Храм Кайласанатха был величествен и прекрасен. Вокруг него раскинулся огромный красивый сад. В разных концах сада возвышалось еще несколько храмов поменьше, перед каждым из них блистали гладкой поверхностью дивные пруды, питаемые водой по водоотводам из небольшой реки под названном Хираньявати, которая протекала в окрестностях Паталипутры. На искусственных лужайках в саду росла священная трава дарбха. Одним словом, здесь было где прилежным и праведным брахманам совершать свои каждодневные священные обряды. Чанакье понравилось здесь с первого взгляда. У входа в храм Чанакья попрощался с монахом, но едва он успел осмотреться на новом месте и управиться с обрядами, как к нему явился посланец с предложением от монаха прислать овощей и плодов для полуденной трапезы. Чанакья снова заколебался, принять ли ему и это благодеяние, и пока передал с посланным, что когда свершит дневной ритуал, сам придет к монаху. Тот понял, что брахман просто не решается принять от него угощение, но решил, что сможет уговорить его при встрече. Поэтому спустя немного времени он снова послал к Чанакье спросить, не закончил ли уже риши свои дела и молитвы. Такая настойчивость в первый момент вызвала у брахмана раздражение, и он хотел было ответить презрительным отказом, но уже в следующую минуту передумал. "Негоже, - подумал он, - в моем положении отказываться от помощи и дружбы, откуда бы она ни пришла, и рассчитывать, высоко ли, низко ли стоит тот, кто может быть полезен в моем деле. В нужде и соломинка может пригодиться".
Решив так, он смирил свою гордость и сказал посланцу:
- Я иду с тобой. Веди меня.
Буддист его ждал. Когда Чанакья вошел, монах поднялся с места, чтобы приветствовать его, и снова предложил брахману трапезу. Чанакья опять заколебался и ответил:
- Монах, будет лучше, если ты укажешь мне, где можно достать хлеб и другую снедь, - может быть, пошлешь человека, которой покажет мне лавку. У меня есть деньги, и я смогу купить себе еду. Не утруждай себя. Я и так в неоплатном долгу перед тобой за то, что ты сделал для меня. Ведь я не в состоянии ответить тебе такой же услугой. А помощь следует принимать лишь тогда, когда сам можешь ее оказать.
Выслушав Чанакью, монах слегка улыбнулся и сказал:
- Благородный брахман! Справедливы твои речи. Но от доброхотного даяния, особенно от сырой пищи, отказываться грех. Гаутама Будда учит нас, что услуга гостю - первейший долг и первейшая добродетель. Ты здесь чужой, и сейчас уже негде тебе раздобыть для себя пищу. Так прими же эти овощи и плоды. Это тебя ни к чему не обязывает. Я вовсе не собираюсь препятствовать тебе поступать завтра так, как ты захочешь. У меня лишь одна просьба: пока ты останешься в Паталипутре, позволь мне оказывать тебе помощь. И не стесняйся спрашивать все, что тебе нужно. Я следую наставлениям благостного Будды, а потому действую без корысти.
После этих слов монаха Чанакья смирился. Он выбрал немного из предложенных кореньев и плодов и ушел к себе на берег пруда. Там он приготовил еду и, покончив с трапезой, сел, размышляя о дальнейшем. Так наступило время заката, в храмах зажгли светильники.
Когда живущие на деревьях и лианах птицы стали возвращаться в свои гнезда, Чанакья подумал, что пора выполнить вечерние обряды. Закончив их, он сказал себе, что пришел в Паталипутру не для укрепления своего благочестия. Что толку сидеть здесь одному? Нужно искать уязвимые стороны самого раджи, узнавать, кто его тайные недоброжелатели и что надо сделать для того, чтобы повернулись против него людские души.
Главное сейчас - нащупать пружины внутренней жизни Магадхи, понять положение дел в государстве. Тогда только и можно браться за дальнейшее. Так почему бы не начать с этого самого монаха? Буддисты наверняка лелеют надежду вовлечь в свою веру и царскую семью. А уж монах обязательно должен знать, как обстоят дела в царском доме. "Придется забыть пока о брахманском достоинстве, - сказал себе Чанакья, - если я хочу получить трон Магадхи для своего воспитанника. Военные хитрости пристали скорее природе кшатриев, а я брахман. Но мой ученик - кшатрий, и я должен руководить им. Ради пользы дела придется поступиться долгом брахмана. Какой смысл отказываться от общения с монахом? Наоборот, отправлюсь-ка я теперь же побеседовать с ним. Может быть, узнаю что-нибудь полезное для себя". И Чанакья пошел в монастырь.
Монах принял его, усадил с почетом. Вскоре после начала беседы Чанакья уже подробно расспрашивал о министрах, о знати, о брахманах - приближенных раджи. Монах решил, что брахман хочет попасть к царскому двору и ищет к этому пути. Он охотно рассказал, что делается при дворе, и сообщил, что среди знати, близкой к влиятельным кругам, есть его тайные ученики и что он рад будет оказать свое содействие брахману, с тем чтобы ввести его в совет раджи. Чтобы скрыть свою истинную цель, Чанакья сделал вид, будто очень обрадован и что это и будет исполнением его желания. Заметив, что стало уже поздно, он поднялся, чтобы уйти к себе, но монах дружески его задержал. Он сказал:
- Не спешите, посидите еще. У меня нет сейчас никаких дел. Расскажите мне больше о себе.
И Чанакья остался. Тут к монаху пришла женщина. С большим почтением приветствовав его, она сказала:
- Благостный Васубхути! Я пришла к тебе с большой просьбой. Великая забота у меня. Полмесяца хранила я в душе эту тайну, но сегодня решила рассказать тебе все и спросить совета.
- Дочь моя Вриндамала, - ласково сказал монах, - вижу я, что забота совсем иссушила тебя. Что случилось? Здорова ли Мурадеви?
Услыхав последний вопрос, пришедшая вся встрепенулась и поспешно отвечала:
- О благостный, телом совсем здорова Мурадеви, но безмерно больна духом. С того дня, как объявлен был наследником принц Сумалья, не знает покоя ее душа.
С приходом женщины, особенно услыхав, что она явилась за советом, Чанакья хотел уже было встать и уйти, но при упоминании имени Мурадеви задержался, надеясь услышать что-нибудь о семейных делах раджи; когда же произнесено было имя Сумальи и сказано, что из-за возведения его в титул наследника предалась отчаянию одна из жен раджи, брахман решил, что ничто не мешает ему остаться, и весь обратился в слух, жаждая узнать, что скажет теперь Васубхути и что еще поведает Вриндамала.
Чанакья не был бы Чанакья (ведь от имени этого хитроумного и проницательнейшего брахмана и пришло в язык маратхи слово "чанакша", которым обозначают хитрейших из хитрых, лукавейших из лукавых), - так вот, повторяем, он не был бы Чанакья, если бы не догадался сразу, что Вриндамала, - служанка Мурадеви и что демон ревности гложет эту жену раджи с тех пор, как наследником провозглашен принц Сумалья. "А если это так, - подумал он, - то вот оно, желанное открытие. Использовав его, можно посеять раздор в царской семье". Теперь уж, само собой, ничто не заставило бы Чанакью сдвинуться с места, пока он не дослушает начатый разговор.
Васубхути сказал Вриндамале:
- Что такое ты говоришь? Дитя, домашние беды не для чужих ушей. Верный слуга своего господина обязан быть нем. Я догадываюсь, как страдает и терзается Мурадеви, зная, что если бы другие жены не возвели на нее напраслины, то сегодня ее сын, а не Сумалья был бы наследником престола. Но ты нигде и никому не должна открывать этой тайны. Верный слуга держит открытыми глаза и уши, но уста его должны быть крепко-накрепко закрыты. Никому не смеешь ты открывать такой тайны, одному только твоему наставнику.
Вриндамала молча выслушала все, что сказал ей Васубхути, а когда он кончил, ответила:
- Благостный! Я выслушала твое наставление и со смирением спрячу его в своем сердце. Но я пришла к тебе с просьбой о помощи. То, что я поведала тебе, я не доверила до сих пор ни одному человеку. Сегодня же я не могла больше молчать. Если ничего не изменится в ближайшее время, может стучится большое несчастье: либо другие узнают, что говорит и думает моя госпожа, и донесут радже, либо она сама убьет себя. Ты мой наставник. Не ты ли учил меня, что если кому-то грозит гибель и в наших силах помешать этому, то наш долг - сделать все? Поэтому я и пришла к тебе за советом. Я твердо знаю, что если все останется как есть, то либо умрет моя госпожа, либо беда случится с кем-нибудь другим. Но я не знаю, как помешать этому. Я пыталась образумить госпожу, но все напрасно. Вот я и пришла просить помощи.