Наконец вдали показались сквозь облако пыли всадники, скакавшие по краям дороги, и карета австрийского императора. Через несколько минут кони в мыле, роняя пену, остановились в нескольких шагах от императрицы, и Иосиф Второй, высокий, худой, молчаливый, в белом фельдмаршальском мундире, вышел из кареты, чтобы пересесть к императрице.
Решили сделать остановку где-нибудь на хуторе. Несколько лейб-казаков помчались в разные стороны, и вскоре один из них вернулся с сообщением, что невдалеке есть место для стоянки. Все покинули экипажи и пошли прямо по полю за казаком, который показывал им дорогу.
Екатерина весело улыбалась, рядом с ней шагал император, не выражая ни удивления, ни восторга. Светлейший с высоты своего огромного роста недовольно оглядывался вокруг, как будто снимая с себя ответственность за все возможные последствия этой авантюры.
Зато канцлер Безбородко катился по полю так легко, как будто и не чувствовал своей полноты. Он смеялся и время от времени отпускал замечания в адрес придворных, которые в своих шёлковых чулках и лаковых туфлях с алмазными пряжками уныло прыгали с кочки на кочку.
- То вам не на машкераде танцевать и в каретах ездить, побачите, як добрые людины живут на просторе да на воле.
Неожиданно показалась маленькая речка, серебристой змейкой убегавшая вдаль, за ней на берегу белый домик с соломенной крышей, окружённый тополями, а за ним овин, коровник и сарай.
Императрица остановилась, взяла за руку Иосифа:
- Посмотрите, как это красиво!
Император равнодушно ответил:
- Естественный деревенский пейзаж…
Подошли к дому. На пороге сидел старый дед в барашковой шапке, серой свитке и синих шароварах, курил люльку. Выцветшие глаза его из-под мохнатых бровей смотрели без особого удивления и страха на приближающихся господ. Он погладил длинные седые усы, покряхтывая, медленно встал, снял шапку и поклонился:
- Добро пожаловать, знатные господа!
В хате была удивительная чистота. На выбеленной печи - ни пятнышка, глиняные поля выскоблены, как корабельная палуба, цветные паласы на лавке и на стенах ласкали глаз, посуда на полках блестела, на большой кровати подушки возвышались белоснежной горой. В углу перед древним образом горела лампадка.
Екатерина с восхищением оглянулась вокруг и, остановив свой взгляд на Потёмкине, подумала: "Неужели и это всё заранее приготовлено?.." Но такое предположение казалось невозможным: ведь решение зайти сюда исходило от неё самой и было неожиданным.
Между тем Безбородко, взяв деда ласково за плечи, спрашивал:
- Так як же вы, дидуся, живёте, чего же вы туточки одни?
Старик, узнав в нём украинца, обрадовался:
- Та живу один, старуха моя вмерла лит пять назад, сына на прошлой войне в туретчине убили. Осталась сноха, дюже добрая жинка. Меня, старика, балует да за всем хозяйством ходит…
- Да где же она?
- Ушла пахать… В полдник придёт…
Между тем повеселевший Потёмкин, выгнав слуг, сам накрывал стол. Откуда-то появились напитки, закуска, холодные блюда… И когда Екатерина и Иосиф подняли первый бокал, они заставили и деда выпить шампанского. Оно ему не понравилось. Он куда-то сходил и вернулся с бутылкой, покрытой плесенью.
- Той горилке полвика будет! - сказал он с торжеством, дрожащей рукой наливая зеленоватую жидкость в хрустальные бокалы, стоявшие на столе. - Да вот бида - хозяйки нема, гостей потчевать нечем…
Когда все выпили и закусили, императрица обернулась к старику:
- Ты, дедушка, слышал, что государыня в этих местах путешествует?
Старик давно понял, с кем разговаривает, но виду не подал, что узнал императрицу.
- Да балакают, что будто проихала мимо к Днипру…
- Ну что же, вы теперь лучше живёте или раньше?.. - продолжала расспрашивать императрица.
Дед поморгал глазами, погладил усы:
- Да раньше будто лучше було…
Екатерина удивилась:
- Почему же раньше было лучше?
- Да потому лучше, що як булы мы вильные козаки, так и жили себе свободно. А теперь, говорят, земли помещикам отдавать стали… Живёшь и не знаешь, а може, завтра и ты, и дом твой, и земля твоя перейдут к помещику и будешь ты ходить на барщину, а пройдёт малое время, и продаст он тебя другому…
Императрица вспыхнула:
- Надо же кому-нибудь платить налоги?
Дед покачал головой:
- Так ведь то другое. То мы и сейчас платим и на войну ходим…
Екатерина обвела рукой хату:
- Но ведь вы живёте хорошо?
Дед, уже сильно подвыпивший, подхватил:
- Слава Богу, живём ничего!.. Потому и живём добре, что помещиков нету. А як попадём к панам в руки, так и будем жить плохо…
Так удачно начавшаяся "прогулка в народ" грозила превратиться в неприличную полемику с каким-то упрямым стариком. К тому же Екатерина впервые почувствовала, что у неё не хватает доводов для продолжения спора. У императрицы испортилось настроение. Она что-то сказала Нарышкину, и тот осторожно положил пригоршню золотых на старинную горку в углу, над которой висел образ.
Екатерина встала и обратилась к Иосифу:
- Я думаю, что мы можем продолжать наш путь…
Император встал и, скрывая улыбку, двинулся за ней.
Он немножко понимал по-русски и приблизительно представлял себе причину этого неожиданно возникшего недоразумения.
Но Екатерина уже овладела собой и, милостиво кивнув головой старику, глубоко поклонившемуся ей, села в экипаж.
Когда дед выпрямился и глаза его встретились с Безбородко, то в них заиграли такие лукавые огоньки, что канцлер улыбнулся и сказал старику на ухо:
- Ну, дид, знав бы ты грамоте, так быть бы тебе гетьманом…
С хутора поехали к берегу, чтобы пересесть на галеры.
Иосиф, высокий, мрачный, сравнительно молодой человек, отличался огромной работоспособностью, саркастическим умом и большой требовательностью к своим подчинённым.
Может быть, он один из немногих, ехавших с Екатериной, видел, насколько потёмкинские деревни отличаются от настоящих, а высокопарные надписи о процветании края на триумфальных арках не соответствуют действительности.
Когда в Екатеринославе закладывали собор, то он заметил по этому поводу, что императрица положила первый камень, а он второй и, вероятно, последний. Относительно Херсона он усомнился, что это будет "Амстердам Юга", как его в этом уверял Потёмкин. В письмах, которые он направлял своему первому министру, князю Кауницу, он указывал, что, конечно, все чудеса исчезнут после проезда императрицы, Крым опустеет, многие города намечены к постройке в болотистых местах. Потёмкин умеет многое начинать, но не доводит дела до конца, ибо при всех способностях ему не хватает постоянства. Но в то же время Иосиф Второй очень хорошо понимал, что Россия уже более никогда не отдаст этих мест, что это государство, растущее в своей силе, а окружающие Екатерину сподвижники при всех своих недостатках - выдающиеся люди. Он верил также, что будущее Австрийской империи в Европе в значительной степени зависит от дружбы с Россией и совместной борьбы этих государств против слабеющей Оттоманской Порты. Кроме этого, он был честен и всегда выполнял свои обязательства до конца. Для Екатерины это был единственный надёжный союзник в Европе. Поэтому Иосиф Второй был окружён особым вниманием и царица приложила всё своё обаяние, чтобы установить с ним личную дружбу. К нему приставили графа Фёдора Евстафьевича Ангальта, обрусевшего немца, генерал-адъютанта Екатерины и директора Шляхетского сухопутного корпуса, такого же высокого и молчаливого, как и сам Иосиф Второй. Придворные просыпались от стука шагов по палубе: с восходом солнца оба, Ангальт и император, молча расхаживали по палубе. С такой же молчаливой серьёзностью относился Иосиф Второй ко всему, что видел, хотя чудес в этом путешествии оказалось немало. За Херсоном были показаны скачки и атака лавой донских казаков.
После Перекопа, где на воротах было написано "Предпослала страх и привнесла мир", по дороге к Бахчисараю вдруг несколько тысяч вооружённых с головы до ног татар налетели на императорский кортеж. Екатерина, которая знала, в чём дело, сделала вид, что испугалась, и, приложив руку к сердцу, сказала императору:
- Что, если этим верным мусульманам придёт в голову насильно отвезти нас в гавань и отправить в Константинополь к султану?
Иосиф Второй, и глазом не моргнув, сказал императрице:
- Я думаю, ваше величество, что князь Потёмкин не мог дать им такой инструкции.
Действительно, через минуту воинственные крики татар сменились приветственными, они из нападающих превратились в почётную охрану, а на всех остановках муллы со всем татарским населением столь громогласно молились за здравие Екатерины, ударяя при этом лбами о землю, что даже мешали придворным спать.
Было, однако, нечто во всём этом театральном представлении и такое, что не только должно было остаться навеки, но и повлиять на дальнейшую судьбу всего Ближнего Востока.
В Севастополе во время ужина занавеси были спущены. Когда подали шампанское, их раздвинули, и перед императором во всём великолепии предстали бухта, залитая розовым отблеском заката, и множество военных кораблей. Паруса их были надуты, пушки стреляли. Они гордо выходили в море, и всем за столом стало ясно: Чёрное море называлось "русским", потом стало турецким, теперь оно вновь превратилось в русское, и уже навсегда.
И дальше, в Херсоне и Феодосии - всюду Иосиф видел новые корабли, стоявшие на воде или строившиеся. И он заметил, что Потёмкин обо всём говорил с пренебрежением и лёгкой усмешкой, но коль скоро речь заходила о Черноморском флоте, лицо его оживлялось, взгляд становился яростным, в голосе звучала непреклонная настойчивость. И как-то, выпив лишнее, он сказал: