Когда я закончу, он будет выглядеть не хуже, чем когда-то на собственной свадьбе, а может, и лучше. Наверно, лучше.
Он побрил Старого Макалистера, не скупясь на мыльную пену и горячую воду.
- Хорошо, что я побывал камердинером у джентльмена, - сказал он. - Правда, вот такого ни один джентльмен не потерпел бы.
Он ловко сунул палец в рот трупа, оттопыривая впалую щеку. У Старого Макалистера была такая жесткая щетина, что бритва скрипела.
- Надо полагать, он никогда в жизни не брился чаще раза в неделю, - сказал Зейдок. - Где-то у меня был рулон ваты. Для того, что мы называем отверстиями.
Отверстиями оказались уши, ноздри и, к изумлению Фрэнсиса, задний проход. Зейдок засунул в каждое по внушительному ватному комку. Самый большой ком ваты отправился в рот, а за ним - большой ком воска, после чего Зейдок сжал челюсти трупа и держал, пока они не схватились.
- На зимних похоронах с этим никаких забот, а вот летом совсем другое дело. Мне приходилось видать, как воск размякал от жары и покойник вдруг открывал рот. Ты не поверишь, какой тут поднимался визг и обмороки. Но с тобой все будет в лучшем виде, а, старина? - И он дружески хлопнул Старого Макалистера по плечу. - Ну вот, с чисткой покончено. Теперь начинается наука. Малыш, если тебя замутит, вон там есть ведерко.