- В этом его природа - бывать одураченным, - отвечал Джон Харнед. - Поэтому-то он и обречен сражаться с ветром. Тореадоры знают это, публика знает, вы знаете, я знаю - мы все заранее знаем, что он вынужден сражаться с ветром. Он один не знает этого по своей глупости. У него нет шансов!
- Очень просто, - произнес Луис Сервальос. - Нападая, бык закрывает глаза, и поэтому…
- Человек отскакивает в сторону, а бык пробегает мимо? - перебил Джон Харнед.
- Да, - подтвердил Луи Сервальос, - именно так. Бык закрывает глаза, и человек знает это.
- А вот коровы не закрывают глаз, - сообщил Джон Харнед. - У нас дома есть джерсейская корова, - простая молочная корова; она хорошо расправилась бы с этой компанией.
- Но тореадоры не дерутся с коровами! - возразил я.
- Коров они боятся, - продолжал Джон Харнед.
- Да, - сказал Луис Сервальос, - они опасаются драться с коровами. Какая же была бы забава, если бы убивали тореадоров?
- Нет, было бы забавно, - ответил Джон Харнед, - если бы время от времени убивали тореадора. Когда я буду стариком и, пожалуй, калекой, и мне придется зарабатывать на жизнь, а тяжелым трудом я не могу заниматься, тогда я сделаюсь тореадором! Это легкое занятие для стариков и инвалидов!
- Да смотрите же! - воскликнула Мария Валенсуэла, наблюдая, как бык ловко бросился на кападора и тот отразил нападение, взмахнув плащом. - Для этого требуется большое искусство!
- Верно, - согласился Джон Харнед, - но, поверьте, надо быть тысячекратно искуснее, чтобы отразить многочисленные и быстрые удары боксера, у которого глаза открыты и который наносит удары с умом! Притом же - бык совсем не хочет драться, он убегает!
Это был плохой бык: он опять закружился по арене, ища спасения.
- Вот такие быки иногда бывают очень опасны, - заметил Луис Сервальос. - Никогда не знаешь, что они сделают в следующую минуту. Они умны, такие быки, они наполовину коровы. Тореадоры не любят их. Смотрите, он снова повернулся!
Бык, обозленный стеной, которая не выпускала его, проворно кинулся на своих врагов.
- У него уже язык висит! - воскликнул Джон Харнед. - Сперва его поят водой, а потом дразнят - то один, то другой, заставляя сражаться с ветром. Пока одни изматывают его, другие отдыхают, быку же не дают передышки, и когда он вконец измучен и еле двигается, матадор пронзает его своей шпагой.
Между тем наступила очередь бандерильеров. Три раза один из них пытался воткнуть быку бандерилью - и все три раза безуспешно: он только слегка поранил быка и привел его в ярость. Бандерильи (дротики) должны, как вы знаете, входить в тело по две сразу: у плеч, по обе стороны позвоночника и поближе к нему. Когда всажена только одна, это - неудача, толпа начала шикать, требовать Ордоньеса. И Ордоньес отличился на славу: он выбегал четыре раза - и все четыре раза с одного маху втыкал бандерильи, так что на спине быка их сразу выросло восемь штук. Толпа обезумела от восторга, и на арену посыпались градом шляпы.
И в это мгновение бык неожиданно устремился на матадора; человек поскользнулся и растерялся. Бык подхватил его - к счастью, человек очутился между его раскинутыми рогами. И в то время как публика, затаив дыхание, молча смотрела на это зрелище, Джон Харнед поднялся и радостно заревел. Один среди общего безмолвия Джон Харнед ревел! Он радовался за быка! Вы сами видите, Джону Харнеду хотелось, чтобы был убит человек! Зверь сидел в его сердце. Его поведение возмутило сидевших в ложе генерала Салазара, и они начали кричать на Джона Харнеда. А Урсисино Кастильо стал обзывать его прямо в лицо собакой-гринго и другими обидными кличками. Однако они говорили по-испански, и Джон Харнед ничего не понял. Он стоял и вопил, может быть, десять секунд, пока быка не отвлекли на себя другие кападоры и упавший не поднялся невредимым.
- У быка ни единого шанса, - тоскливо проговорил Джон Харнед, садясь на место. - Человек остался невредим; они обманом отвлекли быка от врага! - Он повернулся к Марии Валенсуэле и произнес: - Простите, я погорячился!
Она улыбнулась и в знак укоризны хлопнула его веером по руке.
- Вы ведь в первый раз смотрите бой быков, - сказала она. - Когда вы посмотрите еще несколько раз, вы не станете радоваться смерти человека… Я вижу, вы, американцы, жестче нас. А все из-за вашего бокса! Мы ходим только смотреть, как убивают быка.
- Но мне хотелось бы, чтобы и у быка был шанс! - ответил он. - Вероятно, со временем меня перестанут возмущать люди, околпачивающие быка…
Опять раздались звуки труб. Ордоньес выступил вперед со шпагой и красным плащом; но бык, очевидно, раздумал и уже не хотел драться. Ордоньес топнул ногой, крикнул и взмахнул своим красным плащом; бык бросился на него, но довольно вяло, без всякого воодушевления. Ордоньес неудачно ударил, шпага встретила кость и погнулась. Ордоньес взял новую шпагу. Бык, вновь вынуждаемый к бою, бросился на противника. Пять раз Ордоньес пытался нанести удар, но каждый раз шпага проникала неглубоко или натыкалась на кость; в шестой раз шпага вошла по рукоятку - и опять неудачно: она миновала сердце и насквозь прошла между ребер, высунувшись на пол-ярда из другого бока животного. Публика освистала матадора. Я посмотрел на Джона Харнеда: он сидел молча, без движения; но я видел, что зубы его крепко стиснуты, а руки впились в край ложи.
Бык потерял весь свой задор; удар был не смертелен, и он бегал прихрамывая: ему мешала шпага, торчавшая из тела. Он удирал от матадора и кападоров и кружился по арене, глядя на публику.
- Он говорит: "Ради Бога, выпустите меня отсюда; я не хочу драться!" - заметил Джон Харнед.
И все! Больше он ничего не сказал, а только смотрел на арену, временами косясь на Марию Валенсуэлу: как, мол, это ей нравится! А Марию возмущал матадор: он был неловок, а ей хотелось интересного зрелища!
Бык совсем выбился из сил и ослабел от потери крови, но все не умирал. Он медленно ходил по арене, ища выхода. Он не хотел больше драться, довольно с него! Но его нужно было убить. На шее быка, за рогами, есть место, где позвоночник не защищен, и его можно мгновенно убить легким ударом в это место. Ордоньес подошел к быку и спустил свой красный плащ до земли. Бык не тронулся с места. Он тихо стоял и обнюхивал плащ, нагнув голову, и в это время Ордоньес ударил его в незащищенное место на шее; но бык поднял голову, и шпага миновала цель. Бык стал следить за шпагой. Когда же Ордоньес спустил плащ на землю, бык забыл о шпаге и, нагнув голову, стал обнюхивать плащ. Опять Ордоньес ударил - и опять неудачно. Он попытался снова и снова - это просто делалось глупо! Джон Харнед безмолвствовал. Наконец удар попал в цель, бык повалился и умер; привязали мулов и потащили его с арены.
- Гринго находят этот спорт жестоким, не так ли? - спросил Луис Сервальос. - Это бесчеловечно, нехорошо для быка, да?
- Нет, - ответил Джон Харнед, - не в быке дело. Нехорошо для тех, кто смотрит, это унизительно для них. Это учит их радоваться мучениям животного. Только трусы могут впятером нападать на одного глупого быка. И те, кто смотрит, научаются трусости. Бык умирает, но зрители остаются и получают урок трусости. Храбрость мужей никогда не воспитывается сценами трусости!
Мария Валенсуэла не произнесла ни слова. Она даже не взглянула на Джона. Но она слышала каждое слово и побледнела от гнева. Она смотрела на арену и обмахивалась веером. Но я видел, как дрожала ее рука. И Джон Харнед не смотрел на нее; он продолжал свое, как будто ее здесь не было. Он также был зол, холодно зол.
- Это трусливая забава трусливого народа! - проговорил он.
- А… - тихо спросил Сервальос, - вам кажется, что вы понимаете нас?
- Я понимаю теперь испанскую инквизицию, - ответил Джон Харнед. - Наверное, она была приятнее боя быков!
Луис Сервальос улыбнулся, но промолчал. Он посмотрел на Марию Валенсуэлу и понял, что бой быков в ложе выигран. Больше не будет она иметь дело с гринго, который произнес такие слова! Но ни я, ни Луи Сервальос не ожидали того, что произошло в этот день. Я боюсь, мы не понимаем гринго! Как могли мы знать, что Джон Харнед, который все время был холодно зол, вдруг сойдет с ума? А он действительно сошел с ума, как вы увидите: не в быке было дело - он сам так сказал. Но почему же дело в лошади? Этого я понять не могу! Джон Харнед лишен был логики. Вот единственное объяснение…
- В Кито не принято выводить лошадей на бой быков, - проговорил Луис Сервальос, отводя глаза от афиши. - В Испании лошади всегда выступают в боях. Но сегодня, по особому разрешению, мы их увидим. Когда появится следующий бык, выедут и пикадоры на конях - знаете, всадники с копьями, верхом на лошадях.
- Бык заранее обречен, - сказал Джон Харнед, - и лошади также обречены!
- Им завязывают глаза, чтобы они не видели быка, - объяснил Луис Сервальос. - Сколько их было убито на моих глазах! Превосходное зрелище!
- Я видел, как убивают быка, - произнес Джон Харнед. - Теперь я увижу, как будут убивать лошадей, и вполне могу оценить все тонкости этого благородного спорта…
- Это же старые лошади! - продолжал объяснять Луис Сервальос. - Они ни на что другое не годятся!
- Я понимаю, - ответил Джон Харнед.
Появился третий бык и немедленно был окружен кападорами и пикадорами. Один пикадор стал как раз под нами. Действительно, лошадь под ним была старая и худая - мешок костей, покрытый шелудивой кожей.
- Удивительно, как бедное животное выдерживает тяжесть своего седока! - произнес Джон Харнед. - А какое же оружие у лошади, раз она дерется с быком?
- Лошадь не дерется с быком, - ответил Луис Сервальос.