Призракъ несчастнаго ребенка сталъ еще болѣе волновать умы присутствующихъ, когда братъ Горгій всталъ, чтобы прочитать списокъ дѣтей, удостоенныхъ наградъ; это былъ худощавый и некрасивый монахъ съ низкимъ лбомъ и суровымъ выраженіемъ лица, шерстистыми волосами и длиннымъ носомъ, на подобіе клюва хищной птицы, выдававшимся надъ широкими скулами и толстыми губами, сквозь которыя виднѣлись волчьи зубы. Зефиренъ былъ самый лучшій ученикъ его класса, и ему были присуждены всѣ награды; имя его повторялось безпрестанно, и братъ Горгій, одѣтый въ черную рясу съ бѣлымъ воротникомъ, выговаривалъ его такимъ зловѣщимъ и мрачнымъ голосомъ, что всякій разъ всѣ присутствующіе невольно вздрагивали. При каждомъ его упоминаніи несчастный малютка, казалось, являлся передъ лицомъ собравшихся людей, чтобы получить вѣнокъ или книгу съ золотымъ обрѣзомъ. Вѣнки и книги образовали, наконецъ, цѣлую кипу на столѣ, и жалко было смотрѣть на всѣ эти награды, которыя лежали безъ употребленія, предназначенныя этому примѣрному ученику, покончившему столь трагически свое существованіе, и несчастное, искалѣченное тѣло котораго лежало неподалеку отсюда, въ домѣ сосѣдней школы. Волненіе достигло, наконецъ, такой силы, что многіе разразились рыданіями, между тѣмъ какъ братъ Горгій все повторялъ его имя, перекосивъ ротъ, причемъ онъ открывалъ часть своихъ бѣлыхъ зубовъ, и это придавало его лицу еще болѣе жестокое и циничное выраженіе.
Торжество окончилось среди напряженной тишины. Несмотря на поддержку, которая была оказана братьямъ, всѣми овладѣло чувство тревоги, точно издали приближалась какая-то грозная опасность. Это чувство еще обострилось при выходѣ, когда собравшіеся на площади рабочіе и крестьяне стали громко роптать и сдержанными криками выражать свое неудовольствіе. Тѣ ужасные слухи, которые передавала Пелажи, уже проникли въ толпу, и она содрогнулась отъ злодѣйскаго преступленія. Припомнили какую-то грязную исторію про одного изъ братьевъ, котораго начальство куда-то припрятало, чтобы избавить его отъ уголовнаго суда. Съ тѣхъ поръ о школѣ братьевъ стали ходить разные темные слухи; говорили, что тамъ совершаются чудовищныя безобразія, но что дѣти такъ напуганы, что отъ нихъ ничего нельзя добиться. Конечно, всѣ эти отвратительные разсказы еще болѣе разрослись, переходя изъ устъ въ уста. Люди, собравшіеся на площади, выражали свое негодованіе по поводу поруганія и убійства одного изъ учениковъ школы братьевъ, и многіе начинали прямо высказывать свои подозрѣнія, угрожая местью; неужели и теперь они скроютъ виновнаго? А когда появилась процессія, показались черныя рясы всякихъ аббатовъ и кюрэ, толпа еще болѣе рѣзко выражала свое негодованіе; многіе потрясали въ воздухѣ кулаками, свистали и кричали, такъ что отецъ Крабо и Филибенъ поблѣднѣли отъ страха, а братъ Фульгентій старательно замыкалъ засовъ дверей школы.
Маркъ съ любопытствомъ наблюдалъ всю эту сцену изъ окна маленькаго домика госпожи Дюпаркъ; онъ даже вышелъ на порогъ выходной двери, настолько его заинтересовало то, что происходило на площади; онъ хотѣлъ не только видѣть, но и слышать. Какой вздоръ ему наболталъ Феру, предполагая, что всю вину свалятъ на евреевъ, что преподаватель свѣтской школы явится козломъ отпущенія всей клерикальной партіи! Напротивъ, обстоятельства слагались далеко не благопріятно для добрыхъ братьевъ.
Раздраженіе толпы, крики о мщеніи доказывали, что дѣло могло принять очень опасный оборотъ; могли обвинить не только единичное лицо, но цѣлое учрежденіе, пошатнуть вліяніе клерикаловъ на массы. Маркъ не могъ пока составить себѣ яснаго представленія о случившемся; онъ находилъ нечестнымъ обвинять кого бы то ни было на основаніи недоказаннаго подозрѣнія. Поведеніе отца Филибена и брата Фульгентія казалось ему вполнѣ корректнымъ; они держались спокойно и не проявили ни малѣйшаго волненія или смущенія. Онъ старался быть справедливымъ и безпристрастнымъ, опасаясь, чтобы нерасположеніе къ духовнымъ лицамъ не увлекло его къ неосновательнымъ выводамъ. Онъ выжидалъ, пока не обнаружатся такіе факты, которые могли бы пролить свѣтъ на всю эту ужасную драму.
Въ это время къ дому подошла Пелажи въ праздничной одеждѣ; она вела за руку своего племянника Полидора Сукэ, мальчишку лѣтъ одиннадцати, который прижималъ къ груди великолѣпную книгу съ золотымъ обрѣзомъ.
- Ему выдали награду за хорошее поведеніе! - воскликнула Пелажи, обращаясь къ Марку. - Это еще похвальнѣе, чѣмъ награда за чтеніе и письмо, - не правда ли, сударь?
Дѣло въ томъ, что Полидоръ, смирный и лукавый ребенокъ, удивлялъ самихъ братьевъ своею необыкновенною лѣнью. Это былъ толстый и блѣдный ребенокъ съ безцвѣтными волосами и длиннымъ, глуповатымъ лицомъ. Сынъ пьяницы, онъ давно лишился матери и жилъ впроголодь; отецъ его занимался битьемъ щебня на большой дорогѣ. Мальчикъ ненавидѣлъ трудъ, въ особенности его пугала перспектива, въ свою очередь, разбивать камни; поэтому онъ подчинялся во всемъ желаніямъ тетки, которая мечтала сдѣлать изъ него монаха; а пока онъ прибѣгалъ къ ней на кухню, чтобы заполучить лакомый кусочекъ.
Пелагея, несмотря на свое радостное настроеніе, съ безпокойствомъ оглядывалась на шумящую толпу и проговорила съ выраженіемъ презрѣнія и ненависти:
- Слышите, сударь, слышите, какъ ведутъ себя эти негодяи! Бѣдные братья, такіе заботливые и любящіе! Они заботятся о дѣтяхъ, какъ отцы родные! Вотъ вчера, напримѣръ! Полидоръ, какъ вы знаете, живетъ по дорогѣ въ Жонвиль, въ лачужкѣ своего отца, за добрый километръ отсюда. Такъ вотъ братъ Горгій, опасаясь, чтобы съ ребенкомъ не приключилось по дорогѣ бѣды, проводилъ его до самой двери… Не такъ ли, Полидоръ?
- Да, - лаконически отвѣтилъ Полидоръ своимъ глухимъ голосомъ.
- И ихъ теперь оскорбляютъ, имъ угрожаютъ! - продолжала служанка. - Заботливый Горгій дѣлаетъ два километра взадъ и впередъ среди темной ночи, чтобы оберегать этого маленькаго человѣчка! право, такіе нападки отобьютъ охоту быть добрымъ и любящимъ!
Маркъ, разглядывая мальчика, былъ пораженъ его упорнымъ молчаніемъ, его притворнымъ, сонливымъ безучастіемъ; мальчикъ, однако, былъ себѣ на умѣ и нарочно разыгрывалъ изъ себя дурачка. Пропуская мимо ушей болтовню Пелажи, которой онъ никогда не придавалъ значенія, Маркъ вернулся въ маленькую гостиную, гдѣ Женевьева сидѣла за книгой, а обѣ старухи принялись, по обыкновенію, за свое вязанье для разныхъ благотворительныхъ предпріятій; онъ удивился, что его жена опустила книгу на колѣни и съ тревогой слѣдила за тѣмъ, что происходило на площади. Увидя мужа, она бросилась ему навстрѣчу и, прижавшись къ его груди, проговорила съ очаровательною нѣжностью испуганной птички:
- Что тамъ такое? Не затѣваютъ ли они драку?
Пока Маркъ успокаивалъ жену, старуха Дюпаркъ обратила на него строгій взглядъ и рѣшительно повторила требованіе, высказанное за завтракомъ:
- Маркъ, я надѣюсь, что вы не впутаетесь въ эту грязную исторію… Подозрѣвать, обвинять добрыхъ братьевъ - это ужасный грѣхъ, и Богъ, наконецъ, проявитъ свои гнѣвъ, накажетъ нечестивыхъ!
II
Маркъ не могъ спать эту ночь. Событія предыдущаго дня, ужасное таинственное преступленіе, не давали ему покоя; страшная тайна требовала разгадки. Пока Женевьева, его обожаемая жена, спокойно спала рядомъ съ нимъ, а маленькая дочка ровно дышала въ своей кроваткѣ, онъ перебиралъ въ умѣ всѣ мельчайшія подробности, стараясь проникнуть сквозь густой мракъ и добраться до истины.
Маркъ обладалъ трезвымъ и логическимъ умомъ. Онъ чувствовалъ потребность всегда и во всемъ основывать свое мышленіе на точныхъ данныхъ. Отсюда проистекала его безграничная любовь къ истинѣ. Онъ только тогда былъ счастливъ, когда усваивалъ что-либо вполнѣ, всѣмъ своимъ существомъ, и каждое новое понятіе должно было проникнуть въ самую глубь его сознанія и быть вполнѣ яснымъ и обоснованнымъ. Онъ не былъ великимъ ученымъ, но то, что онъ зналъ, онъ зналъ доподлинно; всякое знаніе было провѣрено опытомъ. Сомнѣваться въ чемъ-либо - значило для него страдать, и его страсть къ истинѣ равнялась лишь его стремленію обучать другихъ, способствовать тому, чтобы то, что онъ зналъ, проникло въ сердца и въ умы другихъ людей. Онъ обладалъ необыкновеннымъ даромъ преподаванія; методика его была безупречна, доказательства ясны и точны, такъ что всякій легко усваивалъ знанія и проникался тѣмъ, что слышалъ. Самый сухой предметъ въ его передачѣ пріобрѣталъ живой интересъ. Даже грамматика и ариѳметика захватывали вниманіе учениковъ, какъ будто онъ имъ читалъ интересный разсказъ.
Эту способность къ преподаванію онъ открылъ въ себѣ, когда пріѣхалъ, послѣ окончанія гимназіи, семнадцатилѣтнимъ юношей, въ Бомонъ, чтобы закончить курсъ рисовальщика-литографа при заведеніи Папонъ-Лароша. Ему поручили составить картинки для нагляднаго обученія, и онъ создалъ настоящія произведенія искусства въ смыслѣ точности и ясности, и этотъ успѣхъ указалъ ему, что его призваніе - обучать и просвѣщать дѣтишекъ. У Папонъ-Лароша онъ познакомился съ Сальваномъ, директоромъ нормальной школы, и тотъ пораженъ былъ его способностью къ преподаванію; онъ уговорилъ Марка отдаться своему призванію и сдѣлаться начальнымъ учителемъ; съ тѣхъ поръ Маркъ вполнѣ проникся полезностью своей работы въ глухомъ деревенскомъ углу. Его стремленіемъ было пробудить дремлющіе дѣтскіе умы, и въ этомъ скромномъ занятіи онъ обрѣлъ свое счастье; оно еще болѣе пробудило въ немъ стремленіе къ истинѣ, пока оно не охватило, такъ сказать, всю его душу, вошло въ плоть и кровь и сдѣлалось необходимымъ условіемъ его существованія. Для него было пыткой всякое сомнѣніе, и онъ всѣми силами стремился къ его разъясненію, чтобы, въ свою очередь, сообщить другимъ свои выводы; если его мучилъ неразъясненный вопросъ, онъ страдалъ не только нравственно, но и физически.