В первое время после приезда Мадлен в Сансгор для Габриеля было большим утешением доверять ей свои мысли. Но теперь Мадлен стала слишком умной для него. Она уже больше не пугалась, когда он угрожал, что сбежит на каком-нибудь корабле или подсыплет крысиного яду в грог адъюнкту Олбому. В конце концов Габриель стал ревновать ее к кандидату Дэлфину.
Уполномоченный открыто уделял Мадлен много внимания и времени. Фру Фанни давно это заметила, и чем больше ее светлые блестящие глаза наблюдали, что происходит вокруг, тем яснее она понимала, что ей приходится играть очень неприятную роль "ширмы".
Она знала, что Дэлфин занимает уже значительное положение в обществе. Он не был так "молод и зелен", как его предшественники. Ей приятно было видеть его.
Но когда молодой человек с первого визита стал восторгаться ею, она с досадой подумала: "Фу ты! Он такой же, как и все!"
Теперь, напротив, она стала уделять ему больше внимания. Быть может, не стоило все-таки совсем упускать его из рук. Красивая женщина усмехнулась, глядя в зеркало. Это же просто смешно: иметь такую внешность и играть роль ширмы!
Фру Фанни устроила так, чтобы Мадлен брала уроки музыки в городе, и кандидат Дэлфин немедленно узнал часы занятий Мадлен. Он почти постоянно попадался ей навстречу, и они обычно гуляли немного по улицам или по парку. Эти маленькие встречи забавляли Мадлен. Она весело и откровенно болтала с ним.
- Послушайте, господин кандидат Дэлфин, - сказала она ему однажды. - Почему вы бываете таким злым и придирчивым в обществе, а вот теперь, когда мы одни, вы много приятнее?
- Потому что когда я говорю с вами одной, фрекен Мадлен, я как-то раскрываюсь, становлюсь самим собою, а когда в разговоре участвуют многие, я невольно ухожу в себя.
- Вы уходите в себя? - переспросила она и засмеялась.
- Да, я хочу сказать - мне неприятно, чтобы каждый проходящий заглядывал в мое "я", и я предпочитаю опускать гардины.
- Ну да! Теперь я понимаю, - отвечала она серьезно. Едва ли Мадлен заметила, что этой фразой он подчеркивал свое особое отношение к ней; нет, Мадлен только подумала, что и сама она прячет очень многое за спущенными гардинами.
В одной из маленьких улиц около гавани навстречу им попалась группа рыбаков, с удочками, непромокаемыми плащами и корзинами с рыбой. Они, видимо, были ночью в море.
- Фу! - сказал Дэлфин, когда они прошли. - Не могу переносить запаха рыбы! А впрочем, это полезно для здоровья. Вы, фрекен Гарман, вероятно привыкли к этим "odeurs" с детства там у себя, в Братволле?
- О да! - отвечала Мадлен и немного смутилась.
Дэлфин сказал весело:
- Я могу искренне утверждать, что я человек из народа с ног до головы, но вынужден признать, что когда мой возлюбленный народ подходит чересчур близко к моему носу, мои симпатии к народу остывают. Есть что-то в этой смеси рыбы, табаку, дегтя и мокрой шерстяной одежды, чего я не могу преодолеть.
Мадлен поняла, к кому это относилось. Он говорил о людях, среди которых она жила, и косвенно о том, кто был ей так близок. О! Как хорошо она сделала, что никому ни в чем не призналась!
Когда они проходили по площади, Дэлфин показал вверх, на дорогу в Сансгор.
- Смотрите-ка! И в самом деле, директор школы Йонсен идет в Сансгор и сегодня! Вы знаете, фрекен, что он помешался?
- Нет, об этом я ничего не слыхала!
- Как же, он помешался! - уверял ее Дэлфин. - Но пока еще не вполне установлено, от чего: от любви или от религиозных размышлений. В пользу первого предположения, то есть в пользу любви, говорит то обстоятельство, что он почти каждый день бегает в Сансгор и в уединении беседует с фрекен Ракел. В пользу второго предположения, то есть в пользу религиозных причин, говорит то, что он собирается произнести громовую проповедь в одно из ближайших воскресений. Вы, вероятно, пойдете послушать его?
- Не знаю, право, если другие пойдут в церковь, тогда…
- О нет! Обещайте мне, что вы пойдете в это воскресенье! - попросил он, выразительно взглянув на нее.
Она не успела ответить: они были уже у двери, и Мадлен заметила Фанни за гардиной в комнате наверху.
Тем временем директор школы Йонсен продолжал свой путь. Он действительно направлялся в Сансгор. Однако Дэлфин преувеличивал, говоря, что он бывает там каждый день. С того воскресенья, когда у камина шел столь горячий спор, он еще не был в Сансгоре, но все эти дни думал только о своем последнем разговоре с фрекен Ракел в саду.
Эрик Йонсен происходил, как сам он часто рассказывал, из более чем скромной семьи. В доме консула Гармана он в первый раз увидел вблизи ту роскошь, которую с давних пор научился презирать. Йонсен сразу решил не позволить одурачить себя никому и ничему и потому во время первого визита в этот дом старался держать себя сурово и надменно.
Но он был поражен размеренным и простым, хотя и комфортабельным укладом жизни этого дома, а узнав Гарманов поближе, поколебался в своем предвзятом мнении о богачах. Богатство представлялось Йонсену чем-то шумным - чем-то вроде шампанского и застольных речей. Но спокойные и мирные люди, тихие и корректные во всем домашнем быту, и прежде всего фрекен Ракел, совершенно опрокинули его прежние представления.
Однако удовольствие, которое он испытывал в Сансгоре, побывав там несколько раз, скоро заставило его насторожиться. Он был начеку, остерегаясь всего, что могло отвлечь его от его призвания. К своему призванию он относился очень серьезно: если он сам происходит из бедняков, из малых мира сего, то он и обязан работать среди народа и для народа, в сельских школах.
А между тем уж не раз он ловил себя на том, что в сомнении останавливался перед зданием школы, содрогаясь перед необходимостью погрузиться в эту тяжелую, удушливую атмосферу. Вначале эти колебания его очень огорчали.
Но его отношения к Ракел становились для него все важнее и важнее. Нет, его притягивал не роскошный дом, в этом он был совершенно убежден! И он не испытывал к этой молодой девушке других чувств, кроме одного - глубокого и серьезного интереса.
Ракел действительно обладала удивительной властью над ним. Когда она говорила, ее слова, казалось, озаряли ярким разящим светом многое из того, что он раньше не замечал. Как и все люди, он таил в сердце своем ростки сомнений, но он был так молод и неопытен, что все эти ростки так и не распустились, хотя ни один из них еще не увял окончательно. Эта исключительная девушка, так неожиданно встретившаяся на его пути, привела в движение всю его духовную жизнь, разбудила в нем кипучую энергию, и жажда деятельности росла в нем с каждым днем. Заниматься нудной, изнурительной повседневной работой казалось ему теперь трусостью. Нужно было делать что-то иное, чтобы полнее, ярче выразить свои убеждения. Это ведь сказала она сама!
Теперь он шел к ней, готовый ринуться в любую битву, куда бы она его ни послала.
Фрекен Ракел привыкла делать дома все, что она желала. Все те сотни условностей, с которыми должны были считаться молодые девушки ее круга, для нее не существовали, - ведь она была не такой, как все другие.
Поэтому мать почти не удивилась, когда Ракел предложила Йонсену пойти в сад, едва лишь он, войдя, обменялся с фру Гарман несколькими словами. Ракел уже давно была на голову выше матери и, кроме того, если уж так суждено, то это необычайное предпочтение, которое она выказывала к богослову, было в конце концов не самое безумное из того, что могла совершить Ракел.
Они пошли в сад, где обычно гуляли. Йонсену было трудновато найти основную нить того, что он хотел высказать, и он проговорил несколько неуверенно:
- Я… много думал о нашем последнем разговоре… Да… точнее говоря, я ни о чем, кроме нашего разговора, не думал. Если вы позволите, я хотел бы продолжить с вами разговор на эту тему.
- Мне всегда приятно говорить с вами, - отвечала Ракел, взглянув на него. Это были те же умные синие глаза, что и у консула. Ракел лицом очень походила на отца: даже нижняя губа у нее была немного оттопырена. Темные волосы имели рыжеватый оттенок, особенно у висков; она была высокой и крепкой девушкой, и вся ее внешность могла скорее поражать, чем прельщать. Молодежь опасалась ее; она слыла девушкой очень ученой и дьявольски острой на язык. Это, конечно, многих огорчало; она была все же "блестящей партией".
Йонсен ни о чем подобном не помышлял. Он старался только правильно выразить суть своей мысли. Наконец ему это удалось. Он говорил все с большим и большим увлечением о перемене, которая произошла в нем, потому что она не только разбудила в нем мысль, но вызвала потребность деятельности. И вот теперь он пришел, чтобы услышать от нее, как и когда он должен начать действовать.
Ракел была немного озадачена.
- Это не так легко для меня, - отвечала она. - Ведь я, как женщина, лишена возможности сама что-нибудь предпринять, даже если бы мне и хотелось этого, - как же я могу посоветовать вам, господин кандидат, с чего начать.
- Я готов на все! - воскликнул он горячо. - Я готов выступать с речами или в печати против всех злоупотреблений, которые я теперь вижу! Я брошу свое место, если это потребуется! Я не хочу утаить ничего из того, что кроется во мне: я хочу провозгласить свои убеждения открыто, как подобает мужчине!
Молодая девушка была слишком умна, чтобы увлекаться до такой степени, и эта внезапно возникшая восторженность показалась ей подозрительной.
- Я считаю, что вам надо подумать, - начала она. - То, о чем мы говорили, сводится ведь, в сущности, к некоторым частностям. Едва ли есть неразрешимые противоречия между вашими взглядами и общими принципами христианства.