- Нет, - ответила незнакомка, усаживаясь в кресло, которое ей пододвинул хозяин, - я настоящая жительница гор и никогда не простужаюсь.
И тут же простодушно добавила:
- К тому же вы, может быть, найдете, что я неуместно одета для беседы, которую испросила у столь важного и почтенного лица, каким являетесь вы, господин Гёфле: я в бальном платье.
- Боже мой! - опрометчиво воскликнул Кристиано. - Я вовсе не старый чопорный ханжа, бальным платьем меня не смутишь, особенно когда оно надето на хорошенькой женщине.
- Вы очень любезны, господин Гёфле, но я не знаю, хороша ли я и нарядно ли одета. Я понимаю, что не нужно прятать от вас лицо, ибо всякое недоверие к вам было бы оскорблением вашей честности, к которой я прибегаю, прося у вас совета и покровительства.
Незнакомка отстегнула свой капюшон, и Кристиано увидел самую очаровательную головку, какую только можно вообразить, настоящий нордический тип: синие, как сапфиры, глаза, топкие и пышные светло-золотистые волосы, нежный и свежий цвет кожи, какого не встретишь у других народов; из-под распахнутой шубки виднелись стройная шея, белоснежные плечи и гибкая талия. Все это дышало чистотою, как само детство, ибо миловидней гостье было не более шестнадцати лет и она еще не перестала расти.
Кристиано не принадлежал к числу отшельников; он был человеком своего времени, но вместе с тем не перенял распущенности той среды, куда его забросила судьба. Он был умен, а потому скромен и прост. Он спокойно и доброжелательно взглянул на эту северную красавицу, и если прежде у него мелькнула коварная мысль завлечь девушку и медвежью берлогу, то мысль эта сразу же уступила место жажде приключения, романтического и увлекательного, по вполне честного, и этой честностью дышало милое и простодушное личико его юной гостьи.
- Господин Гёфле, - продолжала она, ободренная вежливым обращением мнимого адвоката, - когда вы увидели мое лицо и убедились, что оно принадлежит отнюдь не злодейке, я должна назвать свое имя. Имя это вам хорошо известно. Но меня смущает, что вы стоите, тогда как я заняла единственное кресло в этой комнате. Мне известно, сколь вы уважаемы… Сколь уважаемы ваши достоинства, я чуть было не сказала - ваши годы, потому что, сама не знаю почему, привыкла считать вас очень старым, а вы, как я вижу, намного моложе барона.
- Вы оказываете мне большую честь, - сказал Кристиано, надвигая на глаза и шею меховую шапку со спущенными ушами, - я стар, очень стар! Молодым во мне может казаться лишь кончик носа, и я прошу прощения, что не снимаю шапки в пашем присутствии; но ваше посещение застало меня врасплох. Я снял парик и вынужден прятать свою лысину.
- Пожалуйста, без церемоний, господин Гёфле, и соблаговолите сесть.
- Если вы позволите, я останусь стоять у печки, меня мучит подагра, - ответил Кристиано, который, таким образом, оказался в тени, тогда как скудный спет свечи падал прямо на собеседницу. - Разрешите узнать, с кем имею честь…
- Да, да, - с живостью отозвалась она. - О! Вы меня хоть и не встречали, но прекрасно знаете! Я Маргарита.
- Ах, вот как! - воскликнул Кристиано тем же тоном, каким признался бы: "Мне это ровно ничего не говорит".
К счастью, девушка поторопилась объясниться.
- Да, да, - продолжала она, - Маргарита Эльведа, племянница вашей клиентки.
- А! моей клиентки…
- Графини Эльведа, сестры моего отца, полковника, того, что был другом несчастного барона.
- Несчастного барона?..
- О господи, барона Адельстана, имя которого я не могу произносить без волнения в этой комнате, того, что был убит фалунскими рудокопами… или кем-то другим! Ибо, в конце концов, кто знает, сударь! Уверены ли вы, что Это были рудокопы?
- О, что до этого, барышня, то уж если кто может поклясться честью, что ничего об этом не знает, так это ваш покорный слуга, - ответил Кристиано проникновенным тоном, который она истолковала по-своему и, казалось, была глубоко потрясена.
- Ах, господин Гёфле, - живо воскликнула она, - я так и знала, что вы разделяете мои подозрения! Нет, ничто не разуверит меня в том, что все эти трагические смерти, о которых говорили и сейчас еще шепчутся… Но мы здесь совсем одни? Нас никто не может услышать? Это так серьезно, господин Гёфле!
"Действительно, дело представляется серьезным, - подумал Кристиано и пошел взглянуть, закрыта ли входная дверь, стараясь подражать старческой походке, - только я тут ничего не понимаю".
Он оглядел комнату и опять не заметил двери в караульню, которая была закрыта и отделяла Гёфле от двух наших собеседников.
- Так вот, милостивый государь, - продолжала молодая девушка, - понимаете ли вы, что тетя хочет выдать меня замуж за человека, в котором я не могу не видеть убийцу моих близких?
Кристиано, не имевший ни малейшего понятия, о чем идет речь, решил дать своей новой клиентке разговориться, показав, что он на ее стороне.
- Не иначе, - заявил он несколько развязно, - как ваша тетушка сошла с ума… Или с ней еще что-нибудь похуже!
- Ах, что вы, господин Гёфле, тетю мою я уважаю и виню ее только в известном ослеплении или предубеждении.
- Ослепление это или предубеждение - не суть важно, но я ясно вижу, что она не желает считаться с вашей склонностью.
- О, это правда, я ведь не терплю барона! Она вам этого не говорила?
- Напротив! Я полагал…
- О, господин Гёфле, могли ли вы поверить, что в мои лета мне мог понравиться пятидесятипятилетний старик?
- Подумать только! Вашему нареченному, оказывается, к тому же еще пятьдесят пять?
- Вы так говорите, будто сомневаетесь в этом, господни Гёфле! Но ведь вам-то отлично известен его возраст, вы же его советчик и, говорят, его преданный друг… Только я не могу этому поверить.
- Черт возьми! Вы совершенно правы. Пусть меня повесят, если он для меня что-нибудь да значит. Но как вы назвали этого господина?
- Барона? Вы, что же, не знаете, о ком я говорю?
- Конечно, нет. Мало ли баронов на свете.
- Но тетя же сказала вам…
- Ваша тетя, ваша тетя! Почем я знаю, о чем толкует ваша тетя. Она, может быть, и сама того не знает.
- Увы! Простите меня: уж она-то это слишком хорошо знает! У нее железная воля. Невозможно, чтобы она не посвятила вас в свои планы насчет меня, она ведь уверяет, что вы их одобряете!
- Одобрить, что столь прелестное дитя приносится в жертву старому хрычу?
- Ах! Вот видите, вы же знаете возраст барона!
- Но какого барона все-таки?
- Какого барона? Что же, я должна вам назвать Снеговика?
- Ах! Ну да! Речь идет о Снеговике? Ну, что ж, признаюсь, мне это ничего не говорит.
- Как, господин Гёфле, вам неизвестно прозвище самого могущественного, самого богатого и в то же время самого злого, самого ненавистного из ваших клиентов, барона Олауса Вальдемора?
- Что! Хозяина этого замка?
- И нового замка, по ту сторону озера, и невесть скольких железных и свинцовых рудников, а также залежей квасцового сланца и многих долин, лесов и гор, не считая полей, стад, хуторов и озер; наконец, владельца едва ли не десятой части всей далекарлийской провинции! Вот те доводы, о которых тетя мне твердит с утра до вечера, чтобы я позабыла о том, что он уныл, стар, болен и, может быть, отягощен преступлениями!
- Черт побери! - воскликнул Кристиано в крайнем удивлении. - Вот, оказывается, у какого милейшего человека я нахожусь.
- Вы смеетесь надо мной, господин Гёфле, вы не верите в его преступления! Значит, и сейчас, когда вы говорили, вы хотели посмеяться надо мной?..
- Все, что я говорил, я готов повторить вам еще раз, но только мне хотелось бы знать, в каком преступлении вы обвиняете моего хозяина?
- Не я обвиняю его - народная молва приучила меня видеть в нем убийцу отца, брата и даже его невестки, злосчастной Хильды!
- Как! И только?
- Вам хорошо известно, что все так говорят, господин Гёфле; ведь вам было когда-то поручено?.. Нет, я ошиблась, Это ваш отец был тогда поверенным в делах барона Олауса. Барон предъявил какие-то документы. Его ни в чем нельзя было уличить; но истины так и не узнали и никогда не узнают, если только мертвые не выйдут из могил, чтобы поведать ее.
- Это иногда случалось, - отвечал с улыбкой Кристиано.
- Вы действительно так думаете?
- Так говорится на языке людей моей профессии; понимаете, когда неожиданное доказательство, потерянное письмо, позабытое слово…
- Да, я знаю; только ничего не нашли, а спустя пятнадцать или двадцать лет пришло молчание и забвение. Сперва барона подозревали и ненавидели, потом он заставил себя бояться, и этим все сказано. А теперь в самонадеянности и наглости он дошел до того, что задумал вновь жениться. Ах! Не приведи господь, чтобы я стала предметом ого ухаживаний! Говорят, он очень любил жену; но что касается баронессы Хильды, все думают…
- Что думают?
- Я вижу, что до вас не дошли местные слухи, господин Гёфле, или они вам смешны, поскольку вы спокойно расположились в этой комнате.
- Действительно, за всем этим что-то кроется, - отвечал Кристиано, внезапно пораженный воспоминанием. - Люди с мызы говорили мне нынче вечером: "Ступайте, а завтра расскажете нам, как вы провели ночь!" Верно, тут домовой или привидение…
- Надо полагать, что есть какая-то странность: призрак или действительность; потому что сам Стенсон в это верит, а может быть, и барон; после смерти невестки его ноги здесь не было, и он велел даже заделать какую-то дверь…
- Вон ту, - сказал Кристиано, указав на верх лестницы.