Папа держит меня за руку и я семеню рядом с ним. Он ходит быстро, до Теренура далеко и мне хочется, чтобы он остановился и взял меня на руки, как близнецов в Tуме. Но он только шагает молча, лишь иногда спрашивает у прохожих как дойти до Теренура. Через некоторое время папа говорит, что мы в Теренуре, и теперь надо найти мистера Чарльза Хеггарти, представителя ИРА. Мужчина с розовой повязкой на глазу сообщает нам, что улица та самая, а Чарли Хеггарти живет в доме номер четырнадцать, черт его подери. Вижу, говорит мужчина, что вы у нас за свободу сражались. Папа говорит: och, сражался, и мужчина говорит, я тоже, и что в итоге? Ослепший глаз да пенсия, на которую и канарейку не прокормишь.
Но Ирландия свободна, говорит папа, и это великое дело.
Ну ее в задницу, такую свободу, говорит мужчина. При англичанах, по-моему, было лучше. Все равно, удачи вам, мистер - догадываюсь, зачем вы пожаловали.
Дверь под номером четырнадцать открывает какая-то женщина. Боюсь, говорит она, мистер Хеггарти занят. Папа объясняет ей, что вместе с маленьким сыном прошагал пешком пол-Дублина, что жена и трое детей ждут его на автобусной станции, и если мистер Хеггарти так уж занят, мы подождем его здесь, на пороге.
Женщина через минуту возвращается и говорит: у мистера Хеггарти есть немного свободного времени, проходите, пожалуйста. Мистер Хеггарти сидит за столом у камина, в котором ярко горит огонь. Он спрашивает: чем могу вам помочь? Папа, стоя перед столом, рассказывает: я только вернулся из Америки с женой и четырьмя детьми. У нас ничего нет. Я сражался в рядах Летучего отряда и надеюсь, что вы не оставите меня в трудную минуту.
Мистер Хеггарти записывает папино имя и листает странички большой книги, которая лежит у него на его столе. Нет, качает он головой, о вашей службе нет никаких сведений.
Папа произносит длинную речь. Он объясняет мистеру Хеггарти, как сражался, где, когда, как его тайно увезли из Ирландии, потому что за его голову был назначен выкуп, как он растил сыновей и учил их любить Ирландию.
Мистер Хеггарти говорит: простите, я не могу выдавать деньги всем, кто приходит сюда и утверждает, что исполнил свой долг. Запомни это, Фрэнсис, обращается ко мне папа. Вот она, новая Ирландия. Человечки в креслицах с бумажонками. Вот она, Ирландия, за которую люди кровь свою проливали.
Мистер Хеггарти обещает, что папин запрос рассмотрит и обязательно сообщит, если что-то узнает. Он даст нам денег на автобус до центра города. Папа смотрит на монетки на его ладони и говорит: если чуток добавите, будет кружечка.
Ах, вам, значит, лишь бы напиться?
Одной кружкой едва ли напьешься.
И вы назад пойдете пешком, и ребенка за собой потащите, потому что вам выпить неймется?
От ходьбы никто еще не умирал.
А ну, убирайтесь отсюда, говорит мистер Хеггарти, или я позову полицию, и не извольте сомневаться, известий от меня вы не дождетесь. Субсидий семейству Гиннес мы не выдаем.
На улицы Дублина спускается ночь. В свете фонарей играют и смеются дети, мамы с порога зовут их домой, отовсюду доносится запах еды, в окнах видны люди, которые сидят за столом, ужинают. Я устал и голоден, и мне хочется, чтобы папа взял меня на руки, но я понимаю, что сейчас просить его бесполезно - такое хмурое у него лицо. Он держит меня за руку, и я бегу, стараясь поспеть за ним, и так мы добегаем до автовокзала, где ждут нас мама и братья.
И мама, и братья спят, устроившись на лавочке. Папа говорит маме, что денег нет, и она качает головой и плачет: о Господи, что же нам делать? К ней подходит какой-то человек в синей униформе и спрашивает: что случилось, миссис? Папа объясняет, что мы не знаем, куда податься с этой станции, денег у нас нет, и негде остаться на ночь, а дети хотят есть. Человек им говорит, что дежурство уже сдает, но проводит нас до полицейского участка - все равно придется о нас доложить, - а там решат что-нибудь.
Человек в униформе велит нам звать его "гард". Так в Ирландии зовут полицейских. Он спрашивает, как зовут полицейских в Америке. Копы, отвечает Мэлаки. Гард гладит его по голове и говорит: молодец, малыш.
Сержант сообщает, что нам позволено переночевать в полицейских бараках. К сожалению, устроиться на полу – единственное, что он может нам предложить. Сегодня четверг, и камеры битком забиты мужчинами, которые пропили в пабах пособия по безработице и ни в какую не хотели идти по домам.
Гарды угощают нас горячим сладким чаем и толстыми ломтями хлеба с толстым слоем масла и варенья, и нам так хорошо, что мы начинаем играть и носиться вокруг бараков. Гарды говорят, что мы славные малыши, умницы-янки, и они забрали бы нас к себе домой, но я протестую: не надо, и Мэлаки говорит: не надо, и близнецы: не надо, не надо, и гарды смеются. Заключенные сквозь решетки тянут к нам руки и гладят нас по головам – от них пахнет, как от нашего папы, когда он приходит домой и поет про Кевина Барри или Родди Маккорли, который идет на смерть. Боже, говорят заключенные, вы только послушайте, во балакают - ни дать ни взять, кинозвезды. Вы что, ребята, с неба свалились? Женщины в камерах на другой стороне говорят Мэлаки, что он шикарный парень, а близняшки такие душки. Одна женщина обращается ко мне. Иди сюда, лапушка, хочешь конфетку? Я киваю, и она говорит: хорошо, протяни руку. Она вынимает изо рта что-то липкое и кладет мне в руку. Вот возьми, говорит она, вкусная ириска. Попробуй. Я не хочу пробовать, потому ириска липкая и мокрая, она вынула ее изо рта, но я не знаю, как надо себя вести, когда женщина в тюремной камере предлагает тебе липкую ириску, и только я решаю положить ее в рот, как подходит гард, забирает ириску и швыряет ею в ту женщину. Эй ты, пьяная шлюха, говорит он, к детям не приставать! И женщины все смеются.
Сержант дает маме одеяло, и она засыпает, вытянувшись на лавке. Мы с братьями спим на полу. Папа сидит, прислонившись спиной к стене - мне видно, что глаза его под козырьком кепки широко открыты; гарды угощают его сигаретами, и он курит. Гард, который кинул в женщину ириской, родом с Севера, из Баллимены, и они с папой вспоминают тамошних знакомых и тех, кто живет в Кушендалле и в Туме. Гард мечтает, как однажды выйдет на пенсию, поселится на берегу Лох-Ней и будет рыбачить день-деньской. Наловлю угрей, говорит он, целую кучу. Боже, люблю жареного угорька. Я спрашиваю папу: это Кухулин? Гард начинает хохотать и смеется так, что лицо у него становится пунцовым. Ах, Матерь Божия, вы слыхали? Парень желает знать, не я ли Кухулин. Янки, малец, а про Кухулина знает.
Папа объясняет: нет, этот дядя не Кухулин, но человек он прекрасный, и однажды поселится на берегу Лох-Ней и будет рыбачить день-деньской.
* * *
Папа тормошит меня: подъем, Фрэнсис, подъем. В бараках шумно. Какой-то мальчик моет полы и поет:
Anyone can see why I wanted his kiss
It had to be and the reason is this
Could it be true, someone like you
Could love me, love me?
Я говорю: это мамина песня, прекрати ее петь, а он в ответ лишь сигаретой дымит и уходит, и я думаю, чего это людям чужие песни петь неймется. Мужчины и женщины, зевая и кряхтя, выходят из камер. Женщина, которая предлагала мне ириску, останавливается и говорит: малыш, я лишнего выпила, прости, глупостей тебе наплела, но гард из Баллимены перебивает ее: пошевеливайся, старая шлюха, не то снова тебя засажу.
А ну и засаживай, говорит она. Сяду, выйду. Какая мне разница, синяя ты задница.
Мама, укутавшись в одеяло, сидит на скамейке. Седая женщина приносит ей чашку чая и говорит: я жена сержанта. Он сказал, что вам как-то надо помочь. Хотите, миссис, яичко всмятку?
Мама качает головой: не хочу.
Ах, миссис, в вашем-то положении надо обязательно скушать яичко всмятку.
Но мама мотает головой и я думаю, как можно отказываться от яичка всмятку, ведь на свете нет ничего лучше.
Ладно, мэм, отвечает жена сержанта, тогда я принесу поджаренного хлеба и что-нибудь детям и вашему бедному мужу.
Она уходит в другую комнату и вскоре возвращается с чаем и хлебом. Папа пьет чай, а нам отдает свой хлеб, и мама просит его: кушай хлеб, Бога ради. Какой нам от тебя прок, если ты от голода свалишься. Он мотает головой и спрашивает у сержантовой жены, нельзя ли достать сигаретку, хотя бы одну. Она приносит ему сигарету и сообщает маме, что гарды в бараках скинулись нам на билеты до Лимерика. Нас вместе с чемоданом довезут на машине до вокзала Кингсбридж, и через три или четыре часа мы будем в Лимерике.
Мама протягивает руки к жене сержанта и обнимает ее. Спасибо вам и вашему мужу и всем гардам, говорит мама. Не знаю, что бы мы без вас делали. Видит Бог, такое счастье снова быть среди своих.
Что вы, пустяки, говорит сержантова жена. У вас ребятки такие славные, да я сама из Корка - знаю, каково в Дублине оказаться без гроша в кармане.
Папа сидит на другом конце лавки, курит сигарету, пьет чай, потом за нами приезжает машина, и нас везут по улицам Дублина. Папа спрашивает водителя, не затруднит ли его проехать мимо Центрального Почтамта. Желаете марок купить, или как? - говорит водитель. Нет, отвечает папа. Я слышал, что в честь героев 1916-го года поставили новую статую Кухулина, и я хотел бы показать ее старшему сыну - он его глубоко почитает.