Художник представил нового архивариуса своим спутникам (среди них было также несколько иностранцев), те довольно сдержанно приняли Роберта в своем кругу. Разговор шел об особенностях настенной живописи в этом помещении, восстановление которой было ближайшей задачей Кателя.
- Мы сообща обсуждаем эту работу, - объяснил художник Роберту, - потому что меня самого власти могут отозвать еще до того, как она будет закончена. На этот случай коллектив должен ознакомиться с моим методом настолько, чтобы каждый мог потом продолжать работу без ущерба для искусства.
Когда группа разбрелась по помещению, чтобы перенести размеры фрески на картон, Роберт отвел Кателя в сторону.
- Ты уже освоился здесь, - обратился он к товарищу. - Я разыскиваю одного человека, который, по всей видимости, тоже живет в этом городе. Речь идет об одной женщине, жене хирурга Мертенса. Про него самого не знаю, здесь он или нет, скорее всего, нет, потому что они разводятся. Мой отец, я встретил его случайно сегодня утром - ты, помнится, не был знаком с ним, хотя знаешь, наверное, что он адвокат, - так вот, отец как раз защищает эту самую фрау Мертенс в бракоразводном процессе. И потому мне очень важно ее увидеть. Ты, может быть, знаком с ней и знаешь, где она живет или где ее вообще можно увидеть.
- Я не знаком с фрау Мертенс, - сказал художник.
- Видишь ли, - продолжал Роберт, - я знаю, что она всегда интересовалась живописью и ходила на все выставки, и ей должно быть известно, я думаю, твое имя.
- Я не знаком с ней, - повторил Катель, - во всяком случае, по имени. В лицо, может быть, и знаю, но это тебе все равно не помогло бы.
- Извини, что я занимаю тебя этим вопросом, - сказал Роберт. - Мне надо было сразу обратиться в адресный стол в Префектуре. Я, - прибавил он, заметив удивленный взгляд товарища, - я имею право пользоваться телефоном.
- Ты, разумеется, имеешь такое право, - подтвердил художник. И снова Роберту послышалась в голосе приятеля какая-то отчужденность. - Но поскольку ты не знаешь ее номера, - продолжал Катель, - то всякая попытка твоя разузнать о фрау Мертенс, можно сказать, обречена на неудачу.
- Но у меня есть номер телефона Префектуры, - с досадой воскликнул Роберт, - хотя он и секретный. Секретарь сам дал мне его.
- Не сомневаюсь, - спокойно возразил художник, - но я имею в виду номерной знак фрау Мертенс. Все приезжающие регистрируются властями не по имени, а по номеру прибытия. И поэтому с одним только именем мало что узнаешь. - Катель расстегнул левой рукой верхнюю пуговицу рубашки и вытащил металлическую бляшку, которая висела у него на шее, - вот это, например, мой номер, под ним в городских бумагах значатся мои анкетные данные, предыстория, род занятий, указание местопребывания и прочее.
Художник снова спрятал свой номерной знак под рубашку и застегнул пуговицу.
- А почему мне не выдали номерной знак? - сказал Роберт, скорее размышляя про себя, нежели обращаясь к Кателю.
- Наверное, еще успеют это сделать, - помедлив, произнес художник, - потом, когда укоренишься и твое пребывание здесь не будет рассматриваться властями как временное. Хотя, может быть, это вышло просто по недосмотру Префектуры.
Роберт молчал, покусывая нижнюю губу.
- Значит, мне не остается ничего другого, - сказал он через некоторое время, - как положиться на счастливый случай, который мог бы свести меня с фрау Мертенс.
- А она знает, что ты здесь? - спросил художник.
Роберт дал понять только, что допускает такую возможность, умолчав о встрече с Анной рано утром.
- Если она знает, что ты здесь, - сказал Катель, - тогда совсем другое дело. Ты можешь быть уверен, что она найдет способ встретиться с тобой.
- А если у нее есть причина избегать меня, - возразил Роберт.
- Но даже и в этом случае она вряд ли сумеет избежать встречи с тобой.
Роберт недоверчиво посмотрел на него.
- Вот ведь мы с тобой встретились снова, хотя ты и скрылся от меня первый раз там, в коридоре.
Роберт хотел было возразить, что он вовсе не утаился, но вспомнил об Анне - ведь ее он тоже не узнал или не дал ей понять, что узнал, - и промолчал.
В ходе разговора у него возникло ощущение, что он странным образом уступает другу. В сравнении с днями и часами их прежней дружбы он за все эти годы как будто не продвинулся вперед ни на шаг, тогда как Катель обнаруживал степень зрелости и достоинства, которых ему самому, кажется, все еще недоставало. А ведь они были примерно одного возраста. Дело заключалось не столько в знании, сколько в умении оперировать знанием, что давало возможность видеть простой и ясный смысл вещей. Тут была та же естественность, какую он почувствовал уже во время беседы в Префектуре и даже, в своих пределах, в поведении хозяина гостиницы. Здесь чувствовался общий Дух, каким веяло от устройства и физиономии города - города, в котором он был чужим, но который все сильнее возбуждал в нем любопытство и притягивал к себе.
- Я бьюсь, как рыба, попавшая в сеть.
- Ничего плохого в этом состоянии нет, - сказал художник неожиданно теплым голосом. - Оно не только дает ощущение свободы, но вместе с тем допускает и возможность выскользнуть через ячею - действительно на свободу. Пойдем, Линдхоф. Тебе, ты говорил, нужно к площади с фонтаном? Мы можем, не делая крюка, пройти через открытые подвалы.
Он с видимой любезностью предоставил Роберту идти с правой стороны. Они молча шли через пустые помещения, которые лежали глубоко под землей под открытым небом. В одном месте Роберт остановился, изумленный представшим его глазам зрелищем. Внутри прямоугольного помещения с широкими дверными проемами в голых стенах он увидел множество колыхающихся женских фигур, объединенных в общем немом и выразительном действе. Тут, кажется, были женщины разного происхождения и возраста. Судя по движениям их рук, они как будто занимались тем, что вынимали из шкафов и комодов какие-то личные вещи, платки, рубашки и другие принадлежности белья, развертывали их, рассматривали и снова укладывали в шкафы и комоды с той бережной аккуратностью, которая совершенно не вязалась с ничтожностью их занятия. Ибо - в то время как они, ритмично склоняя головы, считали свои вещи, штуку за штукой, - в руках их не было ничего, они лишь имитировали жесты, будто бы что-то разбирали и перекладывали. Даже мебель - шкафы и комоды - существовала только в их воображении. Но так живы были в их памяти картины и образы привычного и обустроенного, но утраченного быта, что они представляли, будто и в самом деле выдвигают ящики комодов или открывают и закрывают дверцы шкафов - тогда как на месте этих воображаемых предметов было ничто, пустота.
Их лица выражали озабоченную сосредоточенность. Время от времени та или иная из женщин досадливо качала головой, как будто что-то было не в порядке или недоставало какой-то вещи, но потом вдруг словно бы вспоминала, где она могла лежать, и с радостной улыбкой извлекала ее из укрытия. И так каждый раз женщины убеждались в наличии и сохранности своего воображаемого добра, которое они заботливо и ревниво оберегали, и какой-то дух алчности витал над ними.
Они протягивали попеременно друг другу ту или иную вещь, ощупывали ее, как бы оценивая ее добротность или определяя степень поношенности, и клали в соответствующую кучку. Некоторые, присев на корточки, будто бы вдевали нитку в иголку и начинали что-то штопать или шить. И хотя вещь существовала только в их воображении, они, прошив строчку или две, со вздохом прерывали занятие, чтобы дать своим пальцам немного отдохнуть, после чего с прежним усердием принимались снова за работу, ведь запас вещей казался неисчерпаемым. Движения женщин, что бы они ни делали - разбирали ли белье или укладывали его в стопки, зашивали или штопали, - сохраняли определенную плавность, танцевальность, как если бы они разыгрывали пантомиму. Ведь они объяснялись без слов, только взглядами, в которых проскальзывало что-то плутоватое - как у согласно действующих воров, крадущих чужое добро. И все же это было, несомненно, их собственное добро, которое, возможно, досталось им от родителей или еще от бабушек и дедушек и которое они приумножили или сами нажили, чтобы передать потом наследникам. Так озабоченной деятельности их, как бы она ни противоречила всякой практической цели, присущ был дух извечного бытия. Деловитая сосредоточенность, с какой повторялись все жесты, последовательность непрерывающегося действия, хотя никакого действия, в сущности, уже не было, возводили усилия и тщетность повседневной жизни в абсолютный образ.
У Роберта, который как завороженный смотрел на это зрелище, возникло ощущение, сходное с тем, какое он испытывал с Кателем: что он странным образом уступает женщинам в знании вещей. Когда он наконец оглянулся на художника, который, примостившись в углу, зарисовывал эту картину в свой альбом, у него мелькнула мысль: а нет ли среди этих женщин и Анны?
В это время где-то близко неожиданно прозвучал, как и утром в трапезном зале, сигнальный гудок, который оторвал женщин от их занятия. Они проворно уложили в шкафы и комоды воображаемое добро и, окинув его напоследок любовным взглядом, неспешно разошлись.
Слабые сумеречные тени легли на голый прямоугольник пола. Небо, хотя оставалось еще светлым, казалось уже не таким бездонно-синим, зато более сияющим, как будто оно все было пронизано в этот закатный час лучами солнца.
Катель захлопнул свой альбом.
- Час закончился, - сказал он так, словно говорил нечто само собой разумеющееся для Роберта.
- А Анна не могла быть среди этих женщин? - спросил Роберт, не замечая, что, назвав фрау Мертенс по имени, выдал свое отношение к ней.