Только когда народ начал растекаться по другим, ответвлявшимся в разные стороны коридорам, он смог наконец отделиться от людской массы. Кругом были указатели с буквенными и цифровыми обозначениями, которые ничего ему не говорили; он в нерешительности замедлил шаги, раздумывая, в каком направлении пойти, и после некоторых колебаний двинулся наугад, надеясь, что как-нибудь да выберется из этого лабиринта наружу. Мимо торопливо проходили люди, но всякий, к кому он обращался с расспросами, только тряс головой и бежал дальше, точно был озабочен наиважнейшими делами.
2
После недолгих блужданий он неожиданно оказался на территории двора, окруженного невысокими строениями. Внешне они мало чем отличались от домов на площади с фонтаном, только от них веяло устоявшимся жилым духом, как от обитаемых помещений. Во фронтоны многих зданий были несимметрично вделаны квадры и обломки колонн, по всей видимости, отдельные части, ранее принадлежавшие каким-то более древним сооружениям. Двор покрывали истертые каменные плиты, только местами еще проглядывал геометрический узор инкрустированного мозаичного орнамента. В щелях между плитами разросся мох, из трещин там и сям торчали пучки выжженной солнцем травы. Кое-где плиты были выломаны, вероятно, уже в более позднее время, и на их месте устроены узкие цветочные газоны. Несколько широких, сильно избитых ступеней вели вверх, к полукруглой арке, которая, возможно, когда-то была частью внутренних ворот старинного дворца.
В обширное помещение этого бывшего дворца встроены были в разных направлениях ряды домов, расположение которых соответствовало внутренней планировке залов и мощным сводам прежнего сооружения. Высокие оконные пролеты заделаны были кирпичной кладкой, так что теперь от них оставались лишь небольшие люки; крошечные балконы висели в воздухе, точно открытые клетки для птиц. Полы и лестницы были из дорогого камня и странно контрастировали с убогостью более поздних построек. Яркий свет делал еще более ослепительными освещенные поверхности и более густыми тени. Первоначально древний дворец, должно быть, был сооружен в форме прямоугольника по типу укрепленного замка. По крайним строениям, возведенным на месте внешних стен, можно было составить представление о размерах сооружения в целом. Три стороны его обращены были к городской территории, северный же фасад выходил на пустырь, круто спускавшийся к галечному руслу большой реки, той самой реки, которую Роберт переезжал по железнодорожному мосту. Там, где ее излучина ближе всего подходила к городу, и стоял дворец - или комплекс строений, располагавшийся ныне на его месте, - Префектура города.
В нижних этажах всех этих строений, которые сообщались одно с другим, в отгороженных помещениях, похожих на соты, сидели за мраморными столами мужчины и женщины. Одни перебирали бумаги, ставили на них какие-то отметки или штемпелевали, другие оформляли документы, листали пухлые подшивки, которые доставали из стальных шкафов. Груды папок переносились с места на место, из одной папки что-то изымалось, в другую добавлялось. Вся эта работа проделывалась без особого усердия и интереса, по давно отлаженной схеме. Когда мужчины и женщины поднимали глаза от бумаг, то взгляд их отражал пустую серьезность. Важная отрешенность их гладких лиц оттенялась зелеными головными уборами, напоминавшими тюрбаны. На всех служащих были совершенно одинаковые форменные куртки в серую и желтую полоску, единственное, что их отличало, - это нашитые на правом рукаве эмблемы, соответствующие значению и рангу занимаемой должности. Из помещения в помещение сновали многочисленные посыльные с поспешной деловитостью, которая придавала их бессловесной деятельности какую-то суетливость.
Пройдя через несколько комнат, Роберт подошел наконец к одному посыльному и протянул ему письмо из Префектуры. Тот взглянул на номерной знак в верхнем углу бумаги и, скрестив руки на груди, пригласил Роберта следовать за ним. Он привел его через пустынный обширный двор в довольно большое здание, в вестибюле которого попросил подождать. Через некоторое время Роберт был препровожден, уже другим посыльным, в приемное помещение Высшего Комиссариата по делам управления городом. Пол, а также столы и кресла здесь были из цветного инкрустированного мрамора. Холодная торжественность апартамента, в котором Роберта оставили одного, не дав никаких разъяснений, соответствующим образом подействовала на его внутреннее состояние. Чувство напряженного ожидания предстоящей встречи с Префектом или с кем-то из его людей, от которых зависела будущая судьба Роберта, возрастало с каждой минутой. Он уже начал нетерпеливо барабанить пальцами по столу. Ничего не происходило. Время как будто остановилось. Оно возобновило свой ход лишь в тот момент, когда Роберта наконец пригласили войти через узкую боковую дверь в рабочий кабинет Комиссара.
Высокий чиновник встретил Роберта сразу же при входе, почти у самых дверей. На нем была точно такая же форменная куртка в полоску, как и на всех других служащих, включая посыльных, так что Роберт, который еще не разбирался в нашитых на рукавах знаках различия, вряд ли мог в иной ситуации опознать в нем высокопоставленное лицо. Разница была только в том, что свой зеленый тюрбан чиновник держал в руке, благодаря чему оставался обнаженным его голый череп. Он, казалось, был тщательно выбрит и напоминал голову какого-нибудь азиатского вельможи. Чиновник почтительно приветствовал Роберта и предложил ему мраморное кресло с мягким сиденьем (которое вызвало приятное ощущение у Роберта, как только он опустился на него), сам же прошел к большому письменному столу и сел за него, устремив на гостя взгляд из-за возвышавшихся приборов и горы папок. Роберту бросилась в глаза установка с микрофоном и громкоговорителем.
- Господин Префект, - заговорил Высокий Комиссар звучным монотонным голосом, в котором чувствовалась утомленность, - господин Префект просил меня принять вас, мой уважаемый господин, вместо себя. Мы благодарим вас за то, что вы последовали нашему приглашению. Две причины побудили нас обратиться к вам. Одна - это открывшееся вакантное место. С другой стороны, у нас создалось впечатление, что вы, господин доктор Линдхоф, в вашей прежней жизни не имели возможности в полную меру реализовать себя в соответствии с вашими способностями. Или я ошибаюсь?
- Почти что так, - сказал Роберт. - Пять лет я работал научным сотрудником в Институте исследований клинописных языков. С тех пор как его вынуждены были закрыть в связи с общим бездействием очагов культуры, я мог писать что-то только для себя - без надежды на публикацию. О трудностях житейского характера и говорить нечего.
Комиссар кивнул.
- Ваши научные интересы, естественно, известны, - сказал он. - Область исследования, которой можно было бы заняться у нас, лежит, правда, не в частном прошлом, как ваши, к примеру, аккадские штудии гильгамешского эпоса, а во всеобщей, я бы сказал, в еще определенной эпохе прошлого. Речь идет о той сфере, где жизнь находится в преддверии прошлого. Вы, господин доктор Линдхоф, если очертить вашу задачу, могли бы запечатлеть какие-то процессы и явления, прежде чем они уйдут в небытие.
Роберт внимательно слушал, слегка наклонив голову вперед.
- То есть это была бы, как я понимаю, своего рода должность хранителя.
- Нет ничего важнее поддержания памяти в людях, - продолжал Комиссар размеренным сухим тоном, как будто читал лекцию. - Жизнь отдельного человека коротка и нередко предоставляет слишком малое пространство для развертывания судьбы. Люди оставляют после себя много непережитого - того, что не нашло выражения. Их существование поэтому несовершенно. - Он подавил приступ кашля. - Что исчерпывается мгновением, - продолжал - умирает вместе с ним. То, что мы называем искусством, есть не что иное, как живая традиция духа. Храмы и статуи, живописные полотна и песни - это непреходящее, то что переживает людей и народы, но вернее всего служит духу письменное слово. Не будь написаны эпос о Гильгамеше, Упанишады, Песни Гомера, "Дао дэ цзин" или "Божественная комедия" - ограничимся хотя бы этими из древних сборников, - мир людей сегодня ничем не отличался бы от мира муравьев.
Высокий Комиссар прервал свою речь и пристально посмотрел на Роберта. Тот следовал скорее общему течению мыслей, не фиксируя внимание на частностях. Трезвый тон речи, словно дело шло о самых естественных вещах, возбуждал его. Незаметно взгляд его оторвался от Комиссара и начал блуждать по окрестности, открывавшейся за его спиной, в широком проеме двери, что вела на террасу. Низкая каменная балюстрада, замыкавшая ее, позволяла беспрепятственно обозревать тонувшее в бесконечной синеющей дали пространство, вплоть до самого горизонта, где высились в серебристом мареве гребни гор. Там вспыхивали временами огненные точки; возможно, это блистали оконные стекла в каком-то здании от лучей солнца, ударявших в них. Голова и плечи Комиссара приходились как раз на середину дверного проема, и он казался сидящей фигурой святого на переднем плане какого-нибудь живописного полотна. Если бы он отбрасывал тень, то она должна была бы охватить всю землю и небо.
- У меня такое чувство, - сказал Роберт, - как будто высказаны были мысли, родственные моим. Хотя они близки мне, я, кажется, ни за что бы не смог так свободно облечь их в слова.
- Я могу это расценивать как выражение готовности заняться той работой, какую мы вам предлагаем? - спросил Комиссар.
Роберт смущенно признался, что он все же не совсем ясно представляет себе характер своих будущих занятий. На это Комиссар заявил, что городские власти хотели бы иметь в его лице архивариуса и хрониста.
- Задача состоит в том, - объяснил чиновник, - чтобы проследить не только обычаи и характерные особенности нашего города, но и судьбу его жителей и в слове запечатлеть то, что могло бы быть полезным для всеобщего опыта.