- Да. Она говорит, что вы можете пойти переодеться в тонкое кашемировое.
Епископ пошатнулся.
- Но… но что вы ей сказали? Какие доводы привели?
- Да просто заметил, что день такой теплый, и немножко пошутил по ее адресу.
- Пошутили по ее адресу?
- И она согласилась со мной очень по-дружески и сердечно. И пригласила меня как-нибудь на днях заглянуть к вам во дворец.
Епископ сжал руку Августина, как тисками.
- Мой мальчик, - сказал он надломленным голосом, - вы не просто на днях заглянете во дворец. Вы поселитесь во дворце. Будьте моим секретарем, Муллинер! И сами назначьте себе жалованье. Если вы намерены жениться, вам следует получать больше. Станьте моим секретарем, мальчик мой, и всегда оставайтесь при мне. Я много лет нуждался в ком-то вроде вас.
Уже близился вечер, когда Августин вернулся к себе - его пригласили ко второму завтраку в церковном доме, и он был душой небольшого веселого общества, собравшегося за столом.
- Вам письмо, сэр, - заискивающе сообщила миссис Уордл.
Августин взял письмо.
- С сожалением должен сказать, что скоро покину вас, миссис Уордл.
- Ах, сэр! Если я могу чем-нибудь…
- Не в том дело. Просто епископ сделал меня своим секретарем, и мне придется перевезти свою зубную щетку и штиблеты во дворец. Понимаете?
- Только подумать, сэр! Да вы и сами скоро будете епископом!
- Не исключено, - сказал Августин. - Отнюдь. А теперь разрешите мне прочитать его. - И он вскрыл конверт. По мере чтения его брови сходились на переносице во все большей задумчивости.
"Дорогой Августин.
Пишу в некоторой спешке, торопясь сообщить, что импульсивность твоей тетушки заставила ее совершить серьезную ошибку.
По ее словам, она отправила тебе вчера по почте флакон с образчиком моего нового "Взбодрителя", который изъяла без моего ведома из лаборатории. Упомяни она о своем намерении, я предотвратил бы большую неприятность.
Муллинеровский "Взбодритель" существует в двух формах - форма А и форма Б. Форма А - мягкое, но укрепляющее средство, предназначенное для людей, страдающих теми или иными недугами. Форма же Б, напротив, должна применяться исключительно в животном царстве и была создана для удовлетворения спроса, давно существующего в наших индийских владениях.
Как тебе, несомненно, известно, любимое времяпрепровождение магараджей - охота на тигров из беседки на спине слона. И в прошлом нередко случалось, что магараджу поджидало разочарование из-за расхождения во взглядах слона и его владельца на охоту как приятный досуг.
Чересчур часто слоны, завидев тигра, поворачивались и галопом отправлялись домой. Для борьбы с этой их повадкой я и создал муллинеровский "Взбодритель-Б". Одна столовая ложка "Взбодрителя-Б", подмешанная к утренней порции отрубей, понудит боязливейшего слона громко затрубить и, глазом не моргнув, ринуться на свирепейшего тигра.
А потому воздержись от употребления содержимого флакона, сейчас у тебя находящегося.
Остаюсь
Твой любящий дядя
Уилфред Муллинер".
Досконально изучив дядину эпистолу, Августин некоторое время пребывал в глубоком раздумье. Потом поднялся на ноги, насвистел несколько тактов псалма, исполняемого во время службы двадцать шестого июня, и вышел из комнаты.
Полчаса спустя по проводам летела следующая телеграмма:
"Уилфреду Муллинеру
"Башенки", Малый Лоссингем, Сейлоп.
Письмо получено. Вышлите незамедлительно наложенным платежом три ящика "Б". Благословенны житницы твои и кладовые твои. Второзаконие, двадцать восемь, пять.
Августин".
Епископ на высоте
Близился вечер очередного воскресенья, и в залу "Отдыха удильщика" вошел мистер Муллинер, на чьей голове, вместо обычно украшавшей ее старенькой видавшей виды фетровой широкополой шляпы, на этот раз красовался блестящий цилиндр. Цилиндр этот вкупе с солидной чернотой его костюма и елеем в голосе, каким он заказал горячее шотландское виски с лимоном, натолкнули меня на заключение, что он почтил своим присутствием вечернюю службу в нашей церкви.
- Хорошая была проповедь? - осведомился я.
- Очень недурная. Читал ее новый младший священник, как будто бы приятный молодой человек.
- Кстати, о младших священниках, - сказал я. - Мне хотелось бы узнать, что сталось с вашим племянником. С тем, о котором вы рассказали мне на днях.
- С Августином?
- Тем, который принимал "Взбодритель".
- Да, это Августин. И я польщен и очень тронут, - продолжал мистер Муллинер, просияв, - что вы не забыли тривиальную историйку, которую я вам поведал. В нынешнем эгоцентричном мире далеко не всегда можно найти столь отзывчивого слушателя. Дайте вспомнить, на чем мы расстались с Августином?
- Он только что стал секретарем епископа и поселился в епископском дворце.
- А, да! В таком случае мы вернемся к нему примерно через полгода после указанной вами даты.
В обычае доброго епископа Стортфордского было - ибо, подобно всем прелатам нашей церкви, он любил труды свои - приступать к своим дневным обязанностям (начал мистер Муллинер) в бодром и веселом расположении духа. И когда он входил в свой кабинет, чтобы заняться делами, которых могли потребовать письма, достигшие дворца с утренней почтой, на его губах играла улыбка, и они, возможно, напевали строки какого-нибудь забористого псалма. Однако сторонний наблюдатель не преминул бы заметить, что в то утро, с которого начинается наша история, вид у епископа был сосредоточенный, если не сказать озабоченный. У двери кабинета он остановился, словно не желая войти в нее, но затем с видимым усилием воли повернул ручку.
- Доброе утро, Муллинер, мой мальчик, - сказал он со странной неловкостью.
Августин бодро оторвался от писем, которые вскрывал.
- Привет, епискуля. Как поживает нынче наш прострел?
- Боли, благодарю вас, Муллинер, заметно уменьшились. Собственно говоря, почти исчезли. Прекрасная погода, видимо, идет мне на пользу. Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей. Песнь Песней, два, одиннадцать и двенадцать.
- Отлично сказано, - похвалил Августин. - Ну-с, в письмах ничего особо интересного не наблюдается. Священник прихода святого Беофульфа-на-Западе интересуется насчет ладана.
- Напишите, что ни в коем случае.
- Бу сделано.
Епископ тоскливо погладил подбородок. Казалось, он собирался с духом для решения неприятной задачи.
- Муллинер, - сказал он.
- А?
- Слово "священник" послужило напоминанием, которое я не могу проигнорировать, - напоминанием о вакантном приходе Стипл-Маммари. Вчера мы с вами коснулись этого вопроса.
- И что? - живо спросил Августин. - Я на коне?
Судорога боли пробежала по лицу епископа. Он грустно покачал головой.
- Муллинер, мальчик мой, - сказал он. - Вы знаете, я смотрю на вас, как на сына, и будь это предоставлено целиком на мое усмотрение, я препоручил бы вам указанный приход без малейших колебаний. Но возникло непредвиденное осложнение. Знай, о злополучный юноша, моя супруга повелела отдать его одному ее родственнику. Субъекту, - продолжал епископ с горечью, - который блеет, как овца, и не отличит стихарь от алтарной преграды.
Августин, вполне естественно, почувствовал боль разочарования. Но он был Муллинер и стоик.
- Не принимайте к сердцу, епискуля, - сказал он с глубокой искренностью. - Я все понимаю. Не буду притворяться, будто не питал надежд, но ведь, конечно, через минуту-другую подвернется что-нибудь еще.
- Вы же знаете, как это бывает, - сказал епископ, опасливо оглянувшись на дверь: плотно ли та закрыта? - Лучше жить в углу на кровле, нежели со сварливой женой в пространном доме. Притчи, двадцать один, девять.
- Непрестанная капель и сварливая жена - равны. Притчи, двадцать семь, пятнадцать, - согласился Августин.
- Совершенно верно. Как хорошо вы меня понимаете, Муллинер!
- Тем временем, - сказал Августин, беря письмо, - есть нечто, требующее вашего внимания. Оно от типчика по имени Тревор Энтуисл.
- Неужели? Мой старый школьный товарищ. Теперь он директор Харчестера, учебного заведения, в стенах которого мы оба получили начальное образование. Так что же он пишет?
- Хочет узнать, не смотаетесь ли вы туда на несколько дней, чтобы открыть статую, которую только что установили в честь лорда Хемела Хемпстедского.
- Еще один старый школьный товарищ. Мы его называли Жирнягой.
- И постскриптум. Он сообщает, что у него еще сохранилась дюжина портвейна урожая восемьдесят седьмого года.
Епископ поджал губы.
- Эти земные радости не имеют для меня никакого значения, что бы ни думал старина Кошкодав, что бы ни думал преподобный Тревор Энтуисл. Однако не следует пренебрегать призывом милой старой школы. Мы непременно поедем.
- Мы?
- Я хочу, чтобы вы мне сопутствовали. Думаю, Харчестер вам понравится, Муллинер. Величественное здание, построенное Генрихом Седьмым.
- Мне эта школа хорошо известна. Там учится мой младший брат.
- Неужели? Подумать только, - мечтательно сказал епископ. - Уже двадцать лет миновало с тех пор, как я в последний раз навещал Харчестер. Мне будет очень приятно вновь увидеть милые знакомые места. В конце-то концов, Муллинер, на какие бы высоты мы ни были вознесены, какими бы великими наградами ни одарила нас жизнь, мы сохраняем в сердце уголок для милой старой школы. Она - наша альма-матер, Муллинер, ласковая мать, направившая наши первые робкие шажки по…