- Никуда не ездил, некогда, - тихо и смущенно сказал Ярнов и вдруг перешел на беззаботный; веселый тон: - а мы вот завтра провожаем студентов, ну вот и собрались здесь. Пили вино и все такое. Когда-то еще увидимся.
В темноте можно было различить и женские шляпки.
- И барышни едут? - спросил губернатор.
- А как же? - ответил Ярнов. - И барышни на север держат путь. Весело теперь ехать! Едут студенты, до самого Воронежа едят арбузы и смеются.
От пожара, от зарева доходил сюда странноватый отблеск.
Ярнов стоял к огню левой стороной, был освещен тускло и совсем не походил на того Ярнова которого знал губернатор. Глаза его, серые, казались верными, борода - удлиненною, ассирийскою. Казалось, что к городу, прыгая, вплотную подошел огромный огненный зверь, собирается ринуться на дома, на колокольни, на сады и пожрать это все.
- Вы, может быть, присели бы к нам? - спросил Ярнов.
- Да, я устал, - ответил губернатор.
- Господа! - обратился Ярнов к компании. - Вот губернатор хочет посидеть с нами и просит дать ему местечко. А? Барышни! Подвиньтесь-ка! Ваше пр-во! А ну пожалуйте! Вот сюда, в дамское общество, Это вот у нас - Марья Антоновна и Анна Андреевна из "Ревизора". Господа! Я знаю, что мало кто из нас любит губернатора. Но, господа, сей день, его же сотвори господь… Будем просто людьми. Вот губернатор сел и хочет выпить белого вина. Вытрите стакан и налейте нашего мозельвейну, Не беспокойтесь, ваше пр-во! Шесть гривен бутылка.
Ярнов старался быть веселым и развязным; но это как-то не шло к зареву, к черному густому дыму, который, как туча, шел на город и, казалось, готов был пролиться черным дождем.
- В Грузии есть обычай, - говорил, не переставая суетиться, Ярнов, - на пиру выбирать распорядителя. И зовут его - тамада. Подчиняться ему нужно, как царю. Конечно, во время пожара не нужно бы устраивать пира, но ведь горит что? Нефть? Горит, значит, карман купца Егорова? А купец Егоров кто?
- Буржуй! - деланным писклявым голосом вставил кто-то из лежавших. На земле, на разостланной бурке, лежали темными силуэтами люди. Там же было и вино, и стаканы.
- Правильно, буржуй, - согласился, Ярнов: - завтра ему нальют в эти баки новой нефти, и беду его Митькой звали. Итак, выпьемо!
- Выпьемо! - ответили с травы.
Послышалось осторожное чоканье бокалов. Ярнов всунул губернатору в руки слегка мокрый, скользкий стакан. Вино было кисловатое и не холодное, но показалось приятным.
- У нас здесь был спор, - сказал Ярнов, обращаясь к губернатору…
- У Казбека с Шат-горою был великий спор! - с преувеличенным шутливым пафосом продекламировал какой-то невидный бас.
- Я вот говорю, - продолжал Ярнов, - что, по-моему, огромное единственное несчастие человечества началось с того момента, как какой-то безумец в исступлении, вероятно, в тиши ночи родил в своем горячем, сумасшедшем мозгу слово "бессмертие". Это слово, как искра, зажгло мозг человечества: вспыхнуло яркое пламя безумной надежды и горит, горит оно теперь и сжигает, коверкает жизнь, сжигает счастье людей. Оно обманывает, оно навевает сон золотой, но все-таки, господа, за этот сон не честь безумцу, а укор! Все религии построили свое учение на этом сне золотом; только буддизм сумел откреститься от него, да и то с грехом пополам! Сколько человеческих жизней - миллионы! - взошли на Голгофу из-за него! Сколько человеческих жизней, - самых, может быть, прекрасных, самых ярких, способных на подвиг, - замуровали себя в скиты, в монастыри, в пещеры, в леса! Сколько здоровой, творческой энергии, годной на создание счастья столетий, ушло с дороги жизни на какую-то окольную тропу, которая сбрасывала своих путников только в черную бездонную пропасть! И все почему? Потому что, как в свет солнца, как в теплоту солнца, поверили в слово! Вы только представьте себе: этого понятия нет на земле. Совсем бы иная жизнь была! Иная! А то - бессмертие! Французская булка стоит пятак, а бессмертие - три копейки. Ходи в субботу в баню, потом к всенощной, на четвертой неделе получи прощение грехов, а перед смертью помажь себя елеем, - и пожалуйте в горные селения! Облекайся в белые, как снег, ризы и венчайся короной бессмертия! Что же это такое, милостивые государи? Это бессмертие купцов Егоровых. А с другой стороны, за это же бессмертие люди - и какие люди! - шли на арену римских цирков, - люди с этакой силой, с этаким умением верить, сумевшие бы мир семь раз перевернуть! Шли, как перепела, на байку! А?
И вопрос Ярнова, казалось, врезался в воздух.
С земли послышался ответ:
- Видишь, Ярнов, - сказал чей-то глуховатый тенорок, - завернул бы и я тебе на это словцо, но, ей-богу, - вы простите, ваше пр-во, вы - наш гость, и я не должен был бы этого говорить, - но этого слова я не могу сказать не потому, что боюсь вас или стесняюсь, но когда я вижу ваш силуэт, ваше присутствие, оно не выходит из горла. Ну, как бы это сказать? Ну, - как вот о мокрую стенку нельзя зажечь спички.
- Я, господа, нечаянно попал к вам, - начал губернатор, - и, разумеется, сейчас уйду, не буду мешать вам. Я сам понимаю, - бормотал он, - понимаю…
- Спеть бы! - предложил с земли бас.
- Оно, конешно, самое лучшее, - подражая франтоватым парням, подтвердил кто-то с другой стороны.
- Фа-ля-до-о, - задал тон чей-то тенорок, и сейчас же кто-то из барышень сказал:
- Высоко, маэстро.
- Можно и пониже! - согласился дирижер, опять промурлыкал:
- Фа-ля-до-о! - и спросил - так ничего?
Кто-то, не выговаривая слов, попробовал так же и ответил:
- Так сойдет…
- А я бы, господа, - вмешался в разговор человек, до сих пор молчавший, - предложил не петь. Во-первых, пожар все-таки. Во-вторых - собор. Придут сторожа, поднимется ключарь, он вот тут поблизости живет, и пойдет канитель.
- А за нас его пр-во вступится! - ироническим тоном сказал студент, первый предложивший петь.
Студенты сразу примолкли; кто-то демонстративно, очень протяжно кашлянул, кто-то, тоже демонстративно, начал тянуть вино, чмокать и за каждым глотком говорить:
- Шашлычку бы!
- Вдруг какая-то фигура быстро поднялась на локте, заблестели в темноте желтые задорные глаза, послышался голос, в котором звучал затаенный смех:
- А вы это, господа, знаете? Сотворил бог Адама. Адам, конечно, был грузин. Ара, батона. Вот ходит по раю Адам грустный…
- Оставь, Смавский, - сказал кто-то…
Создалось неловкое молчание, чувствовалось, что, не за что ухватиться, не о чем говорить.
И снова заговорил Ярнов, обращаясь к губернатору: Видите, ваше пр-во, - сказал он, видимо охмелевший, и это "превосходительство" было почему-то особенно неприятно губернатору, - эта публика - все студенты. Эти вот барышни - курсовицы…
- Нельзя ли, Ярнов, без острословия? - кокетливо сказал из темноты женский голос.
- Курсовицы! - стоял на своем Ярнов. - Завтра все они и оне купят по зеленому билету за девять целковых и - тук-тук! поедут туда! - Ярнов махнул рукою налево. - Поедут на север дикий, туда, где теперь жизнь поставили на огонь, и начинает она закипать, закипать… И аромат от нее идет вкусный-превкусный… Где теперь… Ах! - И Ярнов запел вдруг напряженным вымученным баритоном, ударяя на о: "Когда б я знал! Напрасно жизнь и силу" - и потом вспомнил: - Да, да, - петь строжайше запрещено. Храм божий!.. Дому твоему подобает святыня… Да, да. А мы с вами, ваше пр-во, останемся здесь… Ну вот и решили посидеть вместе, благо теплый вечер… Купили у Попандопуло мозельвейну и приехали сюда на своих на двоих. А тут, как на грех, пожар запыхал…
Губернатору очень хотелось бы сказать что-нибудь теплое и ласковое, хорошее. Он знал, что есть много слов, которые могли бы разбить это напряженное неприятное молчание и вывели бы из затруднения Ярнова. Казалось, он раскаивается, что пригласил его посидеть, чувствует себя неловко перед компанией и эту неловкость хочет загладить неудающейся развязностью, пением романса, балагурством. Нужно было как можно скорее кончить все это, и губернатор сказал:
- Ну вот. Не желаю прерывать вашего веселья, господа… счастливой вам дороги, а я поплетусь восвояси.
Ярнов схватил его за руку.
- Нет, нет, ваше пр-во! - упрямо заговорил он, и опять это "пр-во" неприятно отозвалось в душе губернатора. - Нет, подождите. Когда еще студентам придется сидеть со своим начальством? Господа! Вы, напрасно губернатора стесняетесь. Он не тот, каким вы его себе представляете. Он любит молодежь, у него есть прелестная дочь Соня, подруга моего детства. Да. Ведь я, господа, старик по сравнению с вами. Вы что? Молокососы! Нашему богу - бя! А, кстати, почему Соня не пришла?
И в этом вопросе, предложенном небрежно, но на который, казалось, Ярнов долго не мог решиться, дрогнула только для одного губернатора заметная нота страдания, не выдержавшего, заглушавшегося, видно, громкой речью о бессмертии, вином, думами о далеком севере.
- Нездоровится ей что-то, - ответил губернатор.
Пролетело мгновение какого-то странного, напряженного молчания и показалось, будто все затаили дух в ожидании, как к этому отнесется Ярнов.
"Может быть, известно всем? - пронеслась в голове губернатора мысль. - Ведь у молодости все наперечет!"
- Хм! Нездоровится! - глухо, с тайной будто враждебностью повторил Ярнов.
Прошло еще минут пять. Сказали несколько фраз о пожаре, который, видимо, уже всем надоел, посмотрели в губернаторский бинокль, похвалили его переворачивающиеся стекла, выпили еще вина.
Губернатор попрощался общим поклоном и пошел к собору. Идти было неудобно: попадались какие-то ямки, камни, цеплялись и царапали руку кусты засохшего репейника, приходилось спотыкаться.