Мистер Даунс, наш сосед из дома напротив, приезжает из Англии на похороны матери. Он рассказывает миссис Даунс про моего отца. Та делится с Брайди Хэннон, а Брайди сообщает моей матери. Мистер Даунс говорит, что Мэлаки Маккорт пьет как безумный, во всех пабах Ковентри пропивает зарплату и горланит ирландские песни протеста, а в Англии всем наплевать - ирландцы вечно стонут, что они-де восемь столетий страдали, англичанам не привыкать, они лишь одного в пабе не потерпят - чтобы кто во всеуслышанье оскорблял короля и королеву Англии, их прелестных двух дочерей и саму королеву-мать. Обижать королеву-мать – это, знаете, слишком. Кому эта бедная старушка плохое что сделала? Бывает, Мэлаки пропивает и те деньги, которые должен отдать за жилье, а когда его выселяют, он спит в парках. Что он вытворяет - это стыд и срам, и мистер Даунс рад, что Маккорт не в Лимерике родился, иначе покрыл бы позором наш древний город. Городские власти теряют терпение, и если Маккорт не прекратит этот чертов цирк, его и вовсе вышлют из страны.
Мама говорит Брайди, что не знает, как быть, верить или нет всем этим историям из Англии - в таком отчаяньи она никогда не была за всю свою жизнь. Она видит, что продукты в долг Кэтлин О’Коннел давать ей больше не желает, и родная мать огрызается, попроси хоть шиллинг, а в Обществе св. Винсента де Поля интересуются, когда она прекратит попрошайничать – муж все-таки в Англии. Ей стыдно, что мы ходим в старых драных рубашках, протертых свитерах, разбитых ботинках и дырявых чулках. Ночи напролет она не спит и думает, что было бы милосердней отдать ребят в сиротский приют, самой уехать в Англию и найти какую-то работу, а через годик мы все перебрались бы туда и зажили получше. Там бомбят, ну и пусть – лучше попасть под бомбы, чем гореть со стыда и все время что-то клянчить там и тут.
Но ей невыносима сама мысль о том, чтобы отдать нас в сиротский приют. Будь у нас как в Америке, что-нибудь вроде Boys’ Town, с хорошими людьми во главе, вроде отца Спенсера Трейси, - она решилась бы, но "Братьям во Христе", у которых в Глине приют, доверять нельзя: они только и знают, что бить мальчиков да морить их голодом до смерти.
Остается лишь одно, говорит мама: Диспенсарий и пособие, но ей смертельно стыдно туда обращаться. Это значит, ты дошел до крайности, опустился почти до уровня цыган, старьевщиков и нищих бродяг вообще. Значит, придется лебезить перед мистером Коффи и мистером Кейном. Слава Богу, Диспенсарий на другом конце города, и в нашем переулке не узнают, что мы живем на пособие.
Женщины советуют маме придти с утра пораньше, когда мистер Коффи и мистер Кейн бывают в хорошем настроении. Потом к ним придут сотни мужчин, женщин и детей - каждый чем-то болеет и просит о помощи, - и они, скорей всего, будут не в духе. Мама возьмет нас собой, чтобы доказать, что ей надо кормить четверых детей. Она встает рано и велит нам в кои-то веки не мыть лицо, не причесываться и напялить на себя какие угодно лохмотья. Мне велят хорошенько натереть больные глаза, чтобы усилить красноту: чем хуже ты выглядишь, тем больше вероятность, что тебя в Диспенсарии пожалеют и выпишут государственное пособие. А Мэлаки, Майкл и Альфи так и пышут здоровьем, причитает мама, и надо же, в кои-то веки у них нету ни болячек на коленках, ни ссадин, ни синяков под глазами. Если мы на улице повстречаем знакомых, о том, куда идем - никому ни слова. Ей и так стыдно, нечего еще на весь белый свет трубить, и бояться потом, что родная мать обо всем узнает.
Возле Диспенсария уже выстроилась очередь. Там стоят женщины с малышами на руках, как наша мама с Альфи, а дети постарше играют на мостовой. Женщины обнимают малышей, чтобы они не мерзли, и прикрикивают на детей постарше, чтобы те не выбегали на улицу и не лезли под колеса машин и велосипедов. Старики и старухи сгрудились у стены - кто бормочет что-то себе под нос, кто молчит. Мама велит нам от нее не отходить. Мы ждем около получаса, и, наконец, открывается большая дверь. Служащий велит нам в порядке очереди проследовать в помещение и выстроиться перед помостом; мистер Коффи и мистер Кейн выйдут из задней комнаты через минутку - как только допьют чай. Мои дети продрогли, жалуется одна женщина, пусть Коффи и Кейн побыстрей, черт возьми, допивают свой чай. Так-так, говорит служащий, кто тут у нас возмутитель спокойствия? На сей раз я ваше имя не запишу - утро и правда холодное выдалось, но еще хоть слово скажете – и пожалеете, что не придержали язык.
Мистер Коффи и мистер Кейн поднимаются на платформу, не обращая на нас никакого внимания. Мистер Кейн надевает очки, снимает их, чистит, надевает, смотрит в потолок. Мистер Коффи листает газеты, что-то пишет, передает газеты мистеру Кейну. Они перешептываются между собой. Не спешат. Не смотрят на нас.
Наконец, мистер Кейн вызывает на помост старика, который стоит в очереди первым.
Как ваше имя?
Тимоти Кри, сэр.
Кри, говорите? Славная старинная фамилия – вы, значит, в Лимерике родились?
Да сэр. Истинно так.
И что у вас, Кри?
Понимаете, опять у меня желудок болит - мне бы к доктору Фили на прием.
Ладно, Кри. А может, вам портера пить бы поменьше, а?
Что вы, сэр, честное слово, в рот ни капли не брал – желудок болит. Да еще жена у меня с постели не встает, мне и за ней ходить надо.
Эх, Кри, сколько на свете лентяев. Слышали, дамы? – обращается мистер Кейн к стоящим в очереди. Столько лентяев, говорю.
И женщины кивают: о да, мистер Кейн, точно - столько на свете лентяев.
Мистер Кри получает талон на прием к доктору, очередь продвигается, и вот, мистер Кейн готов выслушать маму.
Значит, дамочка, вы за государственным пособием?
Да, мистер Кейн.
И где ваш муж?
В Англии, но…
Значит, в Англии? А как насчет телеграммки? Пять, все-таки, фунтов в неделю.
Мистер Кейн, за многие месяцы он ни гроша нам не выслал.
Правда? Ну, мы-то знаем, в чем дело, не так ли? Всем известно, как наши ребята пошаливают в Англии. Некоторые, как мы знаем, гуляют под ручку со шлюшками с Пикадилли, верно говорю?
Он смотрит на стоящих в очереди, и все понимают, что надо отвечать: верно, мистер Кейн, и улыбаться и смеяться, иначе, когда подойдет их черед, им туго придется. Все знают, что мистер Кейн может передать дело мистеру Коффи, а тот, как известно, всем отказывает.
Мама объясняет мистеру Кейну, что наш папа в Ковентри, а оттуда до Пиккадилли очень далеко, и мистер Кейн снимает очки и смотрит на нее в упор. Ну и ну, мы тут спорить надумали?
Что вы, мистер Кейн, Боже, нет.
Дамочка, я хочу довести до вашего сведения, что у нас тут строгое правило: не выдавать пособий женщинам, чьи мужья в Англии. Вы отбираете кусок хлеба у тех, кто его действительно заслужил – у тех, кто остался на родине и готов ее защищать.
Конечно, мистер Кейн.
Итак, ваша фамилия?
Маккорт, сэр.
Для наших мест что-то новенькое. Откуда такая фамилия?
От мужа, сэр. Он родом с Севера.
Значит, он с Севера, и бросил вас тут, на иждивении Ирландского Свободного Государства. Разве мы за это боролись?
Не знаю, сэр.
А не поехать ли вам в Белфаст и не обратиться ли к оранжистам?
Не знаю, сэр.
Не знаете. Еще бы вы знали. Сколько на свете невежд.
Он смотрит на очередь и повторяет: в мире полно невежд, говорю, и все кивают и соглашаются: да, сколько на свете невежд.
Мистер Кейн что-то шепчет мистеру Коффи, и они смотрят сначала на маму, потом на нас. Наконец, мистер Кейн сообщает маме, что она получит пособие, но если хоть пенни поступит от мужа, больше ни на что она претендовать не сможет и все деньги вернет в Диспенсарий. Мама обещает, что так и сделает, и мы уходим.
Мы идем в магазин Кэтлин О’Коннел, берем хлеб и несколько брикетов торфа, чтобы затопить камин. Мы поднимаемся по ступенькам в Италию, разводим огонь и пьем чай в тепле и уюте. Мы сидим тихо-тихо - все, даже малыш Альфи, - потому что знаем, как мистер Кейн обидел нашу маму.
X
Внизу, в Ирландии, холод и сырость, но мы в Италии, наверху. Мама говорит, что бедного Папу надо бы к нам перенести и повесить на стену напротив окна. Все-таки, он друг рабочему человку и, к тому же, итальянец, а они любят теплую погоду. Мама сидит у огня и дрожит, и явно с ней что-то не так, потому что она не тянется за сигаретой. Она говорит, что, кажется, заболевает, и ей хотелось бы сладкого – лимонада какого-нибудь. Но в доме денег нет даже на хлеб к завтраку. Она пьет чай и ложится спать.
Всю ночь кровать скрипит, потому что мама ворочается и вертится; она все время стонет, просит воды и не дает нам уснуть. Утром она не встает, все лежит в постели и дрожит, а мы молчим. Если она еще полежит, мы с Мэлаки опоздаем в школу. Проходит один час, другой, а мама не встает. Я понимаю, что в школу мы уже опоздали, и развожу огонь, чтобы поставить чайник. Мама шевелится и просит лимонада, но я приношу ей только воды в банке. Я предлагаю ей чай, но она молчит, будто вовсе не слышит меня. На щеках у нее румянец, и что самое странное - она даже не вспоминает о сигаретах.