Семья Пэдди живет в большой комнате с высоким потолком, маленьким камином и двумя высокими окнами с видом на Шеннон. В углу на кровати лежит отец Пэдди, стонет и плюется в ведро. Братья и сестры Пэдди лежат на полу на матрасе – кто спит, кто разговаривает или просто смотрит в потолок. Один малыш, совсем голый, ползет к ведерку, которое стоит у отцовской постели, но Пэдди его хватает и ставит подальше. С лестницы, еле дыша, заходит их мама. Господи Иисусе, я труп, говорит она.
Она находит кусочек хлеба и заваривает нам с Пэдди слабый чай. Я не знаю, как себя вести. Мне ничего не говорят - не спрашивают, что я тут делаю, не отправляют домой. Наконец, мистер Клохесси произносит: а это кто? И Пэдди отвечает: Фрэнки Маккорт.
Маккорт? - переспрашивает мистер Клохесси. Это что еще за имя?
Отец у меня с Севера, мистер Клохесси.
А маму твою как зовут?
Энджела, мистер Клохесси.
О Господи Иисусе, неужели Энджела Шихан?
Она самая, мистер Клохесси.
О Господи Иисусе, говорит он, и тут его начинает трясти от кашля, и горлом идет всякая гадость, и он склоняется к ведерку. Когда приступ проходит, он откидывается на подушку. Эх, Фрэнки, я хорошо знал твою мать. Танцевали мы с ней, Матерь Божья, помираю, танцевали мы с ней в Уэмбли Холле, и как она танцевала - лучше всех.
Он снова склоняется над ведерком, хватая воздух ртом и руками. Ему плохо, но он продолжает говорить.
Лучше всех танцевала, Фрэнки. Хотя тощей, замечу, она не была, но в руках у меня словно перышко, и много парней горевало, когда она уехала из Лимерика. Ты танцуешь, Фрэнки?
Что вы, нет, мистер Клохесси.
Танцует, папа, говорит Пэдди. Он учился у миссис O’Коннор и Сирила Бенсона.
Тогда станцуй, Фрэнки. Давай, Фрэнки, по комнате, шкаф не задень . Пошевели пятками, парень.
Не могу, мистер Клохесси. У меня плохо получится.
Плохо получится? У сына Энджелы Шихан? Танцуй, Фрэнки, или я сам как встану с постели, и ты у меня попляшешь.
Мистер Клохесси, у меня ботинок порвался.
Фрэнки, Фрэнки, я из-за тебя сейчас снова раскашляюсь. Христа ради, потанцуй, а? Дай мне вспомнить юность, и твою мать, и Уэмбли Холл. Сними этот несчастный ботинок, Фрэнки, и танцуй.
Мне приходится, как в детстве давным-давно, на ходу сочинять танец и мелодию. Я пляшу по комнате в одном ботинке, потому что забыл его снять, и пытаюсь придумать слова: о, стены Лимерика рушатся, рушатся, рушатся, стены Лимерика рушатся, и река Шеннон убивает нас.
Мистер Клохесси лежит в постели и смеется. О, Господи Иисусе, ни на земле, ни на море не слыхал ничего подобного. Фрэнки, отменный из тебя танцор. О, Господи Иисусе. Он кашляет и из него выходит тягучая зелено-желтая гадость. Мне тошно на это смотреть, и я думаю, может, все-таки лучше пойти домой, подальше от ведерка и всей этой заразы, и пусть родители убивают меня, если хотят.
Пэдди устраивается на матрасе под окном, я ложусь рядом с ним – в одежде, как и все, и даже ботинок снять забываю, хотя он отсырел и воняет, и подошва отваливается. Пэдди сразу же засыпает, а я смотрю на его маму, которая сидит у почти потухшего огня и курит еще одну сигарету. Отец Пэдди стонет, кашляет и плюется в ведерко. Черт, опять кровь, говорит он, и она отвечает: в больницу-то все равно придется тебе лечь.
Ни за что. Попади туда – и все, тут тебе конец.
Дети от тебя чахоткой заразиться могут. Хоть полицию вызывай, чтобы тебя увезли от детей подальше.
Кабы суждено им было заболеть, давно б уже заболели.
Огонь затухает, и миссис Клохесси перебирается через мужа в постель. Через минуту она храпит, а он все кашляет и смеется, вспоминая дни юности, когда танцевал в Уэмбли Холле с легкой как перышко Энджелой Шихан.
Я дрожу, потому что в комнате холодно и одежда на мне сырая. Пэдди тоже дрожит, но он спит и не понимает, что ему холодно. Я не знаю, оставаться ли мне тут, или лучше встать и пойти домой, но кто захочет бродить по улицам, когда полицейский может пристать к тебе с вопросами. Мои родители и братья далеко и я впервые без них ночую, и думаю, что дома все-таки лучше - пускай там туалет вонючий и конюшня по соседству. Плохо, когда у нас на кухне озера стоят и нам приходится перебираться наверх в Италию, но куда хуже Клохесси, которым надо четыре пролета спускаться до туалета, поскальзываясь по пути на какашках. Лучше бы я в овраге сидел с четырьмя козами.
Я то проваливаюсь в сон, то просыпаюсь, и в конце концов, миссис Клохесси принимается всех будить и расталкивать, и я просыпаюсь окончательно. Все легли спать в одежде, поэтому и одеваться никому не надо, и никто ни с кем не дерется. Дети ноют и выбегают за дверь, спеша вниз, к туалету на заднем дворе. Мне туда тоже надо, и я спускаюсь вместе с Пэдди, но там сидит его сестра Пегги, и мы писаем у стенки. А я все маме расскажу, говорит она, и Пэдди грозит ей: заткнись, или я тебя в эту несчастную дырку затолкаю. Она вылетает из туалета, натягивает трусы и бежит по лестнице с криком: расскажу, все расскажу, и когда мы возвращаемся в комнату, миссис Клохесси отвешивает Пэдди подзатыльник, чтоб не обижал бедную сестренку. Пэдди не выступает, потому что миссис Клохесси наливает кашу в миску, в чашки и стеклянные банки, и велит нам: ешьте, и марш в школу. Она садится за стол и ест кашу. Волосы у нее грязные, серо-черного цвета, пряди свисают в миску, и к ним пристают комочки каши и капли молока. Дети с чавканьем поглощают кашу и жалуются, что не наелись и умирают от голода. Носы у них сопливые, глаза красные, и на коленках болячки. Мистер Клохесси кашляет, ерзает в постели и отрыгивает большие шмотки крови. Я выбегаю из комнаты и меня тошнит на лестницу, где нету одной ступеньки, и каша с кусочками яблок льется на нижний этаж, а там люди ходят туда-сюда, в туалет и обратно. Пэдди подходит ко мне и говорит: ну и ладно, тут на лестнице все подряд рыгают и срут, да и весь этот дом несчастный того гляди развалится.
Я теперь не знаю, что делать. Если в школу вернусь, меня там убьют. Но зачем, вообще, мне идти в школу или домой, где меня убивать будут, если можно отправиться за город и кормиться молоком и яблоками всю оставшуюся жизнь, а потом уехать в Америку? Идем, говорит Пэдди. Все равно школа - сплошная дуриловка, а преподы - психи.
В дверь стучатся и спрашивают Клохесси. На пороге стоит моя мама и держит за руку моего младшего брата Майкла, а вместе с ними - гард Денни, ответственный за посещаемость в школах. Мама видит меня и говорит: ты откуда тут взялся в одном ботинке? А гард Денни говорит: знаете, миссис, думаю, более интересен вопрос: откуда ты взялся без одного ботинка, ха-ха.
Майкл бросается ко мне. Мамочка плакала. Фрэнки, из-за тебя мамочка плакала.
Где тебя носило всю ночь? - говорит она.
Я здесь был.
А я тут с ума схожу. Твой отец весь Лимерик обыскал, все улицы обегал.
Боже Всевышний, это Энджела?
Она самая, мистер Клохесси.
Отец Пэдди с трудом приподнимается на локтях. Бога ради, Энджела, пожалуйста, проходи в дом. Ты не помнишь меня?
У мамы озадаченный вид. В комнате темно, и она пытается разглядеть, кто это в постели. Энджела, это я, Дэннис Клохесси, произносит он.
Не может быть.
Правда, Энджела.
Не может быть.
Знаю, Энджела, я уже не тот. Умираю от кашля. Но я помню вечера в Уэмбли Холле. О Господи Иисусе, ты здорово танцевала. Вечера в Уэмбли Холле, Энджела, и потом картошечка с рыбой. Эх, ребятки, ребятки, Энджела.
У мамы слезы бегут по лицу. Дэннис Клохесси, ты и сам здорово танцевал, говорит она.
Энджела, мы кучу соревнований могли бы выиграть. Фрэд и Джинджер в сторонке бы стояли. Так не же, тебе в Америку надо было уехать. О, Господи Иисусе.
У него снова приступ кашля, а мы стоим рядом и смотрим, как он опять нависает над ведерком и выхаркивает какую-то гадость. Гард Денни говорит: пожалуй, пойду я, миссис, раз мы нашли вашего мальчика. Если опять прогуляешь, обращается он ко мне, в тюрьму тебя посажу. Слышишь меня?
Слышу, гард.
Ты, парень, маму больше не мучай. Полицейские, знаешь, не потерпят, чтоб матерей мучили.
Я больше не буду, гард. Не буду мучить.
Он уходит, и мама подходит к постели и берет мистера Клохесси за руку. Лицо у него осунувшееся и глаза запавшие, и черные волосы блестят от пота, который градом льется с макушки. Дети стоят у кровати, смотрят на своего отца и на мою маму. Миссис Клохесси сидит у огня, ворочает кочергой в камине и отталкивает малыша от огня. Сам виноват, говорит она, что не ложится в больницу, сам виноват.
Я бы поправился, задыхаясь, отвечает мистер Клохесси, кабы жил в сухом климате. Энджела, в Америке сухо?
Да, Дэннис.
Врач мне велел в Аризону уехать. Смешной он, этот врач. Аризона, скажите пожалуйста. До паба за углом пройтись, выпить кружечку, и то денег нет.
Ты поправишься, Дэннис, говорит мама. Я свечку за тебя поставлю.
Побереги денежки, Энджела. Я свое уже отплясал.
Мне пора, Дэннис. Сыну в школу надо.
Не уходи, погоди, Энджела. Сделаешь, что я тебя попрошу?
Конечно, Дэннис, если смогу.
Спой хоть куплет той песни, которую ты пела перед отъездом в Америку.
Песня трудная, Дэннис. Мне дыхания не хватит.
Брось, Энджела. Я эту песню больше ни разу не слышал. Здесь у нас никто не поет. Жене медведь на ухо наступил, и ноги у ней не пляшут.
Хорошо, говорит мама, я попробую.
Oh the nights of the Kerry dancing, Oh the ring of the piper’s tune
Oh for one of those hours of gladness, gone, alas, like our youth too soon
When the boys began to gather in the glen of a Summer night
And the Kerry piper’s tuning made us long with wild delight.