Солдаты Ле - Гра, спускаясь с перевала, стреляли по этой толпе, подвигавшейся к середине озера. Убитые, падая, тянули за собой живых, раненые хватали их за ноги. Толпа бежала, спотыкаясь об упавших, и здоровые солдаты, падая, тонули на мелком месте. Другие бросались вплавь поперек озера и погибали от метких выстрелов или тонули, доплыв до середины. Офицер, отчаявшись, вырвал у одного из своих солдат карабин и в ярости стал колоть трусов штыком, крича нечеловеческим голосом:
- Налево!
Люди, казалось, не слышали его голоса, не чувствовали ударов. На минуту он остановился, а потом. сам бросился в глубь озера, выплыл оттуда на мелкое, открытое место и, разбрызгивая воду, быстро пошел, прямо на роту Ле - Гра. Уже недалеко от берега он поднял карабин, нацелился в кучку французов и выстрелил. Пуля попала в того самого молодого солдата, который из австрийского пленного превратился во французского гренадера. Он выпал из шеренги, рухнул, как подпиленное дерево, и уткнулся в землю лицом. Его старый товарищ глухо охнул, почувствовав такую острую жалость и мучительную боль, словно пуля попала в грудь ему самому. Тем временем другие австрийские части подвигались по берегу озера и, оправившись от испуга, начинали понемногу вступать в бой с французами. Выстрелы там утихли, и среди стонов слышался только сухой лязг штыков. Солдат Матус, поглощенный боем, покинул товарища и побежал в шеренге, тесня врага.
На другом берегу озера, где еще раньше укрылась часть австрийской бригады, царила паника. Солдаты бросали карабины, не слушали командиров и, как лунатики, карабкались на крутую скалу, но все время скатывались вниз. Целые толпы солдат, обезумев, вопили
"pardon!", хотя неприятель на них вовсе не нападал. В долине между горами под обрывистым уступом скалы жались друг к другу человек триста здоровенных парней и тряслись все, как в лихорадке. Передние так нажимали, пытаясь втиснуться в толпу, что у задних, прижатых ими к скале, глаза вылезали из орбит и, казалось, ломались ребра. Тот, кому в этой давке удавалось высунуть руку, бил кулаком соседа, стараясь оттолкнуть его. Старый майор, бывавший уже в таких переделках, вежливо и мягко уговаривал солдат, ласково брал их за подбородок и с отчаянием взывал на всех языках и наречиях Австрии: чешском, ломаном венгерском, галицийском, лодомерийском…
- Смотрите, ребятки, смотрите сами! - говорил он. - Мы ведь можем отсюда выбраться по другому берегу озера. Пойдемте же, а то нас тут всех перебьют, как баранов, перережут всех до единого. Ребята! Смотрите…
Уговоры не имели никакого успеха. Стоило одному из толпы закричать "pardon!", как все тотчас же подхватывали этот вопль.
Только тогда, когда французы смяли противника, оказавшего сопротивление на противоположном берегу озера, прорвали его ряды и, принудив обратиться в бегство, ворвались, преследуя его, в долину между горами, австрийцы поняли старого майора. Вся толпа бросилась бежать по высокому берегу озера. Заваленный замшелыми камнями, этот берег представлял собою гребень скал Мейенванд, которые отвесной стеной спускались в Ронскую долину. По этой стене белой нитью струился поток, выплывавший из озера Тодтензее. Гренадеры мчались по камням, как перепуганные олени. За ними последовали другие, и тысяча с лишним человек вырвалась этим путем из западни, прежде чем Гюден, неосмотрительно оголивший дорогу на Валлис, примчался с другого конца озера. Там он топил и брал в плен разрозненные части противника. Не прошло и часа, как бой на вершине Гримзель утих, и все французы бросились догонять австрийцев, стремительно убегавших по изви-
лиестой старой тропе. Грохот кровавого боя доносился в это время с обоих отлогих склонов.
Когда на перевале еще только началось наступление, две роты французов, стоявшие у моста на Ааре, бросились на отряд австрийцев, охранявший Гримзельские озера. Напуганный непонятной стрельбой на горе и неожиданным нападением, этот отряд обратился в бегство и стал карабкаться на Гримзель. Несколько солдат, посланных на гору, вернулись с потрясающими вестями. Тогда офицеры, растерявшись от неожиданности, решили подняться еще выше и оттуда определить положение. В то время как обе сражающиеся колонны спускались с вершины к Роне, австрийский отряд по другую сторону горы бился с французами, шедшими на перевал. Императорские войска быстро и ловко заряжали карабины и сбивали с утесов французские треуголки. На обрывах они подкарауливали французов с камнями, поддевали штыками громадные плиты и сбрасывали их вниз.
Тем временем Матус Пулют быстро полз по полю битвы, разыскивая своего друга. Во время боя он притворился раненым и лежал среди трупов. Теперь он поднялся с земли и, прижимаясь к краю похожей на чашу котловины, в которой лежало озеро, направился к замеченному им месту. Он легко отыскал раненого среди убитых врагов. Левая щека у молодого солдата была окровавлена, все левое плечо залито кровью, глаза открыты и безжизненны. Матус приложился ухом к его груди и стал слушать. Через минуту он схватил его под мышки, приволок на берег озера и стал поливать ему голову водой. Кровь обильно выступила из‑под ремня на левом плече. Тогда старый солдат осторожно расстегнул мундир товарища, снял с его шеи платок, разорвал рубаху и отыскал рану. Пуля раздробила плечо, забив между костями клочья мундира и рубахи. Опытный вояка совершенно варварским способом вынул их быстро из раны, промыл ее водой и стал искать, чем бы перевязать раненому плечо. Тут его внимание привлекли офицерские палатки. Он опрометью кинулся к ним и в первой же палатке нашел узелок с тонким бельем. Захватив узелок и разбив попутно каблуком красивую шкатулку, которую он не мог впопыхах открыть, Матус сунул за пазуху найденные в ней флаконы, гребни, серебряные щетки и кубки и бегом вернулся к раненому. Изорвав принесенные рубахи на длинные полосы и еще раз промыв кровоточащую рану, он туго забинтовал плечо. Потом он влил в рот своему не приходившему в сознание другу вина из плоской фляги, найденной в той же офицерской шкатулке, вытер ему лицо и стал трясти его, шепча с грубоватой нежностью:
- Фелек, ты у меня смотри!.. Нам нужно уходить, а то немчура сейчас заявится. Фелек! Нам нельзя здесь сидеть. Ну, открой глаза - тебе говорят!
Раненый действительно начал глубоко дышать, но глаза его все еще ничего не видели. Матус положил его голову на камень, повернул лицом к солнцу, а сам еще раз обошел палатки. Он взял в них все, что можно было съесть и выпить, вернулся к приятелю, сел возле него и стал быстро есть, вернее, пожирать все что попало: твердый как камень хлеб, объедки жареной курицы, большие куски швейцарского сыра… Сидя на земле и закусывая, он быстрым взглядом осматривал поле боя.
На всей обнаженной земле в долине между горами и на берегах озера стоял стон и плач. То тут, то там среди камней шевелились люди. Двигались плечи, поднимались разбитые головы и руки, и уста тщетно взывали о помощи. Кровь ручьями стекала в озеро, и большие овальные пятна ее у берегов казались ржавчиной на синей воде. Легкий, теплый ветерок, напоенный запахом альпийских трав, дул из‑за Фурка и Сен - Готарда, из итальянских долин, из‑под теплого неба, и под его дыханием волны, как всегда, устремлялись к берегам, орошая стебельки низкой травы. То тут, то там на поверхность воды всплывали распухшие трупы и тут же исчезали в темной глубине посреди озера. У низкого берега волны, отхлынув, открывали лица, лбы, головы, руки, цеплявшиеся за камни, ноги, скрюченные в страданиях, плечи, сжавшиеся в предсмертном страхе. Еще ближе убитые и утопленники лежали целыми грудами, так что волны, ударяясь о берег, плескали между ними, как в расщелинах и ямах на высоком берегу.
Когда Матус подкрепился, из‑за вершин Нэгелисгретли показалось несколько человек. Они осторожно по дошли к краю перевала и заглянули вниз на Гримзельские озера. Это были французские фельдшера во главе с полковым хирургом. Один из них взобрался на выступ, опустился на колени и оглядел ближайший вал. Матус следил за этими людьми в надежде, что они помогут ему перевязать товарища; но фельдшер, стоявший на выступе, распластался вдруг на земле, скатился в углубление и пустился бежать в сторону Фурка. Все его спутники тоже бросились наутек. За каменистым валом послышался шум приближающихся австрийских частей, которые, поддавшись страху, бросали превосходную позицию и уходили все дальше.
Матус не мог терять ни минуты. Он делал знаки фельдшерам, показывая им на раненого, но те только промелькнули на перевале и помчались к истокам Роны. Тогда Пулют положил Феликса на каменную глыбу, пригнулся и легко, как мешок зерна, взвалил парня на спину. Руки у раненого висели, как плети, лицо облепили длинные мокрые волосы, голова, безжизненно падая, сдвигала старому солдату шляпу на глаза и мяла высокий султан. На тряпках, которыми было перевязано плечо парня, расплывались бледные кровавые пятна. По временам он что‑то шептал посиневшими губами, и из груди его вырывался стон. Матус подхватил правой рукой и прижал к бокам его ноги, крепко стиснул на груди его руки, сунул карабин под мышку и быстро зашагал. Тропа, выложенная гладкими камнями, довольно широкая и удобная, зигзагами сбегала вниз.