Занятый своими мыслями, приехал Павел на вокзал, как во сне, купил билет и, опустив голову и ни на кого не глядя, вошел в вагон второго класса. Вдруг рядом кто-то зашипел от боли. Это Павел, задумавшись, нечаянно наступил на ногу какому-то, хорошо одетому, пухлощекому и вислоусому господину, чье самолюбие оказалось чувствительней конечностей. Дрыгая отдавленной ногой и готовый растерзать наглеца, который, причинив ему такую боль, даже не подумал извиниться, он обратился к Павлу таким тоном, словно собираясь, по меньшей мере, вызвать его на дуэль:
.- С кем имею честь?
Павел, который не заметил своей оплошности, с недоумением посмотрел на него. Г розная мина усача показалась ему забавной, и, любопытствуя, чем кончится назревающий скандал, он учтиво ответил:
- Павел Помпалинский, к вашим услугам!
При этом имени гнев оскорбленного господина моментально испарился, и лицо преобразилось. Словно по мановению волшебной палочки лоб разгладился, встопорщенные усы опустились, в глазах появилось умильноподобострастное выражение, на губах заиграла льстивая улыбка, и, за минуту перед тем воинственно выгнувший грудь, господин поспешил отвесить низкий поклон.
- Ах! Прошу прощения, - пробормотал он. - Право, не знал… Очень, очень приятно…
"Чудак какой-то", - подумал Павел, ничего не понимая. Усевшись в уголок, он задумался, и перед глазами у него ожило нежное, милое, как у ребенка, личико Розы. Чудесным видением промелькнуло оно сегодня перед ним и вот опять с волшебной, притягательной силой встало в воображении. "Да, - мысленно сказал он, словно заканчивая долгий спор с самим собой, - старуха генеральша права! Конечно, до меня ей дела не больше, чем до старого корсета, выброшенного на помойку, я нужен ей только затем, чтобы лишний раз досадить графу Святославу. Но все-таки старуха права, и рано или поздно придется последовать ее совету".
Между тем поезд тронулся, но Павел, погрузясь в свои мысли, не замечал, что стал для своих спутников предметом живейшего интереса. Усатый господин, с виду помещик средней руки, уже успел подмигнуть соседям: мелкому чиновнику и какому-то франту невысокого полета. Франт и чиновник, услышав произнесенную шепотом фамилию, встрепенулись и уставились на Павла.
- Вторым классом ездит, - тихо заметил чиновник. - Ишь, научились деньги экономить господа помещики!
- А что особенного! Теперь хорошим тоном считается ездить вторым классом, - сказал франт, как бы намекая, что и он тоже неспроста путешествует вторым классом.
- Да, тяжелые времена настали, - вздохнул псме-Щик.
И все трое снова уставились на Павла. Так он и ехал, будто царек со своей свитой.
- Куда изволите направляться, господин граф? - начал разговор помещик.
- Я выхожу на станции Зет.
- Я тоже.
- Ия.
- Ия.
- Тем приятнее будет путешествовать!
Павел не выразил восторга, - как видно, он был на этот счет иного мнения.
- Вам, вероятно, неудобно сидеть на этой жесткой лавке.
- Да, ничего не скажешь, управление железных дорог не очень-то заботится о пассажирах…
- После той мебели, которую я недавно приобрел для моего кабинета, эти лавки…
В таком духе разговор продолжался всю дорогу.
Когда поезд подошел к большой станции, франт первым соскочил на перрон и услужливо подал Павлу руку.
- Обопритесь, граф, из вагона не так ловко выходить, как из кареты…
В буфете все трое устремились за Павлом, спеша занять место возле него.
- Как здесь ужасно готовят! - пожаловался помещик.
- Вы, конечно, не привыкли к такой пище, - угодливо улыбнулся чиновник, все время ловивший взгляд Павла.
- Я этого просто в рот не возьму! - воскликнул франт, брезгливо отодвигая нож и вилку, хотя сам пожирал голодными глазами выставленные кушанья.
В вагоне франт и чиновник просительным тоном обратились к помещику:
- Вы знакомы с графом… сделайте одолжение, представьте нас…
- Пан Пежинский, пан Камёнкевич, - с важностью выполнил эту церемонию помещик.
Последовал обмен поклонами. Павел наконец понял, в чем дело, и, односложно отвечая на многочисленные вопросы и благодаря за внимание, время от времени прятал лицо в меховой воротник, чтобы скрыть разбиравший его смех.
Так продолжалось целый день. А вечером, когда путешествие подошло к концу, на Павла посыпался целый град любезностей.
- Очень приятно было познакомиться, большая честь для меня, - рассыпался помещик в любезностях, покручивая усы.
- Нижайше кланяюсь и покорнейше прошу не забывать, - лебезил чиновник, отвешивая поклоны.
А франт неизвестно зачем, наверно, показать, что они у него есть, вынул из кармана визитную карточку и с изящным поклоном вручил Павлу.
- Граф, разрешите напомнить о нашем знакомстве, когда я буду в Варшаве…
- Да, да, очень приятно, я буду очень рад, - кланяясь во все стороны, говорил Павел. - Вы так любезны и предупредительны, что мне, право же, не хочется вас разочаровывать; но, к сожалению, произошло недоразумение!
- Какое недоразумение?! - хором вскричали удивленные пассажиры.
- Вы приняли меня за другого…
- О,граф!
- Что вы, граф!
- Как можно, граф!
- Господа, вы оказали мне честь, приняв меня за графа Помпалинского. Но я не питаю никакой любви к притворству и хочу прямо сказать, что я не граф…
- Ха! Ха! Ха! Вы, видно, любите посмеяться!..
- Какой вы шутник, граф!..
- Право, очень милая шутка!
- Я вовсе не шучу, господа. Помпалинские - графы и богачи, а у меня ни титула, ни миллионов. Хоть я и Помпалинский, но беден, как дервиш, и никто меня не величает "сиятельством". Прощайте, господа.
И Павел, приподняв шляпу и любезно поклонившись, быстро удалился. Но не успел он сделать нескольких шагов, как угодил в объятия Цезария. Павел телеграммой сообщил о своем приезде, и Цезарий, которому не терпелось поскорее увидеть и обнять его, приехал на станцию.
V
Но прежде чем познакомиться с самым юным отпрыском графского рода, которого в семейном кругу называли: "Ce pauvre César", "Ce malheureux enfant" а посторонние - "простаком" или "чудаком", давайте перенесемся в большую старинную усадьбу, затерявшуюся в глуши Литвы, где больше двадцати лет безвыездно живет старая вдова генерала Орчинского.
Надеюсь, читатель не посетует на это. Усадьба генеральши ничем, правда, не примечательна, но расположена живописно. Старинный дом покоев с остроконечной крышей и высокими зеркальными окнами; за домом - тенистый, запущенный сад, рядом - густой бор, где тихо шумят сосны, аллеи вековых лип и лиственниц… В Литве еще не редкость такие усадьбы. Оттуда их еще не вытеснили безвкусные дворцы с модными подстриженными парками. Там по заброшенным, заросшим травой дорогам стоят они, навевая редкому путнику воспоминанья и преданья о давно минувших днях.
Словом, усадьба каких много; зато владелица ее - помещица каких мало. С ней поистине даже много повидавшему человеку стоит познакомиться; ради этого не жаль потерять немного времени. Старуха Орчинская - одна из самых богатых помещиц в Литве: кроме капитала в миллион рублей серебром (серебром, а не какими-то там ассигнациями), ей принадлежали еще имения, которые оценивались в несколько миллионов злотых.
Богатство по тем временам прямо-таки сказочное; но это не сказка, а самая настоящая быль.
И при таком богатстве у нее не было детей. Она рано овдовела и не имела близкой родни: ни племянников, ни сестер, ни братьев, - словом, никого. Это, однако, вовсе не значит, что у нее не было наследников. На родство с ней притязало великое множество окрестных помещиков - да что окрестных! Наверно, по всей Литве искали самый отдаленный эфемерный trait d’union \ хоть тончайшую родственную ниточку, соединяющую с семейством Орчинских или Помпалинских.
Дело в том, что в девичестве генеральша была Пом-палинской.
Таким образом, фамилию эту носят многие персонажи романа. И, видно, прав был Мстислав, говоря, что именитый род разросся непомерно и теперь достойнейшим его представителям каждую минуту приходится опасаться, как бы какой-нибудь родич не опозорил их или не навлек другую неприятность. Но это не имело, конечно, никакого отношения к госпоже генеральше. Она была и богата и знатна - какой же тут позор? Один почет!
Другое дело, когда у нее не только богатства, но даже платьишка приличного не было и величали ее не "генеральшей", а просто "Цецилией", иными словами, когда она была тихой, бедной сироткой без куска хлеба и крыши над головой, дочерью одного из "впавших в бедность" Помпалинских (хотя злые языки говорили, что ниже соломенной стрехи, под которой ее отец родился и прожил свой век, и упасть нельзя). Красота была тогда ее единственным богатством и единственной надеждой на будущее. Бледная, стройная и печальная, с черной косой вокруг головы, она напоминала грациозную лань из тех лесов, где прошло ее детство, или древнегреческую статую из благородного мрамора. Голубые миндалевидные глаза ее глядели робко и пугливо, но в минуты задумчивости или душевного волнения в них вспыхивали смелость и упорство. Впрочем, нет! Кроме хорошенького личика и стройной фигурки, у Цецилии был еще богатый родственник - тот самый светлой памяти рыбак, отец графов Святослава, Августа и Ярослава, который тогда как раз вынырнул из мрака незаслуженного, но, увы, всеобщего забвения.
Этот-то баловень судьбы, с согласия супруги, дамы крутой и честолюбивой, и взял к себе в дом сиротку, решив устроить ее будущее и дать образование, достойное славного имени.