Горожане, наконец, разошлись по домам. Иные - усталые, словно не замечая солнца, сразу отправились в постель; другие не ложились, бродили и болтали весь день. Больше половины населения города побывало в эту ночь в Сансгоре или во всяком случае наверху, на холмах, чтобы посмотреть на пожар.
Один из немногих, кто не обратил на пожар никакого внимания, был Клоп. Расставшись со шведом наверху, в шкиперском поселке, он пошел прямо к городу и около первого же дома встретил людей, бежавших вниз. Как он ни был глух, он все же явственно услышал два пушечных выстрела. Проходя мимо церкви, Клоп увидел, что дверь открыта и что в помещении колокольни на полу стоит фонарь. Клоп увидел ноги человека, которые то поднимались кверху, то опускались вниз, подгибались и снова поднимались кверху. Он решил, что, видимо, бьют в набат большим колоколом.
Клоп обратил внимание на то, какое время показывали церковные часы, и пошел домой, обдумывая, что отвечать полиции: он ожидал допроса в связи с этим пожаром.
XIX
Консул Гарман уже три дня лежал в постели. Вся левая сторона была парализована; но доктора полагали, что все может пройти, поскольку пациент выжил первые дни. Консул не произносил ни слова, но двигал глазами, точнее, правым глазом; левый был полузакрыт и рот перекошен.
Дядюшка Рикард все время сидел у постели и пристально смотрел на брата, пока их глаза не встречались; тогда он отводил взгляд в сторону, стараясь изобразить на лице полнейшую беспечность. Ведь доктор предписал, чтобы больного тщательно оберегали от какого бы то ни было волнения.
Оставаясь с больным наедине, советник всегда боялся, что тот начнет говорить; но консул как будто специально ожидал этого и, наконец, сегодня, как только ушел доктор, обратился к брату:
- Послушай, Рикард, - сказал он, невнятно произнося слова, - надо бы сделать кое-какие изменения…
"Ну вот, начинается!" - подумал советник.
Консул подождал немного, затем продолжал:
- Это большая потеря, которая отразится на нас всех; корабль был не застрахован.
- Да… Видишь ли, Кристиан Фредрик… - отвечал дядюшка Рикард совершенно неподобающим беспечным тоном. - Совершенно удивительные… Совершенно удивительно… что… гм… что… ну, словом, совершенно удивительные вещи случаются иной раз… Скажем, например, с кораблем…
Консул поглядел на него.
"Что же теперь будет?" - подумал дядюшка Рикард и огляделся в поисках помощи.
- Что ты хочешь этим сказать, Рикард?
- Да… да… да… Вот наш-то Габриель! Молодец мальчик… - пробормотал советник и попробовал улыбнуться. - Не то чтобы в школе, конечно, но вот, например, скажем, на верфи..
- Что случилось с Габриелем? - быстро спросил консул.
- С Габриелем? Ничего! Ничего, кроме хорошего… Замечательно хорошего… Неужели ты думаешь…
В этот момент вошла Ракел, и дядюшка Рикард вздохнул с облегчением.
Ракел сразу поняла, что отец заговорил, и прямо подошла к постели.
- Расскажи мне все, Ракел! - попросил больной.
- Я с удовольствием рассказала бы тебе все сразу, отец, потому что все новости только хорошие, но я не уверена, сможешь ли ты перенести потрясение, радостное потрясение? - говоря это, она спокойно взглянула ему в лицо.
Больной сделал нетерпеливое движение. Ракел продолжала, держа его за правую руку:
- Видишь ли, корабль был готов к спуску. Совсем готов. И он пошел в назначенное время, прежде чем успел загореться, понимаешь? Корабль был вовремя спущен на воду, и теперь он спасен и цел. Ну вот, отец, теперь ты знаешь все.
- Но Габриель? - спросил консул и посмотрел на брата.
- Габриель именно и сделал все это, потому что Том Робсон не пришел, - сказала Ракел.
- Был пьян, видишь ли, совершенно пьян! Лежал в постели мертвецки пьяный! Понимаешь? - пояснил теперь дядюшка Рикард различными жестами.
- Ну вот, отец! Теперь тебе не о чем спрашивать, - сказала Ракел успокоительным тоном. - Теперь ты знаешь все.
Отец посмотрел на нее, и она почувствовала слабое пожатие его руки.
Затем Ракел увела дядюшку Рикарда из комнаты больного и запретила ему приходить туда одному, что советник счел вполне разумным.
Йомфру Кордсен приходилось очень трудно все эти дни с больным, за которым она ухаживала сама, не допуская к нему никого, кроме Ракел, и с хлопотами по приведению дома в порядок после приготовления к балу. Но у старухи за это время составилось высокое мнение о фрекен Ракел.
После сватовства пастор Мартенс ни разу не разговаривал с Мадлен наедине. Но в эти дни тревог и волнений он очень часто приезжал в Сансгор. Фру Гарман слегла в постель - никто точно не знал, почему, и часто случалось, что в гостиной не было никого, кроме Мадлен, когда он приходил.
Вначале она была смущена и держалась замкнуто, но, заметив, что он нисколько не сердится на нее, решила, что это хорошо с его стороны. Именно он относился к ней в эти дни особенно участливо, потому что отец ее думал только о больном.
Через несколько дней консул, долго лежавший спокойно, сказал Ракел:
- Пусть Габриель придет ко мне!
Отец подал юноше правую руку, которой он мог теперь двигать немного лучше:
- Спасибо, мой мальчик! Ты спас нас от большого убытка и показал себя мужчиной; ну вот… Ракел мне говорила, ты желаешь впредь оставить занятия науками…
- Если ты не требуешь этого, отец… - несмело проговорил юноша.
- Ты можешь ехать в торговую академию в Дрезден, и когда закончишь ее, вступишь в фирму.
- Отец! Отец! - воскликнул Габриель и нагнулся, чтобы поцеловать руку старика.
- Ладно, ладно, мой мальчик! Поглядим, как ты научишься работать и что из тебя получится. Я еще попрошу тебя оказать мне услугу: найти другое имя для корабля; нужно изменить его название, - медленно произнес консул.
Огромная честь, которую отец оказывал ему этой просьбой, потрясла Габриеля. Но внезапно блестящая мысль пришла ему в голову, и он воскликнул: "Феникс"!
Консул слабо улыбнулся правым углом рта.
- Ну, хорошо, пусть называется "Феникс". Позаботься о новой доске.
Выйдя из комнаты отца, Габриель встретил йомфру Кордсен. Он бросился ей на шею, стал целовать ее и душить в объятиях, повторяя: "Феникс! Дрезден! Фирма!"
- Мальчишка! Озорник! - ворчала йомфру Кордсен, отбиваясь; кричать ей не пристало. Но "мальчишка" был слишком силен для нее, и старушка не стала противиться судьбе.
Он побежал дальше, а йомфру Кордсен, поправляя плойки на чепчике, бормотала про себя:
- Это у них у всех в крови!
Но когда Габриель прыгнул из сада в кухню и дал толстой кухарке Берте дружеский шлепок пониже спины, старуха всплеснула руками и воскликнула:
- Ах, господи! Смерть моя! Этот будет хуже всех!
Консул несколько раз вел долгие разговоры со старшим сыном, и Мортен умел делать важное лицо, когда появлялся на людях. Он с удивительным достоинством сидел в старом кресле конторы в Сансгоре.
Фанни мало видела мужа и еще меньше замечала его отсутствие. Чувство к Дэлфину овладело ею с такой силой, какой она еще никогда не знала. Она боролась всеми средствами за то, чтобы удержать любовника.
Но с того дня, как Дэлфин узнал, что Мадлен догадалась о его связи с Фанни, эта связь стала для него почти обузой. Он хотел разорвать ее, но не мог; у него не хватало силы воли высвободиться из той ситуации, в которую он попал, - и он продолжал играть старую игру, усталый от лжи, порой испытывая чувство стыда, и все же был не в состоянии покончить со всем этим.
Часто разговор между ними обрывался сам собой; он чувствовал, что Фанни понимает, почему это происходит, словно бы общая тайна тяготела над ними, но Фанни начинала смеяться, целовать его и болтать, болтать без умолку, чтобы заглушить все это!
Одно обстоятельство приводило всех в изумление: почему так небрежно относились к поискам поджигателя? Никто не сомневался в том, что это был поджог.
Правда, несколько раз были произведены допросы очевидцев, но между этими допросами проходило много времени, и никакой ясности они в дело не внесли. Некоторые считали, что это не удивительно, а если послушать старух и мальчишек из "West End", так получалось, что самых подозрительных-то как раз и не допрашивали.
Старик Андерс был вызван, но начальник полиции заявил, что старик "на основании телесной слабости и недостатка разума" не может быть свидетелем, и его оставили в покое.
Предчувствия Клопа не сбылись: ни его, ни шведа, ни Мартина не вызывали, и после нескольких злостных выпадов в газете дело замерло и забылось.
И жители "West End" и простые люди в городе улыбались, таинственно подмигивали и покачивали головой. Немало дурного, конечно, можно было сказать и о Гармане и Ворше, но одного во всяком случае нельзя было отрицать: своих людей фирма не давала в обиду, и, поскольку с кораблем все обошлось благополучно, не стоило доискиваться, как все это случилось. Люди помнили, что однажды стряслось с Марианной. Теперь можно считать, что все квиты. Начальник полиции, сидя в своем кресле, выглядел очень почтенно, спрашивал и записывал, словно действительно хотел обнаружить истину. Ну что ж? Это так и полагается порядка ради. Но в конце концов, как всем заранее было известно, дело повернулось так, как этого хотели богатые люди; уж если Гарман и Ворше не желали, чтобы виновный был найден, то будь даже начальник полиции самим чертом, он все-таки никого не нашел бы.