Боже ты мой, каких только коней здесь не было! Как они шли, пританцовывая, грациозно покачивая шеями в сверкающей, блестящей упряжи. Впереди ехал Фери Ности на четверке черных коней, головы которых были украшены синими и красными розами из шелковых лент. Он правил не сам, сидел сейчас сзади, рядом с отцом, в дорогой одежде витязя, - красном бархатном ментике и меховой медвежьей шапке, из которой гордо торчали белые перья цапли (эх, и красивый же король из него получился бы!); впрочем, и старик выглядел неплохо в короткой на меху куртке гранатового цвета, черной шапке, на которой болталась такая огромная красная кисточка, что за нее, может, и тысячу форинтов отвалила бы какая-нибудь богатая бонтоварская торговка, если бы могла приспособить ее взамен языка. Затем следовал губернатор на четырех могучих конях, казалось, сама мать-земля дрожала от цоканья их копыт. Рядом с губернатором восседала его супруга в бархатной венгерке цвета морской воды, и солнечные лучи, лизавшие смарагды и рубины на ее пряжке, окрашивались в красный и зеленый цвета. На ее высокопревосходительстве был венгерский чепец бабочкой, мелкие золотые чешуйки дрожали и светились на нем, как светлячки. Просто любо-дорого поглядеть, а тут еще веселое, красивое личико под чепцом! Губернатор держал в коленях золотую шпагу и, проезжая по деревням, раскланивался направо и налево. Сидевший напротив него господин Малинка бережно вез посох, увитый цветами. А все остальные! Ни конца, ни края не видно! Раганьоши в большой карете с гербами. На голове графини страусовое перо, что твой папоротник! Господин Хорт па четверке гнедых с серебряными бубенцами, выбивавшими музыку, словно стеклянные колокольчики на навесе дворца корейского императора. В упряжке из четырех пони ехали девочки Хорт, подружки невесты, кучером у них был карлик, а рядом па облучке в роли лакея мальчуган лет восьми - десяти в доломане с серебряными пуговицами, в красной шапке с серебряными галунами, - словом, зрелище было сказочное, как будто всю коляску по волшебству доставили сюда из страны Лиляпутий. Но кто может описать весь этот блеск, всю роскошь? Море кружев, парчи, бархата, бесчисленные драгоценные камни! Даже глаза устают, когда десятая, двенадцатая коляска проносится мимо, как во сне. Всего одна минута, - и разглядеть-то не успеешь как следует. Под конец у всех кружились головы, и зрителям, утомленным этим пиршеством ослепительных красок, мерещилось, будто они сами превратились в попугаев. Теперь уже больше глазели на будничную упряжку какого-нибудь родича попроще - все-таки разнообразие! Редактора Клементи, например, ехавшего в жалком фиакре, запряженном двумя дохлыми клячами, встречали в селах криками "ура": и бедность потешное зрелище там, где она в редкость.
Едва появлялись кареты, как распахивались все окна. За горшками с геранью показывались любопытные женские личики, не одна девица мечтательно вздохнула: "Ах, что-то теперь делает, о чем думает Мари Тоот?"
Некоторые выбегали на улицу и долго глядели вслед огромному облаку пыли, поднявшемуся за свадебным кортежем.
- Гм, многого добился Михай Тоот, - рассуждали люди. - А ведь, говорят, пекарем был в Америке. И вот поди ж ты, дочку его теперь "ее милостью" величать станут. Впрочем, она того заслуживает, истинно голубка кроткая. И что бедняжка делать станет среди этаких пав?
Наибольший интерес, разумеется, проявился в Рекеттешё. Все село высыпало на улицу, образовав живую стену до усадьбы Тоотов. Мужчины почтительно снимали шляпы, когда проезжали свадебные гости. Собаки лениво лежали у ворот и не лаяли, а философски помаргивали и тихонько ворчали. Ворчали, быть может, о том, как хорошо господам живется. Однако собак у крестьянских дворов было мало, наиболее осведомленные из них собирались в лабиринтах между строениями в поместье Тоота, где воздух был насыщен различными запахами жаркого, а тонкие органы псиного слуха волновало восхитительное шипение.
Михай Тоот с непокрытой головой встречал на крыльце валом валивших сановных господ и изнеженных дам. "Добро пожаловать к нам, добро пожаловать". Гости трясли ему руки, обнимали, называли дорогим дядюшкой или братцем, а самые любезные из дам даже чмокали его в чисто выбритые морщинистые щеки. Осведомлялись о милой сударыне-тетушке, возившейся в большой комнате у накрытых по-царски столов со всевозможным жарким да освежительными; она переходила из одних родственных объятий в другие, а маленькие татарские княжичи еще и ручку ей целовали. "Ох вы, милые мои, ненаглядные! Да вы не утруждайте себя!" Вокруг все было - сплошь улыбки, сплошь веселье, сплошь мед и сахар; распахнутые комнаты были набиты битком, в толчее люди то и дело теряли друг друга. Коперецкий искал жену и жаловался, что даже не видел еще невесту.
- А хорошо бы на нее теперь взглянуть, - заметил Хорт.
- Почему?
- Вероятно, она сейчас одевается.
Клементи расположился у буфетной стойки. Татарская княгиня столкнулась с Фери Ности.
- Executio! - вскричала она. - Где мои конфеты?
- Выиграли, тетя Мали, выиграли, - прокартавил Фери с сияющим лицом. - Но порядок таков, сначала я должен до своей конфетки добраться.
- Времени уж немного осталось. Фери вынул часы и вздохнул.
- Ай-яй, еще целых четверть часа!
Клементи, пригласив хлопотавшего вокруг буфета Игали чокнуться в знак примирения, доверительно шепнул ему на ухо, намекая на Фери:
- Рекеттешское поместье еще не его, а он уж картавит. Игали покачал головой и замешался в толпе гостей, громко размышляя:
- Верно, у Тоота ум за разум зашел, коли он разбойника этого пригласил.
- Прошу, прошу, дамы и господа, - проворно семенила в новехоньком шелковом платье цвета киновари госпожа Тоот, - немного освежительного. Право, прошу вас, перекусите малость. В коляске-то ведь обед повытрясло. Пожалуйста, прошу покорно. Ужин-то либо будет, либо нет. Я так рада, что вы оказали честь моему бедному дому. Большое для нас счастье. Прошу, не отказывайтесь. Знали б вы, как я рада вас видеть. О, господи, господи! Вот косуля молоденькая, мягонькая, словно масло, муж сам подстрелил. А вон там дикий кабан. Снизу-то попостнее. Ох, так бы вам душу и выложила!
Таким манером любезно всех угощая, добрая женщина куда-то вдруг укатилась, как укатывается кольцо, и больше ее никто не видел. То один, то другой принимался искать ее. Потом догадались, что она, наверное, Мари сейчас одевает. С невестами в такое время всякие казусы случаются. В обморок хлопаются, упрямятся, капризничают, что-то у них с туалетом не ладится, крючок откуда-то отскакивает, туфли не налезают. Ну-ка, быстрее, надо немного тальку насыпать, сбегай, Клари, милочка, поищи где-нибудь.
Фери Ности становился все нетерпеливее. Стрелка часов миновала цифру четыре, а невесты все не было. Свадебные гости тоже теряли терпение. Одни сгорали от любопытства, другие хотели, чтобы все уже было позади. Пары примерялись, в каком порядке идти в церковь, Коперецкому надоело держать в руках шаферский посох, старому Раганьошу хотелось сесть за тарок (жаль времени), наряженные в костюмы времен Боккаччо сыновья Хомлоди то и дело принимались бороться, того и гляди, испортят свои пажеские наряды прежде, чем окончится церемония. Клементи уже описал все туалеты, оставался только невестин. Вероятно, он от Ворта, нужно будет набрать сообщение броским гармоном. Женщинам хотелось посмотреть и покритиковать стотысячефоринтовое приданое, но не было никого, кто мог бы его показать, а прислуга на все вопросы отвечала, что ничего не знает. Напомаженные усы Левицкого нервически подрагивали. Пал Ности от скуки перебирал в ладони каштаны, помогающие от апоплексии, словом, все были в нетерпении. "Эх, и долго ж она одевается!" Но самым нетерпеливым был жених. Он поминутно задавал вопросы пробегавшим лакеям и горничным, попадавшимся ему на глаза домочадцам, готова ли невеста, но те лишь пожимали плечами - не знают, мол, - и такие глупые, осторожные рожи корчили (особенно женщины, у которых яснее отражается на лицах замешательство), точно их пристав о каком-нибудь мошенничестве допрашивал.
- Если не знаешь, Клара, милочка, поди спроси. Скажи чтобы барышня поторапливалась, мы ее очень ждем.
"Милочка Клари" ушла, но больше не появилась. Э-э, все же это странно! Фери начал злиться.
- Стой, Юльча, душенька, поставь скорее тарелки, поищи барышню Мари и доложи мне, что с ней, почему она еще не одета. Ну, одна нога здесь, другая там! "Душенька Юльча" тоже вышла и исчезла.
А часы пробили четверть пятого и снова продолжали тикать спокойно, как прежде. Зато Фери был как на иголках; хорохорясь, Он сказал Коперецкому:
- Пойду сам посмотрю.
С большим трудом он пробил себе дорогу среди колыхавшейся взад-вперед толпы родичей в столовую, из столовой - налево в маленькую комнату, парадная сабля его, громко звякая, цеплялась за ноги и юбки. Из маленькой комнаты узкий проход вел во внутренние женские покои, отсюда открывалось окошечко на хозяйственный двор за домом.
Он прошел похожий на маленький проулок коридор, нажал ручку двери, что вела в комнату госпожи Тоот, но дверь была заперта (а в девичью спаленку Мари можно было попасть только через покои госпожи Тоот). Он постучал, никаких признаков жизни. Непостижимо!
Фери беспокойно осматривался и вдруг через маленькое оконце заметил на хозяйственном дворе, видном только отсюда, госпожу Тоот, с трудом взбиравшуюся в крытый рыдван, затем послышалось щелканье кнута, и рыдван тотчас тронулся с места.
Фери бросилось в глаза и то, что под навесом, попивая палинку, толкутся тридцать или сорок батраков с палками, железными вилами, будто какой-то лагерь, приготовившийся к драке. Здесь происходит нечто странное! Его охватили тяжелые предчувствия.