Карты из рук Мышлаевского летели беззвучно, как кленовые листья. Шервинский швырял аккуратно, Карась - не везет, - хлестко. Лариосик, вздыхая, тихонько выкладывал, словно удостоверения личности.
- "Папа-мама", видали мы это, - сказал Карась.
Мышлаевский вдруг побагровел, швырнул карты на стол и, зверски выкатив глаза на Лариосика, рявкнул:
- Какого же ты лешего мою даму долбанул? Ларион?!
- Здорово. Га-га-га, - хищно обрадовался Карась, - без одной!
Страшный гвалт поднялся за зеленым столом, и языки на свечах закачались. Николка, шипя и взмахивая руками, бросился прикрывать дверь и задергивать портьеру.
- Я думал, что у Федора Николаевича король, - мертвея, вымолвил Лариосик.
- Как это можно думать… - Мышлаевский старался не кричать, поэтому из горла у него вылетало сипение, которое делало его еще более страшным, - если ты его своими руками купил и мне прислал? А? Ведь это черт знает, - Мышлаевский ко всем поворачивался, - ведь это… Он покоя ищет. А? А без одной сидеть - это покой? Считанная же игра! Надо все-таки вертеть головой, это же не стихи!
- Постой. Может быть, Карась…
- Что может быть? Ничего не может быть, кроме ерунды. Вы извините, батюшка, может, в Житомире так и играют, но это черт знает что такое!.. Вы не сердитесь… но Пушкин или Ломоносов хоть стихи и писали, а такую штуку никогда бы не устроили… или Надсон, например.
- Тише, ты. Ну, что налетел? Со всяким бывает.
- Я так и знал, - забормотал Лариосик… - Мне не везет…
- Стой. Ст…
И разом наступила полная тишина. В отдалении за многими дверями в кухне затрепетал звоночек. Помолчали. Послышался стук каблуков, раскрылись двери, появилась Анюта. Голова Елены мелькнула в передней. Мышлаевский побарабанил по сукну и сказал:
- Рановато как будто? А?
- Да, рано, - отозвался Николка, считающийся самым сведущим специалистом по вопросу обысков.
- Открывать идти? - беспокойно спросила Анюта.
- Нет, Анна Тимофеевна, - ответил Мышлаевский, - повремените, - он, кряхтя, поднялся с кресла, - вообще теперь я буду открывать, а вы не затрудняйтесь…
- Вместе пойдем, - сказал Карась.
- Ну, - заговорил Мышлаевский и сразу поглядел так, словно стоял перед взводом, - тэк-с. Там, стало быть, в порядке… У доктора - сыпной тиф и прочее. Ты, Лена, - сестра… Карась, ты за медика сойдешь - студента… Ушейся в спальню… Шприц там какой-нибудь возьми… Много нас. Ну, ничего…
Звонок повторился нетерпеливо, Анюта дернулась, и все стали еще серьезнее.
- Успеется, - сказал Мышлаевский и вынул из заднего кармана брюк маленький черный револьвер, похожий на игрушечный.
- Вот это напрасно, - сказал, темнея, Шервинский, - это я тебе удивляюсь. Ты-то мог бы быть поосторожнее. Как же ты по улице шел?
- Не беспокойся, - серьезно и вежливо ответил Мышлаевский, - устроим. Держи, Николка, и играй к черному ходу или к форточке. Если петлюровские архангелы, закашляюсь я, сплавь, только чтоб потом найти. Вещь дорогая, под Варшаву со мной ездила… У тебя все в порядке?
- Будь покоен, - строго и гордо ответил специалист Николка, овладевая револьвером.
- Итак, - Мышлаевский ткнул пальцем в грудь Шервинского и сказал: - Певец, в гости пришел, - в Карася, - медик, - в Николку, - брат, - Лариосику, - жилец-студент. Удостоверение есть?
- У меня паспорт царский, - бледнея, сказал Лариосик, - и студенческий харьковский.
- Царский под ноготь, а студенческий показать.
Лариосик зацепился за портьеру, а потом убежал.
- Прочие - чепуха, женщины… - продолжал Мышлаевский, - нуте-с, удостоверения у всех есть? В карманах ничего лишнего?.. Эй, Ларион!.. Спроси там у него, оружия нет ли?
- Эй, Ларион! - окликнул в столовой Николка, - оружие?
- Нету, нету, боже сохрани, - откликнулся откуда-то Лариосик.
Звонок повторился отчаянный, долгий, нетерпеливый.
- Ну, господи благослови, - сказал Мышлаевский и двинулся. Карась исчез в спальне Турбина.
- Пасьянс раскладывали, - сказал Шервинский и задул свечи.
Три двери вели в квартиру Турбиных. Первая из передней на лестницу, вторая стеклянная, замыкавшая собственно владение Турбиных. Внизу за стеклянной дверью темный холодный парадный ход, в который выходила сбоку дверь Лисовичей; а коридор замыкала уже последняя дверь на улицу.
Двери прогремели, и Мышлаевский внизу крикнул:
- Кто там?
Вверху за своей спиной на лестнице почувствовал какие-то силуэты. Приглушенный голос за дверью взмолился:
- Звонишь, звонишь… Тальберг-Турбина тут?.. Телеграмма ей… откройте…
"Тэк-с", - мелькнуло в голове у Мышлаевского, и он закашлялся болезненным кашлем. Один силуэт сзади на лестнице исчез. Мышлаевский осторожно открыл болт, повернул ключ и открыл дверь, оставив ее на цепочке.
- Давайте телеграмму, - сказал он, становясь боком к двери, так, что она прикрывала его. Рука в сером просунулась и подала ему маленький конвертик. Пораженный Мышлаевский увидал, что это действительно телеграмма.
- Распишитесь, - злобно сказал голос за дверью.
Мышлаевский метнул взгляд и увидал, что на улице только один.
- Анюта, Анюта, - бодро, выздоровев от бронхита, вскричал Мышлаевский. - Давай карандаш.
Вместо Анюты к нему сбежал Карась, подал. На клочке, выдернутом из квадратика, Мышлаевский нацарапал: "Тур", шепнул Карасю:
- Дай двадцать пять…
Дверь загремела… Заперлась…
Ошеломленный Мышлаевский с Карасем поднялись вверх. Сошлись решительно все. Елена развернула квадратик и машинально вслух прочла слова:
"Страшное несчастье постигло Лариосика точка Актер оперетки Липский…"
- Боже мой, - вскричал багровый Лариосик, - это она!
- Шестьдесят три слова, - восхищенно ахнул Николка, - смотри, кругом исписано.
- Господи! - воскликнула Елена. - Что же это такое? Ах, извините, Ларион… что начала читать. Я совсем про нее забыла…
- Что это такое? - спросил Мышлаевский.
- Жена его бросила, - шепнул на ухо Николка, - такой скандал…
Страшный грохот в стеклянную дверь, как обвал с горы, влетел в квартиру. Анюта взвизгнула. Елена побледнела и начала клониться к стене. Грохот был так чудовищен, страшен, нелеп, что даже Мышлаевский переменился в лице. Шервинский подхватил Елену, сам бледный… Из спальни Турбина послышался стон.
- Двери… - крикнула Елена.
По лестнице вниз, спутав стратегический план, побежали Мышлаевский, за ним Карась, Шервинский и насмерть испуганный Лариосик.
- Это уже хуже, - бормотал Мышлаевский.
За стеклянной дверью взметнулся черный одинокий силуэт, оборвался грохот.
- Кто там? - загремел Мышлаевский как в цейхгаузе.
- Ради бога… Ради бога… Откройте, Лисович - я… Лисович!! - вскричал силуэт. - Лисович - я… Лисович…
Василиса был ужасен… Волосы с просвечивающей розоватой лысинкой торчали вбок. Галстук висел на боку и полы пиджака мотались, как дверцы взломанного шкафа. Глаза Василисы были безумны и мутны, как у отравленного. Он показался на последней ступеньке, вдруг качнулся и рухнул на руки Мышлаевскому. Мышлаевский принял его и еле удержал, сам присел к лестнице и сипло, растерянно крикнул:
- Карась! Воды…
15
Был вечер. Время подходило к одиннадцати часам. По случаю событий, значительно раньше, чем обычно, опустела и без того не очень людная улица.
Шел жидкий снежок, пушинки его мерно летали за окном, а ветви акации у тротуара, летом темнившие окна Турбиных, все более обвисали в своих снежных гребешках.
Началось с обеда и пошел нехороший тусклый вечер с неприятностями, с сосущим сердцем. Электричество зажглось почему-то в полсвета, а Ванда накормила за обедом мозгами. Вообще говоря, мозги пища ужасная, а в Вандином приготовлении - невыносимая. Был перед мозгами еще суп, в который Ванда налила постного масла, и хмурый Василиса встал из-за стола с мучительной мыслью, что будто он и не обедал вовсе. Вечером же была масса хлопот, и все хлопот неприятных, тяжелых. В столовой стоял столовый стол кверху ножками и пачка Лебiдь-Юрчиков лежала на полу.
- Ты дура, - сказал Василиса жене.
Ванда изменилась в лице и ответила:
- Я знала, что ты хам, уже давно. Твое поведение в последнее время достигло геркулесовых столбов.
Василисе мучительно захотелось ударить ее со всего размаху косо по лицу так, чтоб она отлетела и стукнулась об угол буфета. А потом еще раз, еще и бить ее до тех пор, пока это проклятое, костлявое существо не умолкнет, не признает себя побежденным. Он - Василиса, измучен ведь, он, в конце концов, работает, как вол, и он требует, требует, чтобы его слушались дома. Василиса скрипнул зубами и сдержался, нападение на Ванду было вовсе не так безопасно, как это можно было предположить.
- Делай так, как я говорю, - сквозь зубы сказал Василиса, - пойми, что буфет могут отодвинуть, и что тогда? А это никому не придет в голову. Все в городе так делают.
Ванда повиновалась ему, и они вдвоем взялись за работу - к столу с внутренней стороны кнопками пришпиливали денежные бумажки.
Скоро вся внутренняя поверхность стола расцветилась и стала похожа на замысловатый шелковый ковер.
Василиса, кряхтя, с налитым кровью лицом, поднялся и окинул взором денежное поле.
- Неудобно, - сказала Ванда, - понадобится бумажка, нужно стол переворачивать.
- И перевернешь, руки не отвалятся, - сипло ответил Василиса, - лучше стол перевернуть, чем лишиться всего. Слышала, что в городе делается? Хуже, чем большевики. Говорят, что повальные обыски идут, все офицеров ищут.