Во взводе десятого куреня имени Рады, ожидавшего выхода на площадь, торопливо спешились хлопцы, врезались в толпу, хватая кого-то. Кричали женщины. Слабо, надрывно вскрикивал схваченный за руки капитан Плешко:
- Я не офицер. Ничего подобного. Ничего подобного. Что вы? Я служащий в банке.
Хватили с ним рядом кого-то, тот, белый, молчал и извивался в руках…
Потом хлынуло по переулку, словно из прорванного мешка, давя друг друга. Бежал ошалевший от ужаса народ. Очистилось место совершенно белое, с одним только пятном - брошенной чьей-то шапкой. В переулке сверкнуло и трахнуло, и капитан Плешко, трижды отрекшийся, заплатил за свое любопытство к парадам. Он лег у палисадника церковного софийского дома навзничь, раскинув руки, а другой, молчаливый, упал ему на ноги и откинулся лицом в тротуар. И тотчас лязгнули тарелки с угла площади, опять попер народ, зашумел, забухал оркестр. Резнул победный голос: "Кроком рушь!" И ряд за рядом, блестя хвостатыми галунами, тронулся конный курень Рады.
Совершенно внезапно лопнул в прорезе между куполами серый фон, и показалось в мутной мгле внезапное солнце. Было оно так велико, как никогда еще никто на Украине не видал, и совершенно красно, как чистая кровь. От шара, с трудом сияющего сквозь завесу облаков, мерно и далеко протянулись полосы запекшейся крови и сукровицы. Солнце окрасило в кровь главный купол Софии, а на площадь от него легла странная тень, так что стал в этой тени Богдан фиолетовым, а толпа мятущегося народа еще чернее, еще гуще, еще смятеннее. И было видно, как по скале поднимались на лестницу серые, опоясанные лихими ремнями и штыками, пытались сбить надпись, глядящую с черного гранита. Но бесполезно скользили и срывались с гранита штыки. Скачущий же Богдан яростно рвал коня со скалы, пытаясь улететь от тех, кто навис тяжестью на копытах. Лицо его, обращенное прямо в красный шар, было яростно, и по-прежнему булавой он указывал в дали.
И в это время над гудящей растекающейся толпой напротив Богдана, на замерзшую, скользкую чашу фонтана, подняли руки человека. Он был в темном пальто с меховым воротником, а шапку, несмотря на мороз, снял и держал в руках. Площадь по-прежнему гудела и кишела, как муравейник, но колокольня на Софии уже смолкла, и музыка уходила в разные стороны по морозным улицам. У подножия фонтана сбилась огромная толпа.
- Петька, Петька. Кого это подняли?..
- Кажись, Петлюра.
- Петлюра речь говорит…
- Що вы брешете… Це простый оратор…
- Маруся, оратор. Гляди… Гляди…
- Декларацию обявляют…
- Ни, це Универсал будут читать.
- Хай живе вильна Украина!
Поднятый человек глянул вдохновенно поверх тысячной гущи голов куда-то, где все явственнее вылезал солнечный диск и золотил густым, красным золотом кресты, взмахнул рукой и слабо выкрикнул:
- Народу слава!
- Петлюра… Петлюра.
- Да який Петлюра. Що вы сказились?
- Чего на фонтан Петлюра полезет?
- Петлюра в Харькове.
- Петлюра только что проследовал во дворец на банкет…
- Не брешить, никаких банкетов не буде.
- Слава народу! - повторял человек, и тотчас прядь светлых волос прыгнула, соскочила ему на лоб.
- Тише!
Голос светлого человека окреп и был слышен ясно сквозь рокот и хруст ног, сквозь гуденье и прибой, сквозь отдаленные барабаны.
- Видели Петлюру?
- Как же, господи, только что.
- Ах, счастливица. Какой он? Какой?
- Усы черные кверху, как у Вильгельма, и в шлеме. Да вот он, вон он, смотрите, смотрите, Марья Федоровна, глядите, глядите - едет…
- Що вы провокацию робите! Це начальник Городской пожарной команды.
- Сударыня, Петлюра в Бельгии.
- Зачем же в Бельгию он поехал?
- Улаживать союз с союзниками…
- Та ни. Вин сейчас с эскортом поехал в Думу.
- Чого?..
- Присяга…
- Он будет присягать?
- Зачем он? Ему будут присягать.
- Ну, я скорей умру (шепот), а не присягну…
- Та вам и не надо… Женщин не тронут.
- Жидов тронут, это верно…
- И офицеров. Всем им кишки повыпустят.
- И помещиков. Долой!!
- Тише!
Светлый человек с какой-то страшной тоской и в то же время решимостью в глазах указал на солнце.
- Вы чулы, громадяне, браты и товарищи, - заговорил он, - як козаки пели: "Бо старшины з нами, з нами, як з братами". З нами. З нами воны! - человек ударил себя шапкой в грудь, на которой алел громадной волной бант, - з нами. Бо тии старшины з народу, з ним родились, з ним и умрут. З нами воны мерзли в снегу при облоге Города и вот доблестно узяли его, и прапор червонный уже висит над теми громадами…
- Ура!
- Який червонный? Що вин каже? Жовто-блакитный.
- У большаков тэ ж червонный.
- Тише! Слава!
- А вин погано размовляе на украинской мови…
- Товарищи! Перед вами теперь новая задача - поднять и укрепить новую незалежну Республику, для счастия усих трудящихся элементов - рабочих и хлеборобов, бо тильки воны, полившие своею свежею кровью и потом нашу ридну землю, мають право владеть ею!
- Верно! Слава!
- Ты слышишь, "товарищами" называет? Чудеса-а…
- Ти-ше.
- Поэтому, дорогие граждане, присягнем тут в радостный час народной победы, - глаза оратора начали светиться, он все возбужденнее простирал руки к густому небу и все меньше в его речи становилось украинских слов, - и дадим клятву, що мы не зложим оружие, доки червонный прапор - символ свободы - не буде развеваться над всем миром трудящихся.
- Ура! Ура! Ура!.. Питер…
- Васька, заткнись. Что ты сдурел?
- Щур, что вы, тише!
- Ей-богу, Михаил Семенович, не могу выдержать - вставай… прокл…
Черные онегинские баки скрылись в густом бобровом воротнике, и только видно было, как тревожно сверкнули в сторону восторженного самокатчика, сдавленного в толпе, глаза, до странности похожие на глаза покойного прапорщика Шполянского, погибшего в ночь на четырнадцатое декабря. Рука в желтой перчатке протянулась и сдавила руку Щура…
- Ладно. Ладно, не буду, - бормотал Щур, въедаясь глазами в светлого человека.
А тот, уже овладев собой и массой в ближайших рядах, вскрикивал:
- Хай живут советы рабочих, селянских и казачьих депутатов. Да здравствует…
Солнце вдруг угасло, и на Софии и куполах легла тень; лицо Богдана вырезалось четко, лицо человека тоже. Видно было, как прыгал светлый кок над его лбом…
- Га-а. Га-а-а, - зашумела толпа…
- …советы рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Пролетарии всех стран, соединяйтесь…
- Как? Как? Что?! Слава!!
В задних рядах несколько мужских и один голос тонкий и звонкий запели "Як умру, то…".
- Ур-ра! - победно закричали в другом месте. Вдруг вспыхнул водоворот в третьем.
- Тримай його! Тримай! - закричал мужской надтреснутый и злобный и плаксивый голос. - Тримай! Це провокация. Большевик! Москаль! Тримай! Вы слухали, що вин казав…
Всплеснули чьи-то руки в воздухе. Оратор кинулся набок, затем исчезли его ноги, живот, потом исчезла и голова, покрываясь шапкой.
- Тримай! - кричал в ответ первому второй тонкий тенор. - Це фальшивый оратор. Бери его, хлопцы, берить, громадяне.
- Га, га, га. Стой! Кто? Кого поймали? Кого? Та никого!!!
Обладатель тонкого голоса рванулся вперед к фонтану, делая такие движения руками, как будто ловил скользкую большую рыбу. Но бестолковый Щур в дубленом полушубке и треухе завертелся перед ним с воплем: "Тримай!" - и вдруг гаркнул:
- Стой, братцы, часы срезали!
Какой-то женщине отдавили ногу, и она взвыла страшным голосом.
- Кого часы? Где? Врешь - не уйдешь!
Кто-то сзади обладателя тонкого голоса ухватил за пояс и придержал, в ту минуту большая, холодная ладонь разом и его нос и губы залепила тяжелой оплеухой фунта в полтора весом.
- Уп! - крикнул тонкий голос и стал бледный как смерть, и почувствовал, что голова его голая, что на ней нет шапки. В ту же секунду его адски резнула вторая оплеуха, и кто-то взвыл в небесах:
- Вот он, ворюга, марвихер, сукин сын. Бей его!!
- Що вы?! - взвыл тонкий голос. - Що вы меня бьете?! Це не я! Не я! Це большевика держать треба! О-о! - завопил он…
- Ой, боже мой, боже мой, Маруся, бежим скорей, что же это делается?
В толпе, близ самого фонтана, завертелся и взбесился винт, и кого-то били, и кто-то выл, и народ раскидывало, и, главное, оратор пропал. Так пропал чудесно, колдовски, что словно сквозь землю провалился. Кого-то вынесло из винта, а впрочем, ничего подобного, оратор фальшивый был в черной шапке, а этот выскочил в папахе. И через три минуты винт улегся сам собой, как будто его и не было, потому что нового оратора уже поднимали на край фонтана, и со всех сторон слушать его лезла, наслаиваясь на центральное ядро, толпа мало-мало не в две тысячи человек.
В белом переулке у палисадника, откуда любопытный народ уже схлынул вслед за расходящимся войском, смешливый Щур не вытерпел и с размаху сел прямо на тротуар.
- Ой, не могу, - загремел он, хватаясь за живот. Смех полетел из него каскадами, причем рот сверкал белыми зубами, - сдохну со смеху, как собака. Как же они его били, господи Иисусе!
- Не очень-то рассаживайтесь, Щур, - сказал спутник его, неизвестный в бобровом воротнике, как две капли воды похожий на знаменитого покойного прапорщика и председателя "Магнитного Триолета" Шполянского.
- Сейчас, сейчас, - затормошился Щур, приподнимаясь.