Гневный крик Чары-аги опять не пронял и даже не потревожил Куванч-бая. Он как сидел, так и остался на месте. А люди его встали, окружили Чары-агу, усадили на место.
- Сядь, сядь, хозяин, зачем кричишь…
- Чары-ага, бай-ага в самом деле прав, называя тебя строптивцем. Разве так принимают гостей!
- Успокойся, Чары-ага, еще не все потеряно. Мы не дадим волкам заблудшую овцу, мы вернем ее в наше стадо.
- Да, Чары-ага, мы надежные чабана… Садись, дослушай поющего до конца.
Куванч-бай выждал, пока Чары-ага сядет, и деловито положил к ногам его сверток.
- Вот, Чары, возьми на первый случаи деньги… Тут тебе хватит на несколько лет. Паши, сей хлопок, но только не хватайся за винтовку, за саблю, да и конторские бумаги тебе ни к чему. А если не нравится батрацкая доля - поезжай в пески к нашим людям. Там простят тебе все твои заблуждения… Там в непреклонных, как ты, очень нуждаются…
- Вон отсюда, сволочь! - вновь вскричал Чары-ага и швырнул сверток в лицо Куванч-баю. Вскочив, он ударил бая ногой в живот, тот повалился на спину. Но остальные гости навалились на Чары-агу и принялись избивать, нанося удары по лицу, голове, по животу. Чары-ага отмахивался, как мог, кричал, матерился. Мощный его голос привлек внимание Бике и обоих дочек. Жена и без того украдкой наблюдала, что там происходит в кибитке, а тут, когда пошла потасовка, Бике-джан заголосила на весь аул:
- Люди, спасите, убивают! Ой, люди добрые, спасите!
Крики женщины напугали Куванч-бая и его приспешников - пока аульчане собирались на помощь, непрошенные гости торопливо покинули кибитку бывшего председателя "Кошчи".
Спустя месяц после этого примечательного в жизни Чары-аги события, он сидел во дворе Каюмовых, на тахте, и рассказывал Ратху о своих злоключениях. Рассказал во всех подробностях, с чего началось и чем кончилось, спросил, потупившись, как ему дальше жить и быть. Ратх, пока его гость энергично размахивал руками и выкрикивал проклятия, терпеливо молчал. Но как только Чары-ага излил весь свой гнев, бросил резко:
- Вот до чего довел нас ненужный либерализм! Мы отказываемся от строгих мер, мы начинаем похлопывать врагов по плечу, а это им только на руку. Мы их добровольно зазываем в колхоз, а они, грозя гневом и всемикарами аллаха, уводят дехкан из колхоза. Нынешнее время - две тарелки весов. На одной двенадцать лет социалистической жизни, на другой - тысячелетия патриархальщины. Нет, дорогие мои, весы не в нашу пользу! Надо драться засучив рукава. Надо ликвидировать всех врагов Советской власти! Надо боем вырвать бедняков из цепких рук хозяев и духовенства! Я этого не оставлю…
- Ратх, дорогой мой, что же ты посоветуешь мне? - Чары-ага пожалел, что распалил своего старого друга не на шутку.
- Подумаем! Но я обещаю тебе… Я восстановлю тебя в прежней должности…
- Не надо меня восстанавливать, - насупился Чары-ага. - В Карабек я не вернусь.
- Неужели струсил? - Ратх окинул собеседника горячим подозрительным взглядом.
- Не говори глупых слов, товарищ, - рассердился Чары-ага. - Нет на земле человека, которого бы я испугался. Не боязнь меня привела в Ашхабад к тебе. Мысль одна есть - исполнить ее хочу. Две девчонки у меня… Нельзя ли их устроить на текстильную фабрику? Говорят, фабрику построили.
- С этого и начинал бы. - Ратх согласно кивнул, дав понять, что устроить его дочерей проще простого. - С Иргизовым связь держишь?
- А как же!.. Вот только давно не виделись.
- Ничего… Он тоже тебя не забыл. Как встретимся - всегда красного пальвана Чары-агу вспоминаем. Ты разыщи его, позвони в штаб полка, - он тебе поможет. У него на фабрике друг работает…
- Спасибо, Ратх, я знал, что ты найдешь добрый совет. Я, пожалуй, сейчас же пойду, а к тебе загляну при первом удобном случае.
- Давай, Чары-ага. Будь здоров, удачи тебе…
Через час Чары-ага, сидя в вестибюле Дома дехканина, где он остановился на время, кричал в телефонную трубку:
- Ваня, чертов сын, это ты? Здравствуй, дорогой! Как живешь? Да-да, это я - Чары Пальванов - твой бывший заместитель. Приехал по одному делу - хочу повидать тебя. Давай приезжай ко мне. Я в Доме дехканина, рядом с текинским базаром.
Чары-ага спустился с айвана во двор, где под высокими карагачами стояла огромная тахта, накрытая паласами, а напротив нее, возле голубого фанерного буфета, в жаркой шашлычнице шипело на вертелах мясо. Чары-ага заказал два чайника зеленого чая, четыре порции шашлыка и вышел на улицу встретить Иргизова. Вскоре тот появился, в военной форме. Садиться на тахту не стал. Чай и шашлык принесли Чары-аге в номер.
- Значит, говоришь, решил перебираться в Ашхабад, - усаживаясь, сказал Иргизов. - Обиделся на Бабаораза и махнул на все рукой? По-моему, ты зря кипятишься. Пройдет время, улягутся волнения - все придет в свою норму.
- Придет-то - придет, да из меня хорошего руководителя не получается. - Чары-ага опустил голову и усмехнулся. - Жизнь стала тонкой, как нитка: немножко сильнее дернешь - порвешь. А моими руками не нитку, а веревки рвать. Ваня, ты знаешь меня - я человек добрый, но если разгорячусь, то для меня родные люди врагами становятся. А что я смог поделать с собой, когда Куванч-бай открыто начал действовать против Советской власти!
- Что - опять ружья и сабли в ход пошли? - усомнился Иргизов. - Что-то я не слышал о прямых выступлениях.
- Когда выступают они в открытую - это в десять раз лучше! - азартно воскликнул Чары-ага. - Они с саблями - мы тоже беремся за сабли. Они - за винтовки и пистолеты - мы тоже, как говорится, стрелять не хуже их умеем. Но когда эти паразиты садятся в чайхане на тахте и начинают высмеивать Советскую власть - это совсем никуда не годится. Что мне оставалось делать? Тоже сесть с ними и высмеивать старые байские порядки? Мы друг друга высмеиваем, а саранча ползет - так, что ли? Нет, Ваня. Я поехал, поднял всех и погнал на саранчу. Потом Куванч-бай написал письмо в окружком, мол, Чары Пальванов воюет против аллаха, не считается с мусульманскими обычаями. Ай, что тут говорить! Ты же сам знаешь: они чуть их заденешь, сразу кричат - караул, аллаха обижают!
Слушая своего старого друга, Иргизов хорошо понимал его, во многом соглашался с ним, но больно было за случившееся. Пригласили на бюро - влепили "строгача", сняли с должности. Да и один ли Пальванов страдает за "партизаншину"?
- Чары, не обессудь меня, - сказал Иргизов, - но старые методы руководства, действительно, сегодня себя изжили и никуда не годятся. Открытая война, считай, кончилась.
- Кончилась?! - не соглашаясь, крикнул и встал из-за стола Чары-ага. - Ничего не кончилась - только начинается!
- Кончилась, - спокойно возразил Иргизов. - Сейчас такое время, что надо бороться только вниманием и заботой.
- А разве я тебе говорю не об этом! - Чары-ага выплеснул из пиалы остывший чай и налил новый. - Жизнь - нитка, а я неуклюжий верблюд: потянул и порвал. Такой я. Мне хоть десять "строгачей" давай, но все равно я Куванч-бая по голове не поглажу: рука у меня не для этого. Вообще, я не хочу больше говорить о Куванч-бае. Ваня, помоги мне поступить на текстильную фабрику. Ты же знаешь - моя давняя мечта сделать дочерей и жену ткачихами. Еще в двадцать пятом, когда туркменские девушки в Реутово собирались, я жалел: "Эх, почему мои девчонки маленькие!" А сейчас обе подросли. Мечтают о ткацких станках.
- Ну, что ж, если ты всерьез решил, то пойдем на фабрику, - сказал Иргизов. - Директора я немного знаю. Бывший кавалерист, политработник. Поймет нас, так я думаю.
Выйдя из Дома дехканина, они устремились по пыльной немощеной дороге в сторону аула Кеши, затем свернули на Чарджуйскую. Отсюда, с перекрестка, открылся вид на только что выросшую на окраине города фабрику. Громадный корпус стального цвета, с огромными окнами и высокой башней с часами возвышался над низкими домиками персидских кварталов, над садами и посевами джугары.
Строительство текстилки уже было завершено. В цехах велись отделочные работы. Во дворе достраивались складские помещения и навесы для хлопковых кип. Пока еще не завезли прядильные и ткацкие станки: их ждали со дня на день. Предполагалось осенью станки поставить в цехах, а к новому 1930 году пустить фабрику в производство.
Директора друзья отыскали в строящемся жилом текстильном городке, отделенном от фабрики только что разбитым сквером. Городок текстильщиков был уже обнесен кирпичным забором. Вдоль широкой центральной аллеи стояли новые, под жестью, бараки. С крыш и веранд разносился стук молотков и скрежет пил. Вдоль аллеи молодежь поливала молоденькие тополя. Директор работал вместе с комсомольцами. В белой рубашке, с засученными рукавами, он окапывал саженцы. Увидев Иргизова, положил лопату, отряхнул руки:
- Здравствуйте, Иван Алексеевич. Чем могу служить?
- Да есть разговор. Вот, познакомься: мой друг Чары-ага Пальванов. Не только друг, но и бывший вояка. В двадцать первом он командовал туркменским отрядом. Ты-то, как мне помнится, в ту пору по Восточной Бухаре путешествовал?
- Наш полк стоял в Вахшской долине, под Курган-Тюбе, - сказал директор. - Но, как говорится, отслужился, - теперь иная служба. Посмотрите, какой дворец труда отгрохали! Это же не фабрика, а дворец, ей-богу! А клуб какой! Видели клуб? Я уже не говорю о нашем жилом городке. Скоро приедут ученики из Реутово, Егорьевска, из Твери - поселятся в этих теремах.
- Хватит рабочей силы, чтобы фабрику пустить? - спросил Иргизов.
- Хватит. По аулам наши товарищи ездят, вербуют туркменочек на производство.
- Охотно едут?
- Да всякое бывает, но желающие есть.
- Вот, рекомендую тебе, Демьянов, Чары-агу, с семьей. У него жена и две дочери.