22
Борода закурчавилась, светлая, жесткая. Волосы свалялись, щеки впали. Глаза лихорадочно блестят: приболел Барма, наверно простыл. Пинелли отваживался с ним, поил водою, обогревал, сам не попадая зуб на зуб. Пищи им не давали, и Луиджи подумывал: не убить ли зайца, который тоже выхудал, - его кровью напоить больного. И убил бы, но не знал, как это сделать. Он никогда не убивал живых, природой созданных тварей. Луиджи Пинелли был атеист, мечтатель, бога искал в человеке, а не на небесах. Прожив более полувека, пока еще не определил, в каком месте помещается бог в человеке. Да и есть ли вообще в нем бог - сказать трудно. "Все-таки есть, пожалуй. Вот парень этот с зайцем, над всем смеющийся, во что-то верит, хоть за все время единого раза не перекрестил лба. И в бреду не бога, мать поминает. Ну, мать - мадонна, по-ихнему, богородица. С этой все ясно. Богородица, по Писанию, Христа родила, который тоже безотцовщиной не был".
Бедный мечтатель уж не первый год пытался перенести библейские притчи в обыденность, чтобы согласовать их со своей теорией. Теория была проста и потому, считал Пинелли, безупречна. Она заключалась в одной емкой, не поддающейся воплощению мысли: человек должен быть счастлив. Для этого ему нужно создать условия. Например, построить на земле невиданный город Счастья, в котором все до единого будут трудиться, и труд сравняет плебеев с высокорожденными. Все жители города станут Братьями. И все, что ни сделают, пойдет в общую копилку. Одежда будет проста и удобна, пища сытна и разнообразна, работа легка и желанна. Каждый из Братьев один день может побыть правителем города, все остальные дни, до конца жизни - обыкновенным гражданином. Правда, кому-то надо начинать этот город, кому-то нужно вложить деньги, и немалые. Луиджи выпрашивал эти деньги у множества богатых людей, его высмеивали или прогоняли; раза три, как вымогателя, сажали в тюрьму, даже в яму, наполненную водой. Но и вода не остудила его порывов, лишь приучила к сдержанности. Он, вообразив себя лукавым певцом сильных мира сего, начал сочинять хвалебные сонеты. Сонеты благосклонно принимали, однако платили за них скудно. Времена Мецената миновали. Тогда, сидя в очередной раз в тюрьме, он попросил себе глины и начал ваять, немало преуспев в этом величайшем из искусств. Правда, изобразив, как надлежало, испанского короля, был бит и едва спасся от виселицы. Жестокое лицо тирана еще более усугубил камень. Увидав себя высеченным из камня, король ожесточился. Итальянцу удалось бежать от него и от верной гибели.
В тюрьме он освоил карточную игру, но и за карточным столом не раз терпел жестокое поражение. Ловкие шулеры, случалось, раздевали его догола.
В России тоже не повезло. Памятник молодой державе, рвущейся из тьмы и дикости к цивилизации и просвещению, закончить не удалось. Царь умер, о скульпторе забыли, как, впрочем, и о самой России. Теперь не она рвалась из камня, ее рвали на части.
Мечтатель, однако, не унывал и, сидя с Бармою в подземелье, рисовал углем на стене выношенный в мечтах город. Подле Бармы, лежавшего на подстилке, сжавшись в комочек, дрожал зайка. Он, как и хворый его хозяин, потерял последние силы и, обманывая голод, жевал затхлую солому. Где-то там, за стенами каменного мешка, слышались хмельные выкрики сторожей, иногда вопли истязуемых, лязг цепей, скрип ворот, глухие удары. Заяц поначалу вздрагивал от этих незнакомых и страшных звуков, потом привык и стал бояться лишь черного, как и хозяин обросшего бородой, чудака, изредка смотревшего на него алчным и в то же время виноватым взглядом.
Пинелли вспоминал о зайце лишь тогда, когда отвлекался от своего замысла, сулившего человечеству всеобщее благоденствие. Для его достижения оставалась какая-то малость: собрать воедино людей, вдохновив их великой идеей, и начать с ними перекраивать этот оголтелый мир. Но прежде нажить несколько миллионов.
Вот зеленая роща перед городом, сотворенным из белого мрамора; вот лестница, ведущая на высокий холм, к главным воротам. Всяк, ступивший сюда, должен оставить помыслы о Дантовом аде, устроенном людьми на земле. У ворот любого встретят мудрые и великодушные наставники, проведут по хитрому лабиринту улиц, устроенному так, что, начав свое перевоспитание на первой улице, к последней человек приходит совершенно иным - прозревшим и образованным. И тут его ждет Храм науки. Впоследствии, сменив престарелых учителей, он сам примется учить вновь прибывших. Учителям же уготовано… Задумавшись, как быть с почтенными учителями, уже непригодными по старости к активной общественной жизни, Пинелли и не расслышал, как открылась тяжелая дверь. В сопровождении офицера и двух солдат вошел сам князь Меншиков.
- А где ж второй? - спросил он. - Мореход где?
- Так вот же он, - указал офицер на Пинелли.
- Этот грач? - брюзгливо скривился светлейший. - Ты много пьешь, Першин.
- Он назвал себя братом.
- Мы братья… по духу братья, - подтвердил Пинелли. И вдруг его озарило: "Почему бы не воспользоваться счастливым случаем и не попросить денег у этого сановника? Он сказочно богат. У него четыре города, множество деревень и, если верить слухам, огромные вклады в иностранных банках. Зачем одному человеку столько богатств?"
- Сеньор, вы не могли бы пожертвовать мне несколько миллионов для одного великого проекта? - спросил Пинелли, кланяясь князю, и без того принявшему его за сумасшедшего.
- Он точно спятил, - пробурчал Меншиков, сурово взглянув на Першина. - Мне брат его нужен, - сказал, ткнув пальцем в бредившего Барму. - И Юшков…
- Найдем, - пообещал Першин. - А с этим что делать?
- Гони прочь. Пока он не потребовал у меня все мое состояние.
- Сеньор, вы не поняли. Вот город Счастья… Я объясню вам… Позвольте!
Но солдаты уж волокли его к выходу. На стене остался недорисованный город. Светлейший дотронулся до него пальцем, хмыкнул и брезгливо отер палец платком:
- Ххэ, счастья! Ишь чего захотел, паршивец! Есть ли оно на земле, счастье? Я покамест не видывал… - Склонившись над Бармою, светлейший поднял его за курчавую бороду, всмотрелся, отпустил. Голова стукнулась о пол. Отступив в сумрак, раздумывал: "Глумился при всех надо мной… имя мое порочил. Убить, что ли? - лениво зевнув, отмахнулся: - Не стоит. Подохнет сам".
- Ему лекарь нужен, - нарушил молчание Першин. - Этот парень знает про Фишера, про Юшкова…
- Нужен - пошли, - приказал князь, отворачиваясь. - Да гляди за ним лучше, чтоб не утек.
- Ежели токо на тот свет, - ответил Першин, пнув в угол зайца.
- Сперва потолковать с ним желаю.
- Жив будет, - пообещал Першин. - А тех хоть под землей да сыщу.
23
Без брата Митя растерялся. Кирша, во всем разуверившийся, ежедень пьяный, был не помощник.
- Жи-ить неохота, - жаловался он, скрипя зубами. - В монахи пойду. Аль напьюсь…
- Да ты и так пьян в стельку, - осуждая, качал головой Митя. Потеряв Машу, сутками бродил по городу, искал следы ее и не мог найти.
- Ни коней у меня, ни сестры-ы, - ныл Кирша, наводя на лейтенанта тоску. - Сиротинушка я!
- Мне лучше, что ли? - взорвался всегда спокойный и застенчивый Митя. - Брат в остроге, невесту татарин отнял… И все, что было при мне, из-за тебя пустил по ветру. Молчи лучше!
Кирша не слышал его, бился головою о стенку, плакался на судьбу.
- Молчи, слышь? Кому сказано! - вскричал Митя и, столкнув ямщика на пол, уже спокойно потребовал: - И стены башкой не порть.
- Пошто бьешь меня? Меня-а, сироту-у! - обиделся Кирша и полез в драку. Силы были не равны, и в конце концов, помирившись, они сели за выпивку.
Пинелли нашел их пьяными и плачущими. Не спросив, где пропадал, почему худ и в щетине, ямщик и Митя принялись жаловаться ему на свои беды.
- Тут нужно помыслить, друзья мои, - успокоив их, сказал Пинелли. - Тимофея нет - это раз. Невесты твоей - это два…
- Ничего нет - это три, - безнадежно махнул рукой Кирша, полагая, что от итальянца никакого толку не будет.
- Три - это мы, - с воодушевлением воскликнул Пинелли. - И мы открываем наши действия. Но прежде нужно раздобыть немного денег.
- Опять денег? - ужаснулся Митя, которому деньги ничего, кроме несчастий, не приносили.
- Да, мой друг, - с покровительственной улыбкой кивнул Пинелли. - К сожалению, все в этом мире делается за деньги. Есть лишь один город на свете, где деньги презрели. То есть он в замыслах пока, - поправился тотчас - Деньги - лучшие слуги. Они откроют нам все двери, развяжут все языки.
- Но где их взять?
- Есть много способов раздобыть деньги. Один из них - карточная игра.
- Я в карты не умею… - признался Митя, при этом подумав, что вообще немного умеет, если не считать мореходства. А кто в нем теперь нуждается?
- Зато я умею. Вам с этим господином останется лишь… - слово "господин" Киршу покоробило, и Пинелли, заметив это, осекся.
- Зови его Киршей, - подсказал Митя.
- Кирша? Ну что ж, господин Кирша, - вы должны с Митей сберечь то, что выиграю я…
- Это нехитро! Ты токо выиграй! - оживился ямщик.
- Можете в этом не сомневаться, - итальянец привел себя в порядок, и все трое отправились в Тихий кабак. Здесь пили в меру, потому что был иной интерес: собирались, чтобы играть в кости, в зернь, в карты.
Пинелли толкнул низкую дверь, уводящую в подземелье, обернулся к спутникам, оробевшим у входа:
- Игры не признаю… нужда играть заставляет. Но будет время, - он вгляделся в сумрак, дохнувший нечистым, спертым воздухом, и уж в кабаке закончил: - Да, будет такое время, друзья, когда никто не станет доверять свое счастье азарту. Вы это увидите, как только я выстрою свой город…