II
На следующий день Радусский проснулся очень поздно. Он поглядел на окна, по ним стекали тонкие струйки дождя. Неохотно поднявшись с постели, он оделся и позвонил: раз, другой, третий… Прошло с четверть часа, прежде чем в дверях показался слуга, совсем молодой парень. Волосы у него были смазаны не то салом, не то маслом, он был умыт, в чистой рубахе и праздничном наряде.
- Есть у вас внизу ресторан? - спросил у него Радусский.
- Как же, имеется.
- Принеси‑ка мне чаю, мяса, булок, масла…
Слуга молча таращил на него глаза.
- Чем ты так озадачен, любезный?
- Да откуда же, сударь, взять для вас чаю и мяса, коли ресторан закрыт?
- Почему же?
- Да ведь праздник…
- Верно, праздник. Ну что ж, посмотри, не поставлен ли у хозяев самовар, тогда ты и мне, по старому знакомству, стаканчик чаю, остальное уж бог с ним.
Коридорный бойко повернулся на каблуках, но затворил за собой дверь с медлительностью, не сулившей ничего хорошего. Радусский кончил одеваться, сел на кушетку и стал ждать. Прошло четверть часа, полчаса, а слуги все не было. Только после нового звонка он явился и с обескураженным видом доложил, что завтрака не будет.
- Хозяин в костеле, хозяйка тоже, ни повара нет, ни пани Франтишек, лакеи разбрелись кто куда. На кухне и огня‑то не разводили. Праздник, ваша милость.
- Твоя правда. А не знаешь ли ты, где в городе можно поесть? А то как попраздную я у вас этаким манером денька три, так, пожалуй, и ноги протяну. Не знаешь?
- В городе? Э… в городе не знаю. Я тут всего два месяца.
- Два месяца. Ну, а старший коридорный есть у вас?
- Есть старший, Валентий, так он тоже пошел в костел.
- Ну, нет ли кого‑нибудь другого?
- Вот разве пан швейцар, что на вокзал ездит. Да только не его это дело.
- А он здешний, давно тут живет?
- Должно быть, давно.
- Старый, молодой?
- Да уже в годах.
- Вот что, попроси‑ка его ко мне. Скажи, что у меня важное дело. Пусть не беспокоится, я его отблагодарю. Ступай и скажи, что я прошу его зайти на минутку.
Слуга ушел, и немного погодя в дверь постучали. Через порог переступил широкоплечий худой старик, с иссохшим лицом, поросшим, как и голова, седоватой щетиной.
- Изволили спрашивать, сударь? - сказал он, смерив Радусского профессионально лакейским взглядом, будто бы льстивым, а на самом деле испытующим и оценивающим. Он держался за дверную ручку, как бы давая понять, что не расположен к долгой беседе. На губах его застыло выражение укоризны: вот, мол, даже сегодня не дают ни минуты покоя.
Радусский пристально посмотрел на старика, затем сказал:
- Не знаю, может быть, я ошибаюсь: вы не пан ли Жолопович?
- Так точно, Ипполит Жолопович, к вашим услугам, - буркнул швейцар, сверкнув глазами из‑под насупленных бровей.
- Что за дьявольщина, почему на вас эта ливрея?
- Я служу здесь швейцаром, сударь.
- Господи, да что вы говорите! Ведь у вас был огромный магазин на рынке, один из самых крупных бакалейных магазинов в Лжавце. Как сейчас помню!
- Был магазин, - подтвердил Ипполит Жолопович, - но его уже нет.
- Что же случилось?
- Обыкновенная история у нас, купцов: обанкротился.
- Да что вы? И дошли до такой крайности, что пришлось браться за работу швейцара?
- И то еще хорошо… Мне и сюда, сударь, с трудом удалось устроиться. Что ж до банкротства, то я до сих пор еще с ним нг разделался. И сейчас еще на мне долги. Правда, небольшие, но все‑таки есть…
- Сочувствую от всей души, - сказал Радусский, протягивая старику руку.
Жолопович поклонился, но руки не подал.
- Ваша милость, - пробормотал он, - вы слишком добры… Мне, в моем положении… Что ни говори, слуга…
- Как вам не стыдно! Когда я был еще вот таким карапузом, мы у вас покупали цареградские стручки, леденцы и лакричные палочки. Я ведь здешний, хотя вы меня, разумеется, не знаете. Мой отец арендовал неподалеку отсюда поместье Немравое.
- Пан Радусский из Немравого? Эге - ге… Пан Радусский… Вашего покойного отца, сударь, я знавал. Помню… К праздникам он, бывало, брал у меня кое‑что из бакалеи, сахар, а случалось, и бочонок вина. А вы, сударь, откуда же к нам?
- О, я издалека.
Жолопович смотрел на него своими холодными глазами и молчал. Взгляд его выражал любопытство и удивление с примесью еле заметного неодобрения, точно перед ним был альбатрос с острова Борнео, тюлень или крокодил.
- Если у вас есть желание, пан Ипполит, посидите со мной, поговорим. Мне приятно вас видеть… от души говорю. Ни в самом Лжавце, ни во всех здешних местах у меня никого нет. Родные умерли, а вас я помню с детства, и вы - первый знакомый, которого я здесь встретил… Однако, послушайте, мне смертельно хочется есть, а в этом доме ничего нельзя достать. Не скажете ли вы мне, как попасть в ресторан?
- Гм… может, вы, сударь, не побрезгуете… ради такого дня. Хоть я сейчас и швейцар, но разговеться вам со мной можно. Сюда принести, или…
- Да что вы, право! Я сам готов напроситься к вам в гости. Идемте!
Жолопович повел Радусского за собой, предупредительно забегая вперед у каждой двери. Они спустились вниз, прошли через вестибюль во двор и попали в очень темный коридор. Старик отпер дверь и проводил гостя по лесенке в маленькую сырую каморку. Там стояла железная кровать, небольшой столик, покрытый скатертью и заставленный праздничной снедью. Придвинув к столу единственный стул, экс - купец усадил Радусского, а сам стал откупоривать какую‑то бутылку. Радусский окинул взглядом сырые стены, потом перевел глаза на оконце, прорезанное под самым потолком, и на кур, которые, тихо кудахтая, прогуливались за оконцем по двору. Жолопович до краев наполнил рюмки коньяком и, взяв в руки тарелочку с яйцом, произнес, сопя, длинный тост, доброй половины которого из‑за сопения не было слышно. Радусский в свою очередь пожелал ему всяких благ и после небольшой паузы попросил:
- А теперь, дорогой, расскажите, как это все случилось?
Старик, которого задели за больное место, беспокойно заерзал, налил себе вторую рюмку, опрокинул ее одним духом и только тогда ответил:
- Всему виной эта проклятая чугунка.
- Какая?
- Да вот эта наша лжавецкая железная дорога.
- Не понимаю! Новый вид транспорта обычно… ну… способствует расцвету промышленности.
- Расцвету промышленности, - повторил бывший купец, точно хотел затвердить это выражение. - Способствовал он или нет, я не знаю, но то, что мы тут все остались на бобах, это истинная правда.
- Да… но почему же?
- Потому, сударь мой, что в прежнее время Лжавец у нас был первый город на полторы губернии. Все товары в местечки и села шли от нас. Мы и цены устанавливали. А не нравится, говорили мы, так вали сам в Варшаву и доставляй товар сам в свою Козью Слободку. Так‑то. Вся шляхта, все, кто хотел получше одеться и покушать, покупали обувь, пальто, сюртуки, шубы, шапки в Лжавце, колониальные товары опять‑таки везли из Лжавца. Вы, сударь, учились здесь в школе, вы должны знать, что, к примеру, Джевинская улица была сплошь заселена сапожниками. Мастерская на мастерской, мастер на мастере, и у каждого по четыре, по шесть учеников. А что уж говорить о том, какие сапоги тачали эти мастера. Уж если сделает Винцентий Крупецкий непромокаемые сапоги, так охотник весь день может простоять по колено в болоте, и носки у него будут сухие.
- Это верно.
- То‑то же. А теперь? Что делает теперь Крупецкий, который с незапамятных времен занимался сапожным ремеслом? Верите, сударь, на паперти просит милостыню. И не то, чтобы водка его до сумы довела, нет. Другой, Ян Видзял, тот таки хлещет водку, ну и сидит у брата на шее, у которого в Камёнке есть клочок землишки. Валишкевич, правда, кое‑как еще держится с мальчишкой, но тоже с голоду помирает.
- Ну - ну…
- А на Джевинской улице теперь одни лавки! Евреи - не евреи, повыставляли "варшавскую" обувь в эдаких вот витринах! Башмачки как литые, сапожки- загляденье. Дешево, красиво. А что рвутся через две недели - это тоже верно. Ничего не поделаешь, промышленный расцвет…
- Видите ли, пан Жолопович, особенность крупной промышленности…
- То же самое и с портными. Простите, сударь, что не слушаю вас, все сам говорю. То же самое и с портными и со скорняками. Вы тут сейчас ни одного из прежних не встретите. Все новые - и вор на воре!
- Да неужто?
- Сударь, честью вас заверяю, что не лгу. Вор на воре.
- Ну, а как же с бакалейными магазинами? Вы разорились, но ведь были другие. Был, помню, магазин Хельблинга, потом Барштиновича, сестер Сепальских…