Он поднялся со своего стула, этот тринадцатилетний аристократ - аристократ не по рождению, не по наследству, а по воспитанию во дворце на Нобском холме. Он был в эту минуту так горд и высокомерен, что его опекуны тоже невольно поднялись со своих кожаных кресел. Но он не напоминал маленького лорда Фаунтлероя; здесь все обстояло сложнее. Он знал, что жизнь человеческая многолика. Недаром на первом месте оказалась Мона Санвинетти. Недаром он дрался с Тимом Хэгэном, пока не разделил с ним власти над школьным двором. Рожденный отцом, пережившим бешеную золотую лихорадку сорок девятого года, он был подлинным аристократом и вместе с тем демократом, прошедшим народную школу. Своим молодым, еще незрелым умом он уже постиг разницу между знатью и простонародьем; он обладал громадной силой воли и спокойной уверенностью в себе, совершенно непонятной трем пожилым джентльменам, в руки которых была отдана его судьба и которые обязались увеличить число его миллионов, а из него самого сделать порядочного человека по своему образу и подобию.
- Благодарю вас за доброту, - сказал Дик, обращаясь ко всем троим. - Надеюсь, мы как-нибудь уживемся. Разумеется, эти двадцать миллионов принадлежат мне и, конечно, вы обязаны сохранить их для меня, так как я в делах ничего не смыслю.
- Они в наших руках еще вырастут, дружок. Они будут целы, мы их поместим в благонадежные солидные бумаги, - заверял его мистер Слокум.
- Но только, пожалуйста, без спекуляций, - наказал Дик. - Папе везло, но я слышал, он говорил, что теперь времена изменились и что сейчас нельзя уже рисковать, как прежде.
Из всего этого можно, пожалуй, ошибочно решить, что у Дика подленькая и алчная душа. На самом же деле он в эту самую минуту погрузился в мечты и планы, столь же далекие и чуждые этим двадцати миллионам, как мысли пьяного матроса, швыряющего на берег свое жалованье за три года.
- Я ведь только мальчик, - продолжал Дик. - Но вы меня еще не совсем узнали. Со временем мы лучше познакомимся, а пока еще раз благодарю вас…
Он замолчал и с достоинством, которому рано научаются хозяева дворцов на Нобском холме, коротко поклонился, давая понять, что аудиенция кончена. Все это не ускользнуло от его опекунов, и они, товарищи его отца, удалились, сконфуженные и озадаченные. Дэвидсон и Слокум, спускаясь с массивной лестницы к поджидавшей их коляске, готовы были дать волю гневу, но мистер Крокетт, самый задорный и резкий из них, бормотал с восхищением: "Это его сын! Его сын!"
Они поехали в знаменитый клуб Пассифик-Юнион, где просидели целый час, серьезно обсуждая будущность Дика, обещая себе быть достойными доверия, возложенного на них Счастливчиком Ричардом Форрестом.
Между тем сам герой их спешно спускался с холма по обросшим травой тропкам, слишком крутым для верховой езды. За районом, занятым дворцами и обширными садами набобов, пошли невзрачные улички с деревянными бедными домишками. В 1887 году в Сан-Франциско, как в старинных европейских городах, чередовались дворцы и трущобы, и Нобский холм высился, точно средневековый замок, над ютившейся у его подножия беднотой.
Дик остановился у угловой зеленной лавки, второй этаж которой снимал Тимоти Хэгэн Старший; в качестве полисмена со ста долларами в месяц он мог себе позволить жить выше своих сограждан, содержащих семью на скудные сорок-пятьдесят долларов в месяц. Но тщетно Дик свистел в раскрытые окна. Тима Хэгэна Младшего не было дома. Дик уже перебирал разные места по соседству, где бы мог быть в данный момент его приятель, как вдруг из-за угла появился сам Тим, бережно несущий жестянку из-под свиного сала, наполненную пенящимся пивом. Он что-то пробурчал в знак приветствия, на что Дик ответил ему в тон, будто не он еще так недавно закончил прием трех богатейших тузов богатейшего города. Сознание, что он обладает двадцатью миллионами, непрерывно растущими, не сквозило в его голосе и нисколько не ослабило внешней грубости его приветствия.
- Тебя не видно со смерти твоего старика, - заметил Тим.
- Зато теперь видишь, - грубо бросил Дик. - Вот что, Тим, я к тебе по делу.
- Погоди, вот снесу пиво моему старику, - опытным глазом осматривая состояние пены на жестянке с пивом, ответил Тим, - а то он разорется на всю улицу, если ему подать без пены.
- Да ты встряхни, вот тебе и пена, - посоветовал Дик. - Мне на минутку только. Я сегодня ночью удираю, хочешь со мной?
Маленькие голубые ирландские глаза Тима загорелись.
- Куда? - спросил он.
- Не знаю. Хочешь со мной? Если да, мы это обсудим по дороге. Что скажешь?
- С меня старик всю шкуру сдерет, - заколебался Тим.
- Это тебе не впервой, а она на тебе, я вижу, все еще цела, - ответил Дик сухо. - Соглашайся, и мы встретимся сегодня вечером в девять часов у парома. Ну что, согласен?
- А что, если я не приду? - спросил Тим.
- Я все равно уйду один.
Дик повернулся, как бы собираясь уходить, но остановился и небрежно, через плечо сказал:
- Ты лучше обдумай.
Тим встряхнул пиво и ответил так же небрежно:
- Ладно, приду.
Расставшись с Тимом Хэгэном, Дик посвятил остальные часы розыску некоего Марковича, своего школьного товарища, славянина, отец которого содержал ресторан с лучшими в городе обедами по двадцати центов. Младший Маркович был должен Дику два доллара. Дик получил от него сорок центов, а остальное простил.
Затем, не без робости и смущения, Дик прошелся по улице Монтгомери и долго колебался, выбирая ломбард среди украшавших ее заведений такого рода. Наконец он с отчаянной решимостью нырнул в первый попавшийся и обменял за восемь долларов и квитанцию свои золотые часы, стоившие, как ему было известно, не меньше пятидесяти.
Обед во дворце на Нобском холме подавался в половине седьмого. Дик пришел в три четверти седьмого. Его встретила миссис Соммерстон. Это была полная, уже немолодая, видавшая лучшие времена дама из семьи знаменитых Портер-Рингтонов, финансовый крах которых поразил все Тихоокеанское побережье. Несмотря на свою полноту, она страдала от так называемого ею "расстройства нервов".
- Так нельзя, Ричард, никак нельзя, - пожурила она его, - обед готов уже четверть часа тому назад, а вы еще даже не умылись.
- Простите, миссис Соммерстон, - извинился Дик. - Я уже никогда больше не заставлю вас ждать. Да и вообще я никогда не буду вас беспокоить.
Обедали они вдвоем, очень церемонно, в большой столовой. Дик старался занимать даму, потому что, несмотря на то, что она у него на службе, она все же была его гостьей.
- Вам здесь будет очень удобно, - утешал он ее, - как только вы устроитесь. Дом отличный, и большинство слуг здесь подолгу служит.
- Но позвольте, Ричард, - улыбнулась она ему, - мое самочувствие будет зависеть не от прислуги, а от вас.
- Я постараюсь, - ответил он любезно. - Скажу больше: мне очень неприятно, что я опоздал к обеду. Пройдут долгие годы, но этого не повторится. Я вас беспокоить не буду, вот увидите. Меня будто и не будет в доме.
Прощаясь с нею на ночь, он добавил, как бы что-то вспомнив:
- Об одном я вас предупреждаю: О-Чай, повар, он уже у нас так долго, что я и не знаю, лет двадцать или тридцать. Он готовил для отца еще задолго до того, как был построен этот дом. Меня еще на свете не было. Он у нас на особом положении. Он так привык все делать по-своему, что вам придется обращаться с ним крайне осторожно. Но если он вас полюбит, то и головы дурацкой своей не пожалеет, чтобы угодить вам. Меня он очень любит. Вы сделайте так, чтобы он и вас полюбил, и вам здесь будет чудесно. А я даю слово, что не буду причинять вам никакого беспокойства.
Глава V
Ровно в девять часов вечера, секунда в секунду, Дик Форрест, одетый в самое старое свое платье, встретил Тима Хэгэна у парома.
- К северу идти не стоит, - заметил Тим, - придет зима, и спать будет холодно. Хочешь на восток - это, значит, Невада и пустыни.
- А нельзя ли куда-то еще? - спросил Дик. - Как насчет юга? Пойдем на Лос-Анджелес, Аризону, Новую Мексику, ну и, пожалуй, в Техас?
- А сколько у тебя денег? - спросил Тим.
- А тебе зачем? - осведомился Дик.
- Нам придется убраться поскорее, а за это для начала надо уплатить. Мне что? Но для тебя это важно: твои опекуны поднимут тревогу. Они наймут сыщиков, а нам придется от них смываться.
- Так мы их проведем, - заявил Дик. - Первые два-три дня мы станем петлять, как зайцы, то вправо, то влево, и большую часть времени будем прятаться, пока не доберемся до Трэйси. А потом перестанем платить и повернем к югу.
Программу эту они выполнили в точности. Через Трэйси они проехали как платные пассажиры через шесть часов после того, как местная полиция перестала обыскивать местные поезда. Для большей осторожности Дик уплатил до станции, лежащей за Трэйси, до Модесто, а затем, под руководством Тима, они уже путешествовали бесплатно в багажных вагонах и даже на предохранительных сетках. Дик покупал газеты и пугал Тима, читая ему сенсационные сообщения о похищении маленького наследника миллионов Форреста. А в Сан-Франциско опекуны объявили награду в тридцать тысяч долларов за розыск их питомца. И Тим Хэгэн, зачитываясь этими сообщениями, лежа в траве у ручейка, заставил Дика запомнить, что чувство неподкупной чести свойственно не одним только обитателям дворцов на холме, но и бедных лачуг.
- Черт возьми, - обращался Тим к расстилавшемуся перед ним пейзажу. - Вот бы разорался мой старик, если бы я тебя выдал за эти тридцать тысяч, подумать и то страшно.
Из того, что Тим просто и открыто заговорил об этом, Дик заключил, что сын полисмена ни в коем случае не предаст его.
Но сам Дик завел разговор об этом только через шесть недель, в Аризоне.